Два года цветным дождем сыпались на Анисью открытки – голубые, красные, желтые, зеленые, с диковинными нездешними картинками, с короткими Алькиными приписками: «Ау, тетка!», «Привет, тетка!», «Хорошо на свете жить, тетка!..»
– Да чего ей на одном-то месте не сидится? – сокрушалась Анисья. – В кого она только и уродилась?
– Пущай! – говорила Маня-большая. – Мать нигде дальше района не бывала, бабка всю жизнь у печи высидела, ты весь век на привязи… Да она, может, за всех вас, за весь род свой отлетать да отъездить хочет…
– А жить-то она думает, нет? Когда и вить свое гнездо, как не в ее годы? Аля ждет, когда дом совсем развалится?
Дом на задворках ветшал и дряхлел на глазах. Он вдруг как-то весь скособочился, осел, а в непогодь, сырость просто сил не было смотреть на его заплаканные окна: так и кажется, что он рыдает.
И однако все эти Анисьины тревоги и переживания были сущими пустяками по сравнению с той грозой, которая разразилась над ней однажды осенью.
От Альки пришло письмо. Короткое, без объяснений.
Как приказ: дом на задворках продать и деньги немедля выслать ей.
За всю жизнь Анисья ни разу не перечила ни Алькиной матери, ни ей самой. Все делала по их первому слову, сама угадывала их желания. А тут уперлась, встала на дыбы: покуда жива, не бывать дому в чужих руках. Не для того отец твой да матерь жизнь свою положили, муки приняли…
В общем – не дрогнула. Высказала все, что думала.
А слегла уже потом, когда отнесла письмо на почту.
Осенний дождик тихо, как мышь, скребся в окошко за кроватью, железное кольцо чуть слышно позвякивало на крыльце…
Знала, понимала – не Алька там, ветер. А вот поди ты, в каждый шорох со страхом вслушивалась, ждала: вот-вот откроется дверь и на пороге появится беззаботная, улыбающаяся Алька.
– Тетка, а я ведь нашла покупателя. Ну-ко, собирай скорее на стол, обмоем это дело…
1971
Рада – лесистое болото.
Ворга – охотничья тропа.
Осек – лесная изгородь.
Навины, или новины – поля, отвоеванные у леса. Во многих северных колхозах они составляют большую часть пахотного массива.