Эти постройки образовывали, в сущности, переносные деревни, и Марко дивится монгольской жизни на колесах: «Кроме того, у них есть очень красивые повозки всего с двумя колесами, покрытые черным войлоком, добротным и так хорошо изготовленным, что даже когда весь день идет дождь, он не проникает внутрь. Их влекут лошади или быки, а иногда хорошие верблюды. В этих повозках они возят жен и детей и все пожитки и пищу, какая им нужна.
Таким образом они добираются, куда хотят добраться, и так перевозят все, что им надобно».
Привыкнув к жизни в юрте, Марко обращает внимание и на необычное устройство домашнего хозяйства. «Женщины покупают и продают и делают все работы, потребные их господам, и семье, и им самим, — одобрительно отмечает он. — Они не в тягость для своих мужей, а причина тому — что они многое добывают собственным трудом». Чем больше он наблюдал монгольских женщин за работой, тем более восхищался их прилежанием и вкладом в жизнь семьи. По его словам, они «искусно правят семьей и с большим тщанием готовят пищу и исполняют прочие обязанности по дому с великим прилежанием, так что мужья оставляют заботы о доме женам и ничем не занимаются, кроме как охотой и подвигами в сражениях и соколиной охотой, как приличествует благородным господам». Марко инстинктивно увлекся монгольской охотой, предоставлявшей и пищу, и развлечение в бескрайней степи. «У них лучшие в мире соколы», — еще одна пощечина европейцам, у которых соколиная охота была привилегией аристократии, а соколы были предметом гордости тех; кто мог позволить себе их содержание, — «а также собаки». Перечисляя продукты питания, Марко как будто задается целью внушить зависть европейским читателям, часто существовавшим на грани голода. «Они питаются мясом, молоком и дичью и, кроме того, едят мелких животных вроде кроликов, называемых «фараоновы крысы» (в действительности это была разновидность грызунов, родственная луговым собачкам). «Они едят даже конину, и собак, и кобыл, и быков, и верблюдов, если только те жирны, и с удовольствием пьют верблюжье и кобылье молоко».
Кумыс, кисломолочный слабоалкогольный напиток, изготавливавшийся из кобыльего молока, был основным продуктом в рационе монгольских воинов. Питье кумыса было самой характерной чертой монгольской жизни.
Кумыс имеет древнее происхождение. Геродот в V веке до нашей эры писал, что он был известен скифам, кочевым предтечам монголов, и что название, возможно, получил от другого древнего азиатского племени, куманов. Жизнедеятельность двух видов организмов, дрожжей и грибков, превращает углеводы кобыльего молока в молочную кислоту и алкоголь.
Марко научился наслаждаться этим напитком или по крайней мере терпеть его. В одном месте он утверждает, что кумыс, изготовленный неким монгольским семейством, имеет вкус вина. У него не было другого выхода, как привыкнуть к этому вкусу. Монголы практически только его и пили. Даже зимой, когда молока мало, они разводили кислые сливки горячей водой, взбивали смесь и напивались ею.
Жизнь монголов, при всей ее суровости, в конце концов заслужила сдержанное восхищение Марко. В отличие от похотливых женщин Камула монгольские жены хранили верность мужьям. «Ни за что на свете они не коснутся чужой жены, — провозглашает Марко, — потому что считают это низким и дурным делом». Он превозносит гармонию в семьях монголов: «Верность мужей женам удивительна, и поистине благородна добродетель этих женщин, которые, если их десять или двадцать, хранят мир и нерушимое единство». Вместо сплетен и свар женщины занимаются «покупками и продажей… жизнью дома и заботой о семье и о детях» — что заслужило одобрительную (а для уха европейца оскорбительную) оценку молодого Марко. «По моему рассуждению, эти женщины более всех других в мире заслуживают восхваления за свою весьма великую добродетель».
