- Русская девушка Маруся? - еще не проснувшись окончательно, говорю я.
- А кто ее знает, русская она или украинка. Вот садись на мое место и в приятном визави начинай разговор тет-а-тет. Саша, - обратился он к нашему кучеру, - помни, мы оглохли и онемели, - и, откинувшись в угол сиденья, Коробов притворно захрапел.
Все еще не понимая, сон это или явь, я буркнул непрошеной визави:
- Ну что ж, давайте знакомиться, что ли.
- Я Маруся, - громко сказала она.
- Какая Маруся?
Лица не было видно. Я судил по голосу - он принадлежал женщине лет сорока, и по шершавой руке - это была рука труженицы.
Вместе с улетевшим сном прошло и минутное раздражение, а на смену ему пришло любопытство - верховой конек разведчика.
Я постарался подавить его и с нарочитым безразличием, уже искусственно зевая, стал задавать обычные вопросы.
- Кто, куда, зачем, почему, откуда?
Да, это была простая украинская женщина Маруся, она очутилась в тылу у немцев с семьей, детьми: большими, которые ушли в партизаны, и маленькими, которые остались дома и хотели пить, есть и жить...
Ответив на мои вопросы, она продолжала:
- Я подпольщица, товарищи. Меня прислал комиссар Могила... Тут отряд такой действует. Мы уже три дня как о вас слыхали, шли на соединение по вашему следу, да немцы помешали - те, что от вас тикали из Кодры.
- Большой у вас отряд?
- Человек тридцать. Они в бою задержались. Есть раненые и убитые. Я связная... Товарищ Могила приказал с вами связаться и вас предупредить. Дорога, по которой вы сейчас идете, заминирована. Еще с сорок первого года мины лежат. Бои тут большие шли за Киев. Ох, я болотом шла, по воде. Боялась - утопну, и задание товарища Могилы...
- Постой, Маруся... Дай сообразить. Где минные поля?
Она быстро и толково объясняла мне приметы и ориентиры, и мы с Коробовым в свете электрофонаря лихорадочно засекали минные поля на карте. Выходило, что всего лишь несколько сот метров отделяет нас от них. "Если только они есть", - шепнул мне Коробов.
Я хотел что-то спросить Марусю, но почувствовал, что женщина склонилась ко мне на плечо и тело ее обмякло. Она спала... или притворялась, что спит. Юбка у нее была мокрая до колен.
- Догоняла нас, - сказал Коробов. - Черемушкин подобрал.
Я крикнул Черемушкина, ехавшего с группой связных.
- Где подобрали? - облокотившись на луку его седла, спросил я шепотом.
- Да возле Кодры. Мне ее скотогоны передали.
Еще раз взглянув на карту, я понял, что времени оставалось в обрез. Голова колонны уже подходила к минным полям.
- А может быть, только для того, чтобы задержать нас? Украсть время?
- Надо доложить Ковпаку.
- Некогда, - не успеем!
Я подозвал Семенистого, приказал скакать в голову колонны и остановить ее. Хлопец птицей понесся вперед. Знал ли пацан, что, обгоняя колонну, он скачет по минам?
Думаю, что знал.
Несколько минут прошло в томительном ожидании, будет ли взрыв. Но вот движение стало замедляться с небольшими перерывами. Это колонна, растянувшаяся, как мехи двухрядки у лихого гармониста, сжималась, подтягивая середину и хвост к остановившейся голове. Бессильно склонившись ко мне на колени, спала женщина. А я думал. Конечно, одновременно с Семенистым был послан другой связной к Ковпаку и Рудневу с донесением, но колонну остановил я, и решать надо было самому. Возвращаться обратно? Минует ночь, и завтра снова придется принимать бой у Кодры. Или гнать колонну на мину? Решение не приходило, а время шло. Вот уже полчаса, как стоит колонна, а связной все еще не вернулся от Ковпака. "Чего молчит старик?" - думал я с обидой, забывая о том, что у Ковпака было для раздумья на десять минут меньше времени, чем у меня. А я сам так и не мог ничего придумать. Я уже собирался гнать второго связного к командиру, но за нами, все приближаясь, раздавались рев и мычание скота. Впереди скакал связной. Он сказал, запыхавшись:
- Дед приказал: "Идти по маршруту, не останавливаясь, впереди гнать скот".
Еще через четверть часа колонна двинулась. Ехали молча. Колонна шла тихо, тише, чем обычно, люди ступали осторожно по вытоптанной коровами земле. Мы с Коробовым ждали взрывов, но их не было. Уже прошли более километра. Маруся все спала. Ну, что ж. Провокаторы и изменники ведь тоже могут уставать.
Но мины были. Несколько взрывов раздалось впереди. Мины были небольшие и рвались не все. Так двигались мы по минному полю около часа. Шли, как по раскаленной сковороде. Люди жались узкой ленточкой, стараясь ступать ногой в след повозок. Все обошлось благополучно. Подорвалось несколько коров, которых тут же пристрелили. Павловский заставлял старшин рот свежевать их на ходу, грозясь не выдавать неделю мясного пайка тем, кто отказывался брать готовое мясо. Не меньше сотни коров разбрелось в стороны, но даже скупому Павловскому не взбрело в голову посылать людей загонять их в гурт. Он только ахал и чертыхался.
- Пропадае добро, черти його батькови в печинку. Ох, пропадае... жалобно говорил он мне, со вздохом показывая на маячивших среди поля коров. Они, никем не подгоняемые, бродили по полю, копытами разгребая подмерзшую землю и выкапывая из нее коренья с зелеными побегами.
