Через несколько минут, дождавшись, пока Землянко закончил свой немногословный рапорт, я пошел к командованию. Руднев прочел рапорт молча, а затем передал Ковпаку. К моему немалому удивлению, Ковпак сразу уж увлекся возможностью разгромить немцев на воде.
Мне было приказано немедленно снарядить контрольные разведки, и, пока я выполнял это распоряжение, у командиров уже, видимо, созрел план действий. Я застал Ковпака, Руднева и Базыму за картой. Карта была необычной по масштабу и размерам. Вся Украина, Белоруссия и Польша лежали на столе: бассейны Вислы, Западного Буга, Припяти и Днепра. Внимательно вглядевшись в голубые вены рек, я уловил ход мыслей Руднева и Ковпака и понял до конца, какое открытие сделал Антон Петрович. Мы находились вблизи водной коммуникации, связывающей Вислу с Днепром, Черное море - с Балтийским, Украину - с Польшей и Восточной Пруссией. Давно был построен Днепро-Бугский канал. Смутно вспомнились уроки географии и выветрившиеся из памяти за ненадобностью слова: Королевский канал соединяет Балтийское море с Черным. Это старый водный путь "из Варяг в Греки"... Но сейчас карта ясно говорила нам: с Вислы через Буг до Бреста, а дальше по каналу вдоль реки Пины до Пинска и дальше по Припяти до Днепра могли идти речные пароходы, баржи, флотилии и перевозить грузы, войска, боеприпасы, хлеб. Если сведения Землянко верны - а мы в них почти не сомневались, гитлеровское командование задумало восстановить эту водную магистраль, способную перевезти сотни тысяч тонн грузов из Германии и Польши на центральный и южный участки фронта. Фронт перешагнул к этому времени через Дон, Донец и подошел к Десне. Своей дугой у Курска он уже упирался в Днепровский бассейн. Ковпак загорелся идеей срыва навигации и фантазировал, как юноша, выдумывая разные варианты. Базыма вымерял на карте расстояния, прикидывал ширину реки и высоту берегов.
Через три дня вернулись разведчики, подтвердившие сведения Антона Петровича, и мы стали готовиться к движению на восток. Решено было перейти через Припять и бить врага с левого, более высокого берега реки.
Накануне выхода из Мухоед пришло известие от связных Могилы о гибели в иванковском гестапо нашей подпольщицы Маруси. Ее выдали предатели, когда она уже выполнила свое задание и выходила из города, держа путь на Толстый Лес. Она пробыла в застенке два дня, и на третий ее повесили на площади. Связной рассказывал, что привели ее истерзанную на площадь, куда были согнаны жители. Она еле шла. Лицо, руки в синяках и крови. Одежда изорвана в клочья. Сверху был накинут мешок с прорезью для шеи, покрывавший худое тело женщины. На мешке тоже были кровавые пятна. Она двигалась с трудом, но когда ее вывели и поставили на машину, женщина, взявшись рукой за петлю, крикнула: "Да здравствуют партизаны! Смерть немецким оккупантам!" - и сама надела петлю на шею. Мы были уверены, что она не выдала товарищей, хотя никто не знал, что происходило в застенках гестапо.
А вероятно, это было так. Ее били, мучили, истязали, но она молчала. Какую силу воли, какой героизм проявила эта женщина, мать и простой человек, знают лишь застенки гестапо. Она осталась в моей памяти, как сестра и мать Черемушкиных, Семенистых, Мудрых и Шишовых...
Женщине вообще не полагается быть солдатом, и на судьбах женщин-солдат особенно ярко видно наше моральное превосходство над врагом.
В Мухоедах пришла к нам в отряд еще одна женщина. Звали ее Александра Карповна. Я увидел ее в первый раз во взводе Гапоненко. Зайдя как-то к разведчикам, я обратил внимание на чистоту в хате. Посидев немного, заметил, что наши ребята вели себя удивительно чинно. За столом сидели Гапоненко, Зеболов, Землянко и читали.
Когда я, поговорив с ними, вышел вместе с Зеболовым из избы, он спросил:
- Видали хозяйку?
Мне показался необычным его восторженный голос.
- Ох, и женщина! Бритва острая. Так хлопцев прибрала к рукам, ругаться совсем перестали.
- Ну-у? - недоверчиво протянул я.
- Ага. Книжки читают. Прямо не квартира, а красный уголок.
- Чем же она вас проняла? - допытывался я, вспоминая хозяйку, женщину лет двадцати восьми, чернобровую, длиннолицую, с угловатой мужской фигурой. Ее никак нельзя было назвать красивой, ласковой или игривой.
- А кто ее знает! Как глянет, так хлопцы и замолкнут, а если головой покачает, готов сквозь землю провалиться.
Второй раз я увидел ее в штабе за несколько дней до выхода на Припять.
- Я хочу в партизаны, - обратилась она к Базыме.
- Дед-бородед, по твоей части, - неизвестно почему подмаргивая мне, сказал начштаба. Меня покоробила эта неуместная игривость Базымы.
Женщина подошла ко мне и, по-солдатски стукнув высокими каблуками и вытянув руки по швам, повторила те же слова. И замолчала, устремив на меня взгляд черных и суровых глаз. Голос ее был обычен, но слова она как бы откалывала ломтиками от ледяной глыбы души. Нос прямой, большой рот и крепко сжатые губы указывали на сильный характер. Широкие черные брови, сросшиеся на переносице, - они взлетали на узкий невысокий лоб черной широкой ижицей. Но сильнее всего были глаза, упрямые, жесткие, холодные и, казалось... честные.
Поеживаясь под ее взглядом, я спросил:
- А где вы хотите партизанить?
Базыма кашлянул в кулак. Он последние дни донимал меня намеками на весну и на усиленный якобы интерес дамского пола к моей бороде. Женщина вопросительно подняла одну бровь.
- На кухне или в санчасти? - брякнул я сердито.
- Нет, я могу пойти только в разведку... - спокойно возразила она, словно огрев меня хлыстом.
- Ого... - сказал Базыма и вышел, оставив нас наедине.
Я скороговоркой стал задавать вопросы, ставшие профессиональностандартными.
Александра Карповна, двадцати девяти лет, белоруска, беспартийная, учительница, образование высшее, муж на фронте, есть дочь, живет у бабушки под Минском, отвечала она мне.
- А что вы можете делать в разведке?
- Это ваше дело. Одно могу сказать: сделаю все, что нужно командованию...
- Это опасно и непривычно...
- Я могла бы пойти в Овруч. Там среди словацких офицеров у меня есть знакомые.
- Откуда знакомые?
- Стояли у нас. Я специально познакомилась.
- Зачем?
- Была уверена, что рано или поздно к нам придут партизаны. А среди словаков есть много сочувствующих нам.
- Когда можете пойти в Овруч?
- Хоть завтра...
Это меня вполне устраивало. Попытки проникнуть в самый Овруч мне пока не удавались, но и сведений от разведок, бродивших по окрестностям города, было достаточно, чтобы проверить учительницу, если она соврет. Я, таким образом, убивал сразу двух зайцев.
- Хорошо. Пойдете завтра. После возвращения продолжим разговор.
- Проверяете? - вдруг спросила она меня в упор.
Впервые в своей разведывательной работе я не знал, что ответить.
- Это хорошо, так и надо. Я согласна. - И, пожав мне крепко, по-мужски, руку, вышла.
Я чувствовал себя не совсем ловко, когда вошел Базыма.
- Завербовал? - насмешливо спросил он меня. - Ох, как бы эта барышня тебя не завербовала. Весна все-таки... Тут и нам, старикам... - сладко потягиваясь на стуле, поддразнивал он меня, как некий партизанский Мефистофель.
- Идите вы к дьяволу, Григорий Яковлевич, - хлопнул я дверью, сквозь которую несся вслед мне сатанинский хохот Базымы.
На следующий день Карповна ушла в Овруч. Я слыхал и раньше, что разведчики звали ее так. В штабе тоже стали звать новую разведчицу Карповной.
Она вернулась в Мухоеды через два дня после известия о смерти Маруси и за день до нашего марша на Припять. Сведения Карповны своей точностью не вызывали сомнений. Мы приняли ее в отрядную разведку.
На следующий день, пройдя на восток сорок километров, мы начали четвертую переправу отрядов Ковпака через осточертевшую нам всем Припять.
32