Разумеется, в этом замечательном семейном согласии имелись сложные подводные течения, поначалу не замеченные Марко. Со временем он уяснил, что женщины определенно заслуживали «похвалы за добродетель и чистоту, потому что мужчинам позволено брать столько жен, сколько им хочется, к великому смятению христианских женщин (я подразумеваю, в этих, наших землях). Потому что когда у одного мужчины всего одна жена, требуется исключительная верность и чистота, а (иначе) нарушается столь великая святыня, как брак. Я со стыдом вижу неверность христианских женщин и зову счастливым тех, у кого при ста женах на одного мужа (хранят) добродетель к своей похвале и на великое посрамление прочих женщин».
Произведя это исследование, он предлагает подробную формулу семейного счастья монголов. «Каждый (мужчина) может брать жен, сколько он хочет, до ста, если он способен содержать их, и мужчины дают приданое женам и матерям жен, чтобы получить их, а женщина не приносит мужу никакого приданого. Но знайте также, что они всегда почитают первую жену самой истинной и лучшей перед другими, как и детей, рожденных ею. И у них больше сыновей, чем у всех прочих народов мира, потому что у них много жен, и дивно, сколько детей у каждого мужчины». Полигамия простиралась и на родственников. Как объясняет Марко, «они берут в жены кузин и, больше того, если отец умирает, старший сын берет в жены жену своего отца, если она ему не мать, и всех женщин, оставшихся после отца, кроме своих сестер и матери. Он также берет жену родного брата, если тот умирает. И когда они берут жену, они дают большой свадебный пир с великим собранием народа».
Брачные и семейные обычаи монголов оставили после себя долгий след. Персидский историк XIII века Джувайни отмечает: «Из рода и потомства Чингисхана ныне живут в богатстве и власти более 20 000. Более этого не скажу… дабы читающий эту историю не обвинил автора в преувеличении и гиперболе и не спросил, как из чресл одного мужчины в такой короткий срок произошло столь многочисленное потомство».
Согласно современным генетическим исследованиям, Джувайни не преувеличивал. Каждый двенадцатый житель Азии — то есть каждый двухсотый в мире — несет кластер Y-хромосом, берущих начало в Монголии времен Чингисхана. Генетики предполагают, что воины Чингисхана распространили эту хромосому, насилуя и уводя женщин по всей Азии, замещая ДНК мужчин, убитых ими, зачатыми ими детьми. Некоторые ученые предполагают, что эта Y-хромосома, сохранившаяся по сей день, исходит от самого Чингисхана. Когда ДНК спермы соединяется с ДНК яйцеклетки, Y-хромосома почти не меняет строения при обмене с парной Х-хромосомой и остается практически свободной от мутаций. Группа ученых из Оксфорда оценила генетические маркеры мужчин Азии; 8 процентов обследованных оказались практически идентичны, что означает, что их носители состоят в близком родстве, хотя разделены расстояниями в тысячи миль. Генетики пришли к выводу, что эти 8 процентов — прямые потомки Чингисхана. После публикации этих результатов пресса, вслед за Джувайни, стала называть Чингиза самым великим — точнее, самым плодовитым — любовником в истории, а одна компания начала рекламировать набор для хромосомного тестирования, позволявшего потребителю проверить, не несет ли он в себе Y-хромосомы Чингисхана.
По строгим меркам Венеции, монголы были обречены на вечное проклятие, но в степи Поло легко забыл об этом, потому что брачные обычаи монголов предлагали простое разрешение всех его проблем. Молодой венецианец явно предпочитал такой порядок вещей строгой моногамии. В сравнении с благоденствующим монгольским мужем и множеством его добродетельных жен, западный идеал моногамии выглядел жестким и ведущим к несчастью. Чем дольше Марко жил среди монголов, участвуя в их жизни, тем более проникался восхищением перед ними и тем больше уподоблялся им. Мысленным взором он, возможно, уже видел себя патриархом большого монгольского клана, надзирающим за множеством прилежных жен, пасущих бессчетные стада детей.
Монголы так очаровали Марко Поло, что их шаманистские верования он описывал с неподдельным одобрением, без тени того пренебрежения, которое приберегал для большинства незнакомых вер. Он бодро начинает: «Они говорят, что есть высокий, чистый небесный Бог, у которого они каждый день, кадя благовониями, просят только мудрости и здоровья». Он признает, что они поклоняются идолам, но замечает, что особое внимание они уделяют одному богу, которого называют Натигай, — «богу земли, защищающему их жен, сыновей и посевы».
