Мария кивнула.
— А я? — Жозефина задыхалась от волнения.
— Не понимаю… Между императором и трефовой дамой нет никого, и все-таки… все-таки он не с ней, я, право, не понимаю, дорогая Жозефина. А вот опять червонный валет. Рядом с императором, все время рядом с императором. Нет, это не король Римский, это не ребенок, это взрослый мужчина, но кто?
Озадаченная, она бросила взгляд вокруг.
— Это может быть даже и не мужчина, а молодая женщина. Женщина, которую император не считает взрослой и серьезной. Это кто-то, кто сопровождает императора всю жизнь и не покинет его, и не возненавидит никогда.
Ленорман сочинила букварь предсказаний, где все просто и понятно. Сегодня — третье число, ему соответствует такой-то астрономический дом, такой-то астрономический дом согласуется с таким-то происшествием. Самое удивительное, что этот нехитрый механизм срабатывал.
Виктор Гюго говорил: «Ее поразительные предсказания — это не более чем совпадение. Но совпадение очень опасное, похожее на ловушку. Ибо это совпадение — не шарлатанское».
Без сомнения, мадемуазель умела предугадывать предопределенную Парками кривую человеческой судьбы. Ей было знакомо озарение и неистовство поэта. Без слов и рифмы, с помощью чисел она слагала математическую поэму, еще более возвышенную, чем литературная.
Часто, чаще всего лунными ночами, некая сила пожирала ее воображение, выдавливала из горла роковые для кого-то признания. Когда все вспоминали «вчера», она поминала «завтра», как будто жила на сто лет позже других. Что для других было предчувствием чего-то нового и неожиданного, для нее было давно пройденным и надоевшим. Она знала все и про всех. С точки зрения бесконечности она была всемирной энциклопедией.
Ленорман завидовала славе писателей и однажды решила, что будет летописицей Жозефины. Уговорила экзальтированную особу разрешить ей жить подле нее и открыть ей свое сердце. Так родился поразительный мемуар — книга о Жозефине, написанная гадалкой.
Т о, чего Ленорман не знала, — она угадывала. То, что не могла угадать, спрашивала у слуг. Когда не знали слуги, она выпивала какие-то травы, в состоянии наркотического опьянения клала перед собой чистый лист бумаги и начинала писать. На следующее утро пыталась выдавить из этого предсказание.
Чаще всего подсознание ее не обманывало. Она использовала древний рецепт сивилл.
Ленорман предупреждала Жозефину, что Наполеону следует бояться гор. Горы, как известно, есть в Австрии, есть они также и на острове Святой Елены. Но предсказания Ленорман были всегда шире. Горы, камни — она сама часто не понимала, что имеет в виду ее подсознание. Только после смерти Наполеона она узнала, что он умер от мочекаменной болезни.
Чтобы объяснить хоть что-то в феномене этой женщины, приходится говорить современным языком. С точки зрения языка XIX века — ее таланта не существовало. Она была только более или менее удачливой писательницей, которая за свой мемуар о Жозефине получила от императора Александра Первого фантастический перстень с огромным бриллиантом, стоимости которого хватило бы на жизнь двум поколениям наследников.
Кажется, Хорхе Луис Борхес сказал, что любая гадалка немного нереальна. Он имел в виду, что судьбы этих женщин чаще всего похожи друг на друга. До рождения Борхеса сельские священники хорошо знали правило, что если в одном и том же месте у кого-то родится красивый мальчик, а потом в другом доме — некрасивая девочка, значит, ей суждено быть пророчицей. Природа пытается дать знак людям, что к ним будут гости с иным, нежели у большинства, разумом. Бог пытается подготовить общество к появлению необычного человека.
Это так же верно, как то, что зимой выпадает снег, а дверь может скрипеть. Полет птиц на юг предваряет суровые порывы ледяного ветра. Ветер вычеркивает из памяти деревенских жителей воспоминание об одинокой женщине, прошедшей через их деревню и оставившей на пороге одного из домов мальчика. Это сказочное условие, которое соблюдает реальная жизнь.
По одной из версий, Ленорман воспитывалась в той же деревне, в которой родился Сен-Жюст. Герой революции, красавец, первый любовник Марии Валевской, которая затем стала любовницей Наполеона. Смелый Сен-Жюст, которого укоротили на кровати доктора Гильотена ровно на длину головы в ноябре 1894 года.
