В принципе вербальное поведение не дает возможности более непосредственно, чем любое другое поведение, подойти к анализу внутренних состояний. Понимание этого обстоятельства вызывает искушение сказать, что единственный непосредственный способ верификации может заключаться только в осознании самим агентом своего внутреннего состояния. "Только я могу знать, что я намереваюсь делать и что я считаю необходимым для реализации объекта моей интенции".
Я стою перед дверью и намереваюсь позвонить в звонок именно в данный момент. Как я узнаю, что именно это я хочу сделать? Действительно, нажатие на кнопку или какое-то другое мое действие в данный момент имеет целью вызвать звучание звонка. Но каким образом этот факт становится мне известен? Должен ли я размышлять над значением своих движений всякий раз, когда я интенционально действую?
Мое знание собственных интенций может быть основано на рефлексии, на наблюдении и истолковании своих реакций. В этом варианте знание себя самого будет таким же "внешним" и "опосредованным", как и знание обо мне кого-то другого, и к тому же может оказаться даже менее достоверным (если уж касаться этого вопроса, то отнюдь не несомненно, что я - самый лучший судья своих интенций и когнитивных установок). Непосредственное знание собственных интенций не основано на рефлексии (над моим внутренним состоянием), а является интенциональностью моего поведения, связью поведения с намерением нечто осуществить. Поэтому оно неприменимо для верификации посылок практического вывода. Эти посылки описывают мои интенции и когнитивные установки, а именно интенциональность, т.е. устремленность моего поведения на некоторый объект, и есть то, что необходимо установить (верифицировать).
Можно было бы сказать, что интенциональное поведение подобно языку(31), это жест, под которым я что-то подразумеваю. Так же как использование и пони
[144]
мание языка предполагает общность языка, понимание действия предполагает общность учреждений, обычаев, технического оснащения, приобщение к которой происходит путем обучения и тренировки. Можно, вероятно, назвать это общностью жизни(32). Невозможно понять или объяснить телеологически поведение, которое нам совершенно чуждо.
Значит ли это, что я рассматриваю свое намерение (именно в данный момент) позвонить и мнение о том, что для этого необходимо нажать на кнопку, тождественными факту нажатия в данный момент на кнопку? На этот вопрос следует ответить следующим образом: намерение и когнитивная установка отнюдь не являются последовательностью телесных движений и событий внешнего мира, которая завершается нажатием на кнопку и вдавливанием ее в отверстие. Но они являются этой последовательностью, если она понята мной (или другими) как действие "звонить в звонок".
Характеристика интенциональности как находящейся в поведении одновременно отражает и нечто важное и в то же время ошибочна. В ней правильно подчеркивается, что интенциональность не есть нечто присутствующее "за" или "вне" поведения. Это не ментальный акт или особое переживание, сопровождающее поведение. Ошибочность же такой характеристики в том, что она предполагает "локализацию" интенции, ограничивает ее определенным моментом поведения, неявно допуская, что можно обнаружить интенцию, анализируя поведение в этот момент. Можно было бы сказать, хотя это также может ввести в заблуждение, что интенциональность поведения - это его место в истории агента. Поведение приобретает интенциональный характер, когда оно понято самим агентом или внешним наблюдателем в более широкой перспективе, когда оно помещено в контекст целей и когнитивных установок. Именно эту задачу выполняет конструирование практического вывода для данного поведения в виде формулирования посылок, соответствующих данному заключению.
Итак, в результате нашего исследования проблемы верификации можно сделать следующий вывод.
Верификация заключения практического рассужде
[145]
ния предполагает, что мы можем верифицировать скоррелированную совокупность посылок, из чего логически следует, что наблюдаемое поведение будет интенциональным при описании, данном в заключении. Значит, мы не можем, утверждая посылки, отрицать заключение, т.е. отрицать правильность описания, данного наблюдаемому поведению. Но совокупность верифицированных посылок не обязательно, конечно, будет такой же, что и посылки рассматриваемого практического рассуждения.
С другой стороны, верификация посылок практического рассуждения предполагает, что мы можем выделить некоторый образец поведения, являющийся интенциональным при описании, которое дается либо в самих этих посылках ("непосредственная" верификация) , либо в некоторой другой совокупности посылок, из которых следуют посылки рассматриваемого рассуждения ("внешняя" верификация).
Я полагаю, что именно такая взаимозависимость верификации посылок и верификации заключения практического силлогизма и доказывает справедливость "аргумента логической связи".
Характерной чертой рассматриваемых методов верификации является то, что они предполагают существование некоторого действительного образца поведения, которому дается интенциональная "интерпретация". Предположим, что такого поведения нет. Что означает это предположение?
У нас имеются посылки практического рассуждения: агент намеревается нечто осуществить и считает необходимым для этого некоторое действие. Наступает время для совершения действия. Он сам так полагает. Допустим, он решил убить тирана. Он стоит перед ним, целясь из заряженного револьвера. Но ничего не происходит. Что мы должны в этом случае сказать? Его "парализовало"? Медицинское обследование показывает, что физически этому человеку ничто не препятствовало реализовать свое намерение. Может быть, тогда он отказался от своей интенции или пересмотрел требования ситуации? Агент все это отрицает. Может быть, он лжет? Все эти вопросы имеют целью описание ситуации, в которой утверждения, что агент столкнулся с препятствием, забыл о времени, отказался от интенции или
[146]
пересмотрел требования ситуации, не имеют другого основания, кроме того, что он не принимался за совершение действия, соответствующего посылкам. Разумеется, это крайний случай, однако я не считаю его нереальным. Если мы будем настаивать на одной или другой из приведенных альтернатив, это будет означать, что мы превратили справедливость практического силлогизма в некоторый стандарт для истолкования ситуации. Может быть, это и имеет смысл. Однако здесь нет логического принуждения. С таким же основанием мы можем утверждать следующее: если можно вообразить такого рода ситуацию, это означает, что заключение практического силлогизма не следует из посылок с логической необходимостью. Настаивать на необходимом следовании было бы догматизмом.
Характерным для приведенного примера является то, что агент не делает буквально ничего. Это не значит, что агент воздерживается от действия, так как воздержание представляет собой интенциональное недействование, а интенциональный отказ от реализации интенции - это изменение интенции. Если изменяется интенция, то силлогизм "распадается" и вопрос о его справедливости не встает.
Таким образом, несмотря на истинность "аргумента логической связи", посылки практического вывода не вызывают действие с логической необходимостью, из них не следует "существование" соответствующего им заключения. Постепенно подготавливая действие, силлогизм является "практическим", но он отнюдь не является примером логического доказательства(33). Практическое рассуждение приобретает логически доказательный характер только после того, как действие уже совершено, и для объяснения или подтверждения его строится это рассуждение. Можно было бы сказать, что необходимость практического вывода это необходимость, полученная ex post actu*.
Я попытался показать, как связаны посылки и заключение практического вывода. Я анализировал эту связь, исследуя проблему их верификации. Мы не рассматривали проблему о том, какую из альтернативных совокупностей посылок следует принимать для
-------------
* После действия (лат.).
[147]
некоторого данного заключения, т.е. проблему проверки "фактической", в отличие от "формальной", правильности (истинности) предлагаемого телеологического объяснения действия. В данной работе эта проблема не будет рассматриваться.
9. Мы доказали, что посылки практического рассуждения не описывают юмовскую причину поведения, о котором говорится в заключении, однако вопрос о том, нельзя ли такое поведение объяснить также и каузально, остается еще открытым. Существуют две противоположные позиции. Защитники "тезиса совместимости" отвечают на этот вопрос утвердительно, а защитники "тезиса несовместимости" - отрицательно(34). Я попытаюсь показать, что обе эти позиции в чем-то верны, а в чем-то ошибочны и что, следовательно, при правильном истолковании они не являются противоположными. Для того чтобы эти позиции вообще можно было противопоставлять, необходимо вначале уяснить, имеет ли смысл допущение одинаковости экспланандумов в телеологическом и каузальном объяснении.
Что является экспланандумом каузального объяснения поведения? Разумеется, некоторый образец поведения. Однако такой ответ двусмыслен, так как остается неясным, какое это поведение - интенционально понимаемое, т.е. действие или стремление к достижению цели, или же оно представляет собой "чисто естественное" событие, как крайний случай - мышечную деятельность.
Часто экспланандум каузального объяснения поведения удобно описывать в интенциональном ("поведенческом") языке. Например, физиолог-экспериментатор определенным образом стимулирует какие-то центры в нервной системе человека, и человек соответственно "совершает определенные движения", например поднимает руку. Однако такое интенциональное описание движений как деятельности или действия не имеет никакого отношения к каузальному объяснению этих движений как результата стимуляции нервных центров и справедливо может считаться не строго "научным". Мы объясняем, почему части его тела двигаются под каузальным влиянием стимуляции нервной системы, а не почему он двигает частями своего тела.
[148]
(Последнее он совершал бы под телеологическим влиянием своих интенций и когнитивных установок.) Мы можем, например, сфотографировать эти движения, поместить их в систему координат и описать их как перемещение объектов в этой системе.
Более сложен вопрос о том, что является экспланандумом телеологического объяснения. Насколько это сложно, можно увидеть, поставив следующий вопрос: можно ли описать движения, объясняемые телеологически, полностью в неинтенциональных терминах, т.е. описать их таким образом, чтобы поведение при этом описании не носило интенционального характера? Например, можно ли их описать как перемещение некоторых объектов в системе координат?
Рассмотрим снова практический силлогизм с таким заключением: агент, при условии, что ему не препятствуют, принимается за совершение некоторого действия, которое он считает необходимым для достижения какой-то своей цели. Если мы хотим объяснить поведение телеологически, мы, так сказать, исходим из заключения и приходим к посылкам. В обычных случаях мы исходим из факта уже выполненного действия и поэтому считаем несомненным, что агент также и "принимался" за совершение действия. Можно ограничить обсуждение только такими нормальными случаями, причем все сложности рассматриваемого вопроса сохраняются.
Допустим, необходимо телеологически объяснить такое - интенционально описанное - поведение: А совершает определенное действие, например нажимает на кнопку. Мы предлагаем следующее телеологическое объяснение, конструируя, причем в прошедшем времени, посылки практического вывода так, чтобы они соответствовали данному экспланандуму как заключению:
А намеревался позвонить.
А полагал (знал), что, если он не нажмет на кнопку, он не сможет позвонить.
Следовательно, А нажал на кнопку.
Это объяснение может оказаться "фактически необоснованным" (ложным, неверным) в том смысле, что действительная причина, по которой А нажал на кнопку, была другой. Однако это объяснение "формально обосновано" (правильно), будучи ex post actu
[149]
конструкцией посылок, соответствующих данному заключению.
Теперь рассмотрим, можно ли заменить заключение неинтенциональным описанием поведения А и при этом сохранить формальную обоснованность объяснения (вывода). Рассмотрим такое заключение, оставив посылки прежними:
Следовательно, палец А нажал на кнопку.
Это высказывание может быть истинным, но оно не является необходимым при данных посылках. На кнопку можно нажать множеством других способов. Вообще может не быть необходимости делать это с помощью пальцев. Кроме того, у человека, как правило, десять пальцев. Допустим, в нашем случае агент нажал на кнопку большим пальцем правой руки. Даже если он и должен был нажать на кнопку с помощью пальцев, из сформулированных нами посылок не может следовать с логической необходимостью, что он должен был это сделать каким-то определенным пальцем.
Как же тогда следует сформулировать заключение в неинтенциональных терминах, не нарушив формальной обоснованности объяснения? Рассмотрим следующий вариант:
Следовательно, тело А двигалось способом, который вызвал нажатие на кнопку.
Это суждение также не является приемлемым. Например: Л дышит, и появляющаяся вследствие дыхания струйка воздуха производит, допустим, слабое нажатие на кнопку. Такое поведение вообще не попадает в сферу телеологического объяснения. Почему? Очевидно, потому, что оно не поддается интерпретации как действие нажатия на. кнопку. Однако если, исходя из положения его тела, изгиба рта и способа дыхания, мы приходим к мысли, что он дул на кнопку, то тогда мы могли бы a fortiori проинтерпретировать его действие как странный способ нажатия на кнопку.
В рассматриваемой нами ситуации имеет место поведение, а именно движения тела А. Несомненно, эти движения можно описать так, что будет исключена всякая интенциональность(35). Но если задать вопрос, какие из этих движений должны логически следовать из посылок сформулированного выше практического вывода, то придется дать такой ответ: такие движения,
[150]
которые мы интерпретируем как действие нажатия на кнопку. Тем самым заключение, соответствующее посылкам, будет таково:
Следовательно, тело А двигалось таким способом, который представляет собой действие нажатия на кнопку.