Марко забывает о своем вечном скепсисе, изучая их поклонение идолам. В его передаче оно оказывается до странности похожим на христианские обряды. «В каждом доме на стене висит изваяние, изображающее высокого и чистого небесного бога, или просто табличка, повешенная высоко на стене, с написанным на ней именем бога. Здесь каждый день, куря благовония, они поклоняются ему и в то же время, трижды скрипнув зубами и воздев руки, просят его дать им долгую жизнь, счастливую и веселую, мудрость и здоровье, а более ни о чем не просят. Кроме того, внизу, на земле, у них стоит другая статуя, по имени Натигай, бог земных дел… этот бог защищает их жен и детей; и ему они тоже приносят дары, и скрежещут зубами, и воздевают руки, и у него они просят хорошей погоды и плодов земли, детей и тому подобного».
Одна существенная черта резко отличала веру монголов от христианства. «У них нет представления о душе, а заботят их только пропитание тела и удовольствия». Впрочем, у монголов имелось своеобразное понятие о душе. Марко пишет, что «они считают (ее) бессмертной таким образом. Они думают, что после смерти человек немедленно вселяется в другое тело и, сообразно со своей прежней жизнью, переносится в лучшее или худшее существование; иначе говоря, если он был бедняком и прожил жизнь хорошо и скромно, он возродится после смерти в чреве знатной женщины и будет знатным человеком, а потом в чреве госпожи, и станет господином: если он был сыном рыцаря и в жизни вел себя хорошо, после смерти он снова родится в чреве графини… и так постоянно возвышается, пока его не примет Бог. И напротив, если он вел себя плохо будучи сыном знатного человека, то возродится сыном простолюдина, из простолюдина станет псом, всегда переселяясь в низшее существо». Добравшись до конца этого подробного, уважительного и толкового описания монгольской веры, легко представить, как захватило Марко это духовное течение.
«Они оказывают ему (богу) великое почтение и великие почести, — продолжает Марко, — и каждый держит его образ на почетном месте в доме. Они делают своих богов из войлока или другой материи… так же делают из материи женский образ и говорят, что это жена бога, и делают маленькие фигурки и говорят, что это его сыновья». Он описывает, как боги монголов участвуют в их домашней жизни. «Когда они собираются к завтраку или к ужину, сначала берут немного жирного мяса и мажут рот бога, а также его жены и сыновей, а потом берут бульон или воду, в которой варилось это мясо, и омывают им рты, и брызгают ею, в их честь, за дверь дома или комнаты».
При всем внимании Марко к их религиозной практике ему остался неизвестным богатый духовный мир монголов, в котором Натигай посредничал между очагом и домом и безграничными силами космоса. Божества монголов вписывались в неустойчивую иерархию. Надо всем господствовало Вечное Синее Небо, а под ним находился пантеон из девяноста девяти божеств, среди которых был и Натигай, покровитель женщин, скота и урожая.
Начиная с описания религиозных верований, Марко приступает к разрушению сложившегося в сознании европейцев образа монгола как кровожадного дикаря. Совершенно неверный, по мнению Марко. Он пишет: «Они говорят изящно и красноречиво, приветствуют подобающим образом, с радостью и улыбкой, держатся достойно и опрятны в еде» — хотя и не моются. «Они высоко чтят своих отцов и матерей. Если узнают, что сын сделал что-то им наперекор или не помог им в нужде, имеется общественная служба, у которой нет иного дела, как сурово наказывать неблагодарных сыновей, о которых известно, что они обошлись с родными непочтительно». Такими мерами поддерживалась стабильность общества монголов. Хотя Марко воздерживается от похвалы официальному учреждению, наказывающему неблагодарных отпрысков, он смотрит на него с одобрением.
Это все о благочестии. На деле же ничто не восхищало Марко более, чем монгольский воин. Он наводил страх на всю Европу, его ремеслом было искусство наездника, насилие и разрушение. Воины представлялись загадочным и опасным племенем стоявших вне закона, яростно преданных друг другу, посвятивших жизнь погоне за властью людей. Они вели суровую жизнь и подчинялись лишь одному закону: собственному кодексу чести. Благородному Марко они казались теснее связанными с жизненными силами природы, чем их утонченные китайские подданные. Неудивительно, что он подпал под их обаяние.
Его преклонение перед их доблестью прорывается сквозь формальную литературную позолоту, наложенную Рустичелло. «Богатые и знатные носят одежду из золота и одежду из шелка, и под верхней одеждой — дорогие меха соболя, горностая и белки (то есть пестрый мех) и лисицы, и всякие другие шкуры, очень богатые; и все их облачения и отороченные мехом одежды очень красивы и большой цены», — рассказывает Марко читателям. «Оружие их — луки, и стрелы, и очень хорошие мечи, окованные железом, а иногда копья и топоры, но они предпочитают лук всякому другому оружию, потому что они непревзойденные лучники, лучшие в мире и с детства овладевают этим искусством. А на спинах они носят доспехи из шкуры буйвола и других животных, очень толстые, из вываренных шкур, очень крепких и прочных. Они достойные мужи, победоносные в сражении и весьма доблестные, и очень яростные, и мало берегут свою жизнь, подвергая ее всяческим опасностям». Европейцы при мысли об этих воинах трепетали; Марко Поло подошел к ним так близко, что мог различить блеск их глаз и кумысную вонь изо ртов, и его это опьянило.
Намного уступая числом своим противникам, не имея общей религии и общего языка, монголы покорили целый азиатский континент. Задача казалась невыполнимой, но они справились всего за несколько лет. Причину этого Марко видел в беззаветной преданности монголов воинскому долгу. Вдохновленные единодушным стремлением всегда и всюду служить своему повелителю, они казались куда более крепкими и стойкими, чем воины-европейцы. Философия завоевания была проста и жестока: война и только война. В войне участвовали все. «Мирных жителей среди них не было», — отмечает историк Дэвид Морган. В монгольской армии были представлены все слои общества. По словам Джувайни, монгольский воин был «крестьянином в воинском облачении, потому что при нужде каждый из них, от высших до низших, берет меч, лук или копье».
Такая концентрация усилий произвела на Марко глубокое впечатление. «Когда войско идет на войну, — пишет он, — отважнее всех иных преодолевают они трудности, и часто, когда бывает в том нужда, движутся или стоят на месте без всякой пищи, кроме кобыльего молока и мяса убитой ими дичи, на которую они охотятся с луками». При необходимости «они двое и трое суток проводят, не слезая с седла». Он заключает свое описание откровенным восхвалением героев: «Они лучше всех людей на свете выносят труды и великие лишения, и удовлетворяются скудной пищей, и по этой причине лучше всех могут завоевывать города, земли и царства». Эта суровая, но энергичная жизнь была воплощением власти и силы, это была свобода, это было осуществление всех мечтаний молодого путешественника.
Марко не раз подчеркивает ошеломительную величину монгольского войска. «Когда повелитель татар идет на войну, он берет с собой войско в сто тысяч всадников» — неслыханное для Европы количество. Несмотря на такие размеры, монгольская армия строилась на замечательно простых принципах организации. Военачальник, или генерал, «выбирает главного в каждом десятке, и в каждой сотне, и в каждой тысяче, и в каждом десятке тысяч, так что командующий держит совет только с десятью лицами». То же распространяется вниз по цепи подчинения: каждый начальник передает доклады десяти подчиненных одному вышестоящему, и тот поступает так же. Такая система позволяла монголом проводить крупные операции на равнине, в горах или в долинах. У них даже имелась сложная сеть шпионажа. Лазутчики разведывали дороги и долины впереди армии, и таким образом «никто не мог нанести им неожиданный удар ни с какой стороны».
Близко познакомился Марко с еще одним тактическим приемом монголов. «Они живут большей частью молоком, — сообщает он, — и у них до восемнадцати коней и кобыл на каждого мужчину, и когда один конь утомлен дорогой, они сменяют его. Они не запасают с собой еды, кроме двух кожаных мехов, в которые наливают молоко для питья, и еще берут маленький глиняный горшок, в котором варят пишу». Если они не могут взять с собой мяса, говорит он, они убивают дичь в пути, «вынимают желудки и очищают их, наполняют водой, а потом берут мясо, которое хотят сварить, кладут его в желудок, уже наполненный водой, и варят на костре, а когда пища готова, съедают мясо вместе с котлом». Привыкнув к суровой скудной жизни, монгольский воин мог целыми днями обходиться без горячей пищи и даже не разводить костра. Для поддержания сил «они живут кровью своих коней; каждый прокалывает жилу своего коня и, припав к жиле ртом, пьет кровь, пока не насытится, а потом останавливает ее». Для крови своих лошадей они находили и другие необычные применения. «Они носят кровь с собой и, когда хотят есть… кладут ее в воду и дают раствориться, а затем пьют. И так же они поступают с высушенным кобыльим молоком. Они кипятят молоко, затем сливки, всплывшие на поверхность, перекладывают в другой сосуд и делают из них масло, потому что, пока они остаются в молоке, молоко нельзя высушить. Затем молоко выставляют на солнце, и так оно высыхает. И, отправляясь на войну, они несут около десяти фунтов сушеного молока… в маленьких кожаных флягах». Смешивают с небольшим количеством воды, и «таков их завтрак».
Когда обстоятельства благоприятствовали, монгольская кухня отличалась большим разнообразием и тонкостью, чем мог позволить военный рацион. Традиционные рецепты той эпохи включали лекарственные отвары, суп «борби» («Выварите тридцать или около того бараньих костей в ведре воды, пока не останется четверть первоначального количества воды, процедите, снимите жирную пленку, удалите осадок и ешьте, сколько пожелаете»); суп с «русскими оливками» (чесноком) («Нарежьте одну баранью ляжку, добавьте пять кусочков кардамона и лущеный горох, вскипятите, процедите, добавьте чеснок, нарубленную баранью грудинку и китайскую капусту или салатный лист»); а также юкбу в масляной обливке («Мелко нарезанная баранина, овечий жир, овечий хвост. Мандариновая цедра и зелень имбиря. Соль, соус, специи размешайте до однородной массы. Для приготовления обливки смешайте растительное масло, рисовую муку и пшеничную муку»). Под влиянием турок в монгольский рацион вошла лапша, часто в сочетании с бараниной, яйцом, побегами имбиря, бараньими потрохами и грибами. Все это подавалось в прозрачном бульоне, сдобренном перцем, солью и уксусом. Марко не должен был удивляться, встретив в Монголии лапшу: это блюдо задолго до его странствия распространилось из Турции в обе стороны по Шелковому пути. Легенда ошибается, утверждая, что лапшу в Италию привез Марко Поло, — это заслуга его безвестного предшественника.
Марко признает монголов мастерами военной стратегии — на суше и даже на море. Он восхваляет не их жестокость, а тонкое стратегическое искусство. Многие китайцы и европейцы удивлялись, узнав, что когда монголы «идут на бой с врагами, они в поле наносят им поражение не только наступлением, но и бегством». Монголы не считали позором в сражении показывать спину, но заманивали противников в ущелье или на скалу, где окружали и убивали стрелами, прибереженными для этого момента. «Когда враги поверят, что разбили и победили их (монголов), обратив их в бегство, — пишет Марко, — степные воины перестраиваются и выпускают стрелы, смазанные смертельным ядом, поражая вражеских лошадей. После этого монголы бросаются в контратаку на спешенных изнуренных врагов и убивают их».
В своих записках Марко с сожалением отмечает, что эпоха чистоты монгольского воина миновала — «теперь они весьма опустились» под развращающим влиянием «обычаев идолопоклонников» — очевидно, буддистов, чье влияние быстро распространялось по региону, — и столь же быстро распространявшегося ислама.
Независимо от веры тяжущихся правