Монголов поразила невероятная живучесть пленников. Только после тщательного обыска монголы поняли, какое защитное средство помогает японцам остаться в живых после множества ударов мечом в шею и по конечностям. «Так случалось добродетелью драгоценных камней, которые были при них. Потому что эти пленники, казавшиеся чудом всему татарскому войску, были раздеты донага и обысканы, и на каждом нашли камень, зашитый в правую руку, между мясом и кожей, так что не виден он был снаружи. И в этом камне были такие чары и такая добродетель, что, пока камни оставались при них, их нельзя было убить железом». Едва бароны обнаружили это препятствие, пленников казнили иным способом. «Их убили палицами, и они сразу умерли. По смерти их камни достали у них из рук, как я вам говорил, и ценили очень дорого». Обычай зашивать под кожу камни, а то и драгоценные металлы, подобные золоту, для защиты в сражении, хотя и неизвестный монгольским баронам, был широко распространен в Азии.
Легкость победы монголов оказалась обманчивой. Бароны Хубилай-хана, вопреки своей высокой репутации, пали жертвой мелких раздоров и ревности, «и один ничего не делал для другого». После двух месяцев жестоких споров вторжение, от которого Хубилай-«хан ожидал прославившей монголов эффективности, зашло в тупик.
В середине августа в противостояние вмешались стихии, притом таким образом, что японцы вполне могли счесть это божественным вмешательством. Пока монгольские военачальники спорили между собой, в океане собирался тайфун. Марко отмечает, что подобные бури могли причинить «большой вред тому острову». На сей раз он ничуть не преувеличивал: тот шторм изменил ход истории Азии. Японцы дали ему имя «камикадзе» — божественный ветер.
Тайфуны, или тропические циклоны— это сильные бури в области низкого давления, захватывающие в конце лета и в начале осени западные части Тихого океана. Шторм собирается, когда верхние слои воды нагреваются выше 80 градусов по Фаренгейту. При такой температуре морская вода испаряется и поглощается атмосферой. Когда теплый влажный воздух образует гигантский столб, давление под ним падает, создавая нисходящие воздушные потоки, которые и вызывают шторм.
В разных частях земного шара ураганы движутся по-разному. В северном полушарии вращение Земли закручивает их против часовой стрелки. В южном полушарии они движутся по часовой стрелке. Влияние Земли на вращение ветров известно как «Сила Кориолиса», и именно она погубила гордый флот Хубилай-хана. Сила Кориолиса медленно возрастает с удалением от экватора. Чтобы вызвать хотя бы небольшой циклон или ураган, область низкого давления должна отстоять более чем на 5 градусов широты на север или на юг от экватора. Поэтому в экваториальных областях циклоны образуются редко.
Формирующийся циклон может оказаться и слабым, и мощным — разница в скорости и направлении ветров в верхних и нижних слоях атмосферы создает или разрушает его. При одинаковой скорости ветров теплое внутреннее ядро зарождающегося шторма остается неподвижным, но ветровой сдвиг может опрокинуть воздушный столб или сорвать его вершину в одном направлении, а нижнюю часть — в другом. При определенных условиях циклон обретает ревущую, вздымающую волны, чудовищную жизнь.
В окружающих Японию водах подобные бури не редкость: в сущности, тайфуны — одно из самых частых стихийных бедствий, поражающих Японию.
В середине августа внезапно нагрянул тайфун. Моряки с кораблей Хубилай-хана заметили явный, примерно на три фута, подъем уровня воды, происходящий регулярно каждые десять секунд. Однако признаков шторма не было, небо оставалось чистым, ветер слабым, и только волны, все более высокие и частые, предвещали беду.