Очень мало документальных свидетельств осталось о Марии Ленорман. Всего четыре строчки написала о ней Жозефина в воспоминаниях: «Гадалка на картах мадемуазель Ленорман, жившая в доме номер пять по улице рю де Турнон, посоветовала мне искать спасение, став содержанкой. Я, не дожидаясь ее совета, давно уже так и поступила».
Три строчки оставил Михаил Лунин: «В Париже я был у Ленорман.
— И что же вам сказала гадальщица?
— Она сказала, что меня повесят. Надо постараться, чтобы предсказание исполнилось».
Как известно, Лунин избежал смерти.
Парижский адвокат и ученый, живший на переломе двух эпох и издавший накануне революции книгу «Влюбленный магнетизер», перед своей смертью в 1846 году опубликовал роман, в котором главной героиней является некая парижская гадалка, предсказавшая Наполеону возвышение и последующую ссылку. Вероятно, Вире имел в виду Ленорман.
Его версия жизни загадочной женщины просто фантастична.
Он был убежден, что рождению сивиллы должны были предшествовать чудесные события. И он составил список таких событий. В нем было 13 пунктов.
Любая Незнакомка имеет своего оруженосца, кормчего слухов, который собирает все сведения о своей госпоже. У Ленорман таким спутником можно считать Жюльена Вире, родившегося на пятнадцать лет раньше, чем она. Он оставил очень путаные и противоречивые записки. Его отношения с мадемуазель были очень сложные. Он начинал как ее благодетель-учитель, потом незаметно для себя превратился в пажа-ученика, потом стал ее проклятием, черной тенью, использовавшим ее ради корысти для своих научных экспериментов. Иногда кажется, что Вире выдумал биографию Ленорман, а самой мадемуазель попросту не существовало. Если бы не ее единственная книга — в это пришлось бы поверить.
О личности самого Вире можно судить только из его путаных научных записок и мемуаров. После смерти его вспомнили в конце XIX века — имя Вире появилось во французском справочнике знаменитых ученых мужей.
Сухая биографическая справка лишила доктора Вире плоти, снабдив его картузом из даты рождения и хвостиком из даты смерти, а также щуплым тельцем из стручков нанизанных друг на друга кратких энциклопедических строчек. Он так и остался юношей, мужем, любовником без лица. Его портрета не обнаружилось ни в одном справочнике, ни в одной библиотеке, ни в одном научном архиве.
Сивилла первый раз столкнулась с Вире случайно. Это запомнила не она — он. А потом записал от ЕЕ(!) имени в СВОЕМ(!) дневнике! Какой запутанный способ внести ясность в историю.
Дело было в Париже. Он стоял на мосту. Она ехала в карете. Что это? Случайность? Все важные события в своей жизни Мария вычеркивала из списка случайностей и вписывала в список предопределенностей.
Проезжая в тот момент по мосту, она разделила случайность на квадрат закономерности, который представлял собой окошко. Через него мадемуазель высматривала красивые мужские лица. Камзол, чулки, парики — сколько лишних подробностей на мужском теле. А как это утяжеляет груз истории.
Формула истории всегда приземистее, чем рассуждение о ней. Историю создают не мысли политиков, а набор кофейных чашек, подаваемых к ужину, модный фасон платья или механизм часов. Чем больше случайностей, тем преднамереннее история. Кажется, что фасад «завтра» всегда украшен надеждой, а фасад «вчера» — разочарованием. Но задние дворы не меняются никогда.
После первой встречи они виделись в Сорбонне, где мадемуазель была единственной женщиной — слушательницей среди мужчин. Жюльен Вире преподавал право.
Вире был энциклопедически образованным человеком, исследователем в самых разных областях. В истории психологии он остался как оригинальный исследователь феномена подкидышей. Подкидыши мечтают обрести истинную мать и, даже когда находят таковую, мечтают найти другую — истинную, как они считают — из их мечты, женщину, которая может изменить их судьбу, подарить исправленную и дополненную версию их собственной жизни. Идеальной матерью для таких людей являются гадалки. Такие женщины одним своим присутствием дарят нашедшим их мужчинам ощущение вечного детства.
Эти женщины сродни сфинксам, которые знают все о нашем прошлом и будущем. Их присутствие можно угадать по необычным приметам. В страшном и гулком доме, похожем на теплицу для злых звуков, — с хлопающей и скрипящей дверью, — они появляются бесшумно, не известив о себе ни стуком каблучков, ни взмахом веера, ни просевшей половицей, ни случайно вырвавшимся вздохом. Они идут, не оставляя следа, — как может шествовать привидение.
Женщины со свитой теней — идеальные гаранты вечности, ибо ничто материальное не пристает к их одеждам. А вечность? Вечность оставляет лишь тени недоумения на лицах тех, кому она явилась в образе смерти.
Вечность утяжеляет прошлое обилием бытовых подробностей. Она не знает мелочи. Для нее все значимо — даже скрип сапогов.
Как математик, Вире много занимался проблемой бесконечного множества, а значит, проблемой вечности. Он пробовал найти ее математическую формулу. Для самого Жюльена знакомство с вечностью началось с птиц, так же как и путешествие в прошлое.
Он рос в маленькой деревушке, где мычание коров означает рассвет. Его мать рано умерла, оставив по себе туманное воспоминание. Он рос в том месте, где не было будущего. Вероятно, поэтому он так часто оглядывался, пытаясь найти то место, откуда видно «вчера». Когда ему исполнилось шесть лет, он чуть не погиб, свалившись с колокольни, откуда пытался разглядеть место, где живет его мама.
Чтобы он больше не лазал, где не надо, его научили читать. И дали в руки старинные церковные книжки. В каждом просвещенном доме хранились такие книги, в которых было описание многих тайн. Из книг он узнал, как устроена жизнь, рай и ад. Например, дьявол, низвергнутый с небес, падая, образовал воронку с девятью кругами. Основание ее расположено прямо под Иерусалимом. Вход в рай точно так же располагается над Иерусалимом. И чтобы туда подняться, надо иметь специальный летательный аппарат. Новые знания перевернули старые представления Жюльена о мире.
Он также понял, что то, что он видит за окном днем, — полная ложь и выдумка старика, которого все звали его отцом. То, что люди принимали за окно, для него было бездонным колодцем в прошлое, глядя в него, он всегда видел свое будущее. При желании туда можно было свалиться, как в колодец, и остаться там навсегда. Падать в вечность было всегда приятно — сначала в голове начиналось все кружиться, потом невидимые руки подхватывали тебя и возносили куда-то вверх, а потом приходил фантастический сон. В том сне хотелось остаться навсегда. Единственное, что удерживало Вире в реальности, — любовь к отцу, старому дряхлому человеку, который привил ему любовь к цифрам. В представлении Жюльена старик посадил его на тонкие жердочки дробей, за которые потом уцепилось его сознание. Страсть к математике стала тем единственным, что давало ему силы жить.
Единороги и крылатые лошади, птицы и русалки преследовали его детское воображение. Постепенно птицы затмили в его снах образ рано умершей матери. Каждый встреченный им человек затем превращался в его памяти в какую-то птицу. Птицы охраняли его память от живых. Его «Я» развивалось на территории его снов. Книги стали заменять дом, пожелтевшие акации, вековые липы. Переход со строчки на строчку заменял поворот на соседнюю улицу. Реальность нерасторжимо слилась со сном. Тонкий рубец заживающего слова — когда говорили о матери — сменился язвой полного молчания, когда перестали говорить вовсе.
Когда он впервые встретил Марию, то ни секунды не сомневался в том, что эта девушка и есть та птица, которая ему все последнее время снилась. Его не смутило то, что ее представили как наперсницу Жозефины — супруги Наполеона.
Посмотрев в глаза этой женщины, он понял, что она обладает умением делать людей прозрачными, видеть их планы, мысли, будущее. Время было для нее всего лишь дистанцией, которую, как и пространство, можно было преодолевать.
Если она и подглядывала, то только в глазок вечности, причем она могла видеть разные картины — размером в год, месяц, день или вечность. Она в любом случае всегда видела «завтра».
Но как должно выглядеть «завтра» у вечности, задавался вопросом Жюльен. В виде кофейной чашки, оставленной на столе, случайно вырвавшегося бранного слова или в виде радуги или ряби на пруду? Вире подозревал, что гадалка опрокинет, разрушит его представления о времени, которые он с таким трудом высчитал, поступив в Сорбонну.
Схоласт-архиварий, привыкший размерять жизнь в соответствии с трудами Декарта, вдруг открыл для себя новую логику. И олицетворяла ее обыкновенная женщина. Она тревожила мысли Жюльена, как неразрезанные страницы в книге. Они встречались в коридорах университета. Мадемуазель посещала лекции Вире наравне со студентами-мужчинами.
Когда они первый раз заговорили, мадемуазель спросила Вире:
— Хотите, предскажу, что вас ждет завтра?