Словом, все обошлось благополучно. Только история с минным полем украла у нас по крайней мере два часа. Маруся, спасшая несколько жизней, свернулась на облучке, который ей уступил Коженков, устроившийся где-то на крыле тачанки. Она не просыпалась даже от глухих взрывов, расчищавших наш путь. К переезду железки колонна подошла незадолго до рассвета, а мы рассчитывали форсировать ее ночью. Может, это и было к лучшему. Охрана спала, а трех патрульных с ручным пулеметом Федя Мычко уничтожил одной гранатой. Разведка ворвалась в будку и в несколько минут расчистила путь. Главные силы форсировали переезд уже засветло. Коробов, обрадовавшись свету, щелкал аппаратом, я тоже не мог удержаться от соблазна. Но у меня была другая работа. Разведчики не успели перебить всю охрану, и уже при дневном свете, когда подошел обоз, ездовые, забегавшие в будку, вытаскивали по одному фашисту то с чердака, то из бочки, из которой торчали ноги в кованых ботинках, то из кустов. Но это были не немцы, а эльзасцы. Батальон их охранял этот участок железной дороги и большой железнодорожный мост через Тетерев.
Миша Тартаковский беспомощно разводил руками. Пленные либо совсем не говорили по-немецки, либо говорили на таком диалекте, который моему переводчику был явно не под силу.
Эльзасцев нам все же удалось кое-как допросить тут же на переезде, через который на галопе неслась колонна. Я, кончив допрос, подошел к Коробову. Через переезд прошла на рысях батарея, а затем пошли повозки штаба. Новая тачанка Ковпака, подаренная ему Карпенко еще в Ровенской области из имений князя Радзивилла, подпрыгивала на рельсах и подмостках переезда. Дед в мадьярской шубе восседал на кожаных подушках, как китайский бог. Его ездовой, Политуха, щелкал бичом и держал вожжи по-ямщицки. Эта забавная картинка мелькнула в визире моего фотоаппарата и исчезла раньше, чем я успел нажать спуск.
За штабом всегда двигалась санчасть - медперсонал, повозки с медикаментами и ранеными.
Сегодня вслед за обозом санчасти шла повозка, где покрытые с головой лежали Колька Мудрый, лихой автоматчик третьей роты, и Володя Шишов. Их не успели похоронить в Кодре и везли с собой.
27
За железной дорогой начались сплошные леса. Они дали нам возможность двигаться днем. К полудню колонна вышла под село Блитча. Выход к населенному пункту среди бела дня заставил меня принять меры для соблюдения особой осторожности и, как мы говорили, "добавить внезапности". Взвод конников под командованием Саши Ленкина я послал в обход села, и, таким образом, все дороги были перехвачены. На выходах поставили посты. Из села никто не мог выйти. Это давало мне надежду, что киевская группа, которой мы все же опасались, хотя бы до вечера потеряет наш след. Немцы засекли нас на железной дороге возле станции.
Но после Кодры у противника, видимо, пропала охота ходить по нашим следам лесными дорогами. Значит, можно было на время остановиться в открытом месте. Село Блитча, расположенное на берегу реки Тетерев, типичное украинское село на Киевщине. Проверив, что все возможные выходы прикрыты конниками, я стал искать квартиру, и тут мое внимание привлекли телефонные столбы, тянувшие по улицам села бесконечную железную проволоку. Проволока эта привела меня к площади, в центре которой был красивый домик под черепицей; в селах Киевщины в таких домиках обычно помещаются сельсоветы и правления колхозов. К этому-то дому и шел телефонный провод. Сейчас здесь была сельская управа. Кинув повод на столбик "ганочка", я вошел в дом. Близ стола висел телефон, похожий на старинные стенные часы с боем. Деревянное коричневое сооружение с блестящей ручкой, огромной черной трубкой и зеленым шнурком! Конники и квартирьеры уже успели перевернуть в управе все вверх дном. Со стены глядела фигура Гитлера; узнать его можно было лишь по прическе - шутники уже выкололи ему глаза и подмалевали бакенбарды. На полу валялись бумаги и дела управы. Все было в хаотическом беспорядке. Один только телефон был на месте и в полной исправности. Рядом с ним, как охотничий лягаш на стойке, сидел на табуретке Михаил Кузьмич Семенистый и никого не подпускал к аппарату. Видимо, ему до сих пор памятна была дедова "прочуханка" за новогодний разговор с давид-городковским гестапо.
- Товарищ подполковник! Никого не допускаю. Что прикажете с ним делать?
Я остановился перед сооружением, соображая, нельзя ли как-нибудь использовать этот предмет культуры.
В коробке заурчали звонки.
- О, опять звонит, - с детской наивностью проговорил Семенистый. Вы сразу не снимайте. Я уже слухав. Там всякие разговоры идут из району. А только когда шесть раз дзенкнет, тогда будет нас вызывать: "Блитча, Блитча..." Только я не отзывался.
- А говорил что-нибудь?
- Не, я ж понимаю теперь это дело. Я вон трубку платком носовым замотал, щоб не засмеяться. Я только слухал все. От комедия...
- Так, говоришь, Блитча - шесть звонков?
- Ага! Как шесть звонков, так сразу кричить: "Блитча, Блитча..." А пять - Леоновка. Только Леоновка отвечает, а я молчу.