На следующий день колебания воды достигли девяти футов. Через три дня после появления зловещей зыби можно было заметить первые явные признаки шторма. Волны становились все выше и чаще, а небо понемногу заполняли перистые облака. Опытный моряк понял бы, что надвигается циклон, и принял меры предосторожности, но монголы не знали, что делать в подобных случаях, хотя заметили грозные признаки. За несколько часов ветер еще сильнее поднял волны, небо заметно потемнело. На море появились барашки, по поверхности воды протянулись полосы пены. Ветер достигал уже тридцати или сорока узлов, трудно было даже просто стоять на открытом месте. Тучи спустились ниже, потемнели, ветер усилился до шестидесяти узлов, ломая ветки и унося незакрепленные предметы, предвещая приближение мощного тайфуна. Волны разбивались о берег с необычайной силой, уничтожая все преграды на своем пути. Море начало затоплять низкие берега. Но шторм еще не развернулся в полную мощь.
Почти через четыре дня после появления зыби скорость ветра приблизилась к ста милям в час — более восьмидесяти узлов, — а непрестанный дождь слился в сплошные колючие нити. Вздыбившееся море достигло высшей полосы прилива. Никто не мог бы выстоять на берегу без опоры — даже если бы решился на такое. Ветер с корнем выворачивал деревья и нес их по воздуху. На море он срывал гребни волн, и белые брызги затянули кипящую поверхность воды. По мере приближения «глаза урагана» горизонтальные струи дождя становились все гуще. Вода поднималась, скорость ветра превысила девяносто узлов. О береговые скалы грохотали пятнадцатифутовые валы. Когда надвинулся «глаз», ветер стал ослабевать, поначалу незначительно, но затем и вовсе стих. Небо прояснилось, и казалось, что еще минуту назад бушевавший шторм выдохся. Воздух стал теплым и влажным, противоестественно спокойным. Показалось солнце, блеснуло в белых облаках, стеной окруживших «глаз урагана». Но это было обманное спокойствие. А потом, так же незаметно, ветер усилился, стены облаков стали смыкаться, знаменуя возвращение ужасного шторма.
Те, кого застиг тайфун, вряд ли заметили, когда он стал понемногу ослабевать. Через полдня после прохождения «глаза урагана» ветер, все еще превышающий сорок узлов, понемногу ослабел, а океан, недавно грозивший целиком захлестнуть землю, вернулся в свои пределы.
Через день после прохождения «глаза» в облаках появились разрывы, а вода отступила от суши, обнажая причиненные опустошения. Маленькие барашки и тяжелые волны все еще играли на улегшейся глади воды. Еще несколько часов — и перистые облака рассеялись, солнце заблистало ярче прежнего. Но ветер нес запахи гниющих водорослей, вырванных с морского дна, и раздувшихся плавающих тел.
Цикл тайфуна закончился, а где-то в западной части Тихого океана назревал новый тайфун.
Ветер дул так долго и сильно, говорит Марко, что «большая часть войска великого хана не смогла его вынести и… ушла». И другие монголы скоро решили, что надо спасаться от тайфуна. «Если бы они не ушли, — объясняет Марко, — все корабли были бы разбиты». Они и думать забыли о завоевании. «Все они взошли на свои корабли, и покинули остров, и вышли в море, так что никто из них не остался на земле». Они были в четырех милях от Чипингу, когда «ветер стал усиливаться, а число кораблей было так велико, что много их разбилось друг о друга; но корабли, которые не разбились о другие, рассеялись по морю, спасаясь от крушения».
Некоторые искали спасения «на других островах, не столь больших и необитаемых», но «ветер погнал их туда и разбил о те острова, до которых многие из потерпевших крушение добрались вплавь и на кусках досок». А вот «другие, кто не смог добраться до острова, погибли».
«Камикадзе» сделал свое дело, уничтожив монгольский флот и покончив с дерзкими замыслами Хубилай-хана.
Через несколько дней, «когда ярость ветра и штормового моря улеглась», монгольские военачальники предприняли широкомасштабную операцию по спасению «всех людей с положением, а именно начальников сотен, тысяч и десятков тысяч». Не всех удалось спасти, «так много их было», и «после этого они отплыли и направились к дому».
Те из выживших, кто нашел спасение на островах (Марко утверждает, будто их было тридцать тысяч душ, но в действительности в несколько раз меньше), поняли, что покинуты своим войском и что им предстоит жестокое испытание. «Когда они увидели себя на том острове в опасности и так близко к Чипингу, они считали себя погибшими, не имея съестных припасов или имея самую малость, ни оружия, ни хорошего плана, и были в великой досаде, потому что, спасшись от бури, оказались в не меньшей опасности, не могли покинуть остров и добраться до безопасной гавани, потому что корабли их были поломаны и разбиты». Их отчаяние усилилось, когда «уцелевшие корабли ушли, оставив их без помощи, с великой поспешностью направляясь в свою страну, и не думали повернуть к товарищам, чтобы помочь им». Оставшиеся на острове «почитали себя мертвыми, потому что не видели способа спастись».
Япония ликовала: император и его подданные осознали, что Божественный ветер уничтожил врагов. Они восприняли это событие как доказательство, что народ останется свободным и власть императора не поколеблется.
Выброшенные на берег монголы ожидали медленной смерти от голода, а между тем ситуация обернулась к худшему. Японские моряки, патрулировавшие воды Чипингу, подобрали нескольких монголов и узнали от них, что остатки их войска нашли спасение на островке в четырех милях от побережья Японии. Японцы направились «прямо к тому острову с большим количеством хорошо вооруженных кораблей и с множеством людей, но мало было у них порядка и еще меньше прозорливости. Высадились они на берег, чтобы захватить оставшихся на острове. Когда же тридцать тысяч увидели наступающих врагов, они сокрылись в лесу у гавани». Оттуда монголы следили, как японцы обыскивают остров, «подобно не знающим страха и ничего не понимающим в своем деле». Полагая, что монголы так ослабели, что не в силах двигаться и не представляют опасности, они даже не потрудились оставить вахтенных на кораблях.
Посреди острова был холм, «и когда враги в спешке направились к ним, чтобы захватить их, они (монгольские воины) изобразили бегство». Они виляли по острову, пока не «вышли к вражеским кораблям и, найдя их не занятыми войском, немедленно взобрались на них». К их изумлению, корабли «были пусты и не охранялись». Завладев кораблями, монголы «немедля подняли паруса и покинули остров и, будучи весьма доблестными людьми, направились к большому острову врагов» — японцев — с намерением отомстить. Отчаянные монголы, уже не чаявшие остаться в живых, резко переломили ход событий.
Подойдя к Чипингу, монголы высадились на берег под видом японских солдат. Они несли «знамена и девизы владык острова». Так они промаршировали до «столицы», где их приняли за возвращающееся войско. «Потому они (жители) открыли ворота и впустили их в город».
Оказавшись за городскими воротами, переодетые монголы «не нашли никого, кроме стариков и женщин», которых «выгнали вон». Затем они, «едва оказавшись в крепости, захватили ее, выгнав всех, кроме нескольких красивых молодых женщин, которых оставили себе служить».
Марко подводит рассказ к кульминации: «Когда властитель и народ острова увидели, что потеряли город, и отцы и сыновья изгнаны, а женщины захвачены, к их великому бесчестью, особенно государя, они желали умереть от горя, сознавая, что столь великая ошибка к великому бесчестью их отечества произошла не от силы врагов, но лишь от недостатка бдительности».
Покончив с ритуальным самоуничижением, японцы, собрав неистощимые резервы, воздвигли новую линию обороны против пришельцев. По словам Марко, «отважные граждане ободряли государя, говоря ему, что не время скорбеть, но надо объединить все силы для мести за столь великое поражение».
Японцы, воспрянув духом, продолжали атаку. «Они вернулись к острову с другими кораблями, найдя много их возле тех гаваней, потому что, владея множеством кораблей, татары, которых было всего тридцать тысяч, убегая, не смогли увести все. Так, взойдя на палубы, как могли, они добрались на остров». Японцы окружили монголов, однако оказавшиеся в ловушке захватчики держали в заложниках женщин, «так что никто не мог войти туда или выйти без их воли и согласия».
Противостояние между занявшими город монголами и стремившимися отбить его японцами затянулась на несколько месяцев. Хотя монголы «день и ночь силились придумать, как дать знать великому хану, чтобы он прислал им помощь», японцы перехватывали всех гонцов, как бы ловки и отважны те ни были.
Между тем Хубилай-хан пребывал в неведении о затянувшемся сражении. «Татары день и ночь непрестанно атаковали народ того острова с великим ущербом и потерями. Когда же увидели, что никакими средствами не могут добиться того, что задумали, и видя нехватку припасов, и что они не могут больше держаться, наконец заключили соглашение и перемирие с теми, кто осаждал их, таким образом спасая себя, чтобы им не пришлось остаться там до конца жизни».
Начались переговоры о мире, как подробно объясняет Марко: «Островитяне много лет не знали войны и тяжело переносили ее, особенно потерю своих женщин, каковые были в руках и во власти врагов, полагая, что никогда уже их не увидят. Узнав, что татары готовы вернуть им город и женщин, они были так рады и довольны, что в один голос убеждали государя заключить мир на предложенных условиях. И так было сделано, и мир был заключен, и город возвращен государю».
Марко рассказывает удивительную историю, но проверить ее невозможно. В отличие от других событий неудачной атаки Хубилай-хана на Японию, эта подозрительно счастливая развязка не подтверждается другими источниками. Однако его рассказ так точно совпадает со всем, что нам известно о провале завоевания, что он, возможно, основан на исторических фактах и утерянных источниках, пересказанных с большим пылом.
Хотя значительная часть войска Хубилай-хана выжила, его попытка ввести Японию в лоно монгольской державы оказалась самой жестокой неудачей его царствования и угрожала авторитету и власти. Для глубоко суеверных монголов этот эпизод, и в особенности вмешательство Божественного ветра, означал, что само небо обратилось против императора.
Хубилай искал козлов отпущения и, разумеется, нашел. Узнав о раздорах и несогласии между военачальниками, Хубилай «немедленно велел им (монголам) отрубить голову одному из баронов, начальствовавшему над войском, что бежало так злосчастно, а другого сослал на пустынный остров под названием Чиочиа, куда посылал многих виновных в больших преступлениях и оставлял их там умирать».
Обесчещенный военачальник, так и не названный Марко по имени, умер смертью, которая по монгольским обычаям полагалась изменникам. «Когда он (Хубилай) посылает кого-либо на означенный остров на смерть, — говорит Марко, — он приказывает туго обернуть ему руки кожей недавно убитого буйвола и крепко зашить; когда кожа высыхает, она сжимается вокруг рук, так что он никакими средствами не может освободить их, и так его оставляют там умирать в мучениях, потому что он не может помочь себе и ничего не ест, а если хочет есть траву, должен ползать по земле. И таким образом он погубил того барона».
Хубилай, вопреки мнению своих советников, готовил третье вторжение в Японию.
В 1283 году, через два года после того, как «камикадзе» уничтожил монгольский флот, верфи южного Китая вновь ожили, исполняя заказ Хубилай-хана на постройку пятисот новых боевых кораблей. Двумя годами позже Хубилай-хан потребовал такой же дани от маньчжур северного Китая. Китайцы, как и советники хана, возражали против таких огромных военных расходов. Оппозиция стала всеобщей, и в 1286 году Хубилай-хан был вынужден отказаться от мечты о завоевании.
После поражения в Японии Хубилай-хан уже не смог обрести прежней политической власти и дипломатической гибкости. От ослабления его влияния и авторитета пострадала вся империя династии Юань. Современный автор биографии Хубилая, Морис Россаби, отмечает: «Неудача разбила миф о непобедимости монголов в восточной Азии». И это было ясно каждому. «Одна из важнейших опор их власти — меч психологического террора, который они держали над противниками, был сильно притуплен, если не сломан».
После поражения Хубилай-хан утратил чувство реальности. Он проводил дни и ночи в вакханалиях, поедая вареную баранину, яйца, сырые овощи с лепешками, запивая кумысом и пивом. Он впал в уныние и разжирел. Портреты великого хана в старости изображают его тучным, как Будда, но далеко не таким довольным. Чему было радоваться, когда рушилась его империя, любимые жена и сын умерли, репутация была подорвана? Он искал облегчения политических и телесных недугов в волшебстве, переходя от наркотиков к выпивке, и от выпивки к заклинаниям шаманов из далекой Кореи. Ни одно средство не помогало, а пьянство вскоре перешло все границы. Вспыльчивый, но проницательный владыка, приветствовавший некогда Марко Поло с его отцом и дядей, уступил место унылому, полному жалости к себе старику, чья слабость придавала силы его врагам.
Монгольская империя начала разрушаться изнутри. Марко в отчаянии смотрел, как великий хан вместе со всей династией Юань гибнет от происков одного высокопоставленного лица.
Его звали Ахмад, и за долгое царствование Хубилай-хана он поднялся от безвестности к посту самого властного из мусульманских чиновников. Ахмад занимался финансами, областью, в которой монголам недоставало опыта. Он искусно обратил свое влияние и высокое положение к личной выгоде. Он был надменен, как министр, облеченный доверием государя. Он был привратником Хубилая, его боялись и втайне презирали. Он запугал всех придворных и привел их в подчинение — по крайней мере, на время. Пока хан посвящал все силы блестящим военным победам, его министр водворил при дворе царство террора. Ахмад сумел стать незаменимым для хана, однако оставался чужаком, потому что был мусульманином. Хубилай, хотя и объявил Мухаммеда одним их четырех духовных светочей империи, сам предпочитал держать мусульман на расстоянии. Хан считал их полезными, благодаря их искусству в финансах и торговле. И они считались более надежными, чем китайцы, хотя бы потому, что были обязаны монголам, так же, как был обязан им Марко. Из множества мусульман, не жалевших сил на службе Хубилай-хану, никто не поднялся выше и не представлял большей угрозы власти монголов над Китаем — и безопасному местечку, которое заняли в нем Поло, — чем Ахмад. Возжаждав власти, он был близок к свержению династии Юань.
Марко заметил возвышение Ахмада и убедился в нем на опыте: он был знаком с высокопоставленными лицами и сумел описать их изумление при мысли, что один человек — к тому же чужак — едва не сверг Хубилай-хана. Все это дело подробно отражено в монгольских и китайских хрониках и описано персидским историком Рашид ад-Дином в 1304 году, почти по следам событий, но для Запада оставалось неизвестным. Впервые европейцы узнали о рвавшемся к власти Ахмаде и опасном заговоре при монгольском дворе из отчета Марко Поло.
Согласно преданию, Ахмад был уроженцем земель к югу от Ташкента, завоеванных монголами за пятьдесят лет до путешествия семейства Поло в Китай. Эта область, в основном мусульманская, была населена этническими группами иранцев и тюрков. Ахмад впервые упоминается в исторических хрониках как приближенный высокопоставленного лица из племени квонггират— оказавшегося шурином Чингисхана.
Со временем он обратил на себя внимание Хубилая, доверившего ему ведение финансовых дел. Марко в своем повествовании отзывается об Ахмаде, как о человеке «умном и сильном, с большим влиянием и властью, которого хан так любил, что предоставил полную свободу».
Предметом их сотрудничества была централизация — идея, совершенно чуждая кочевым монголам, изобретавшим способы контролировать обширные области при минимальной бюрократии.
Хубилай-хан, напротив, стремился консолидировать империю, подражая китайцам. Пока Хубилай искал, что бы еще завоевать, Ахмад терпеливо перестраивал финансовую систему по всей империи. Он добился своего назначения на пост контролера имперских житниц и в этом качестве учредил «Службу согласованных закупок». Идея состояла в том, чтобы закупать зерно по твердой цене и сохранять в резерве на случай войны или голода. На практике «Служба согласованных закупок», совместно с родственной «Службой регулярного управления», попросту конфисковала имущество в пользу монгольского двора. Ахмад заботился о том, чтобы Хубилай и его бароны не нуждались ни в чем и ни в чем себе не отказывали.
К 1262 году Ахмад добился выдвижения в Тайный Совет и был назначен на пост, контролировавший перевозки по всей империи. Он лоббировал увеличение налога на соль — важный источник дохода — и наращивание зерновых запасов центрального правительства. Сумев укрепить свой контроль над финансами империи, он, однако, оставался подотчетным Совету. Двадцать лет Ахмад воевал с Советом, пытаясь подчинить его, обойти или оттеснить — лишь бы не отвечать ни перед кем, кроме Хубилай-хана. И снова и снова Чан Вен-чьен убеждал хана не лишать Совет власти.
Еще через два года Ахмад получил пост управляющего службой политических дел при Совете и, что еще существеннее, надзирателя за имперской казной. Он больше, чем кто бы то ни было, знал о финансах монгольской империи и распоряжался ими, уступая в свободе действий одному лишь хану. Пока Хубилай-хан занимался сексуальной гимнастикой с шестью наложницами сразу, Ахмад распоряжался финансовыми делами империи. Впрочем, Ахмад и сам содержал большой гарем, который постоянно пополнял, обменивая прибыльные места в правительственном аппарате на приглянувшихся ему женщин. Мужья предлагали ему жен, а отцы дочерей в обмен на выгодные посты.
Марко резко замечает: «Не было красавицы, которую он, пожелав, не мог бы получить, взяв в гарем, если она была незамужней, или иначе добившись ее согласия. Узнав, что у кого-либо есть красивая дочь, он посылал своих наемников, которые приходили к отцу девушки, говоря ему: «Отдай ее в жены Ахмаду, и мы уговорим его дать тебе губернаторство или пост на три года». И тогда он отдавал дочь Ахмаду». Ахмаду неизменно удавались подобные обмены: хан всегда соглашался с его назначениями, да и у девушек не оставалось иного выбора.
Влияние Ахмада пошатнулось в 1264 году, когда его приверженцы оказались замешанными в шумное дело, которое походило на восстание. Последовавший скандал до основания потряс династию Юань. Ахмада судили, признали виновным и неспособным управлять своими людьми и наказали суровыми побоями. При неспокойном дворе хана телесные наказания, такие как битье тростью или палкой, были стандартным средством призвать к порядку правительственных чиновников — аналогом выговора или замечания.
Неукротимый Ахмад, оправившись от унижения, добился назначения главой нового ведомства — службы управления государственными расходами. Он вновь очутился в своей стихии, издавая официальные указы против плохого качества полотна, изготавливавшегося в Манчжурии, об улучшении работы золотых и серебряных литейных цехов Чентина и Шунтьена. Узнав о добыче асбеста, как пишет Марко Поло, служба отправила чиновников с целью национализировать производство. Ахмад действовал строго: монгольскому правительству причиталась львиная доля от всего. Самый мелкий источник потенциального дохода не избегал его внимания. Узнав о добыче серебра в отдаленной части Шан-ту, он рекомендовал продавать сравнительно дешевое олово, получаемое при выплавке как побочный продукт, и выплачивать прибыль непосредственно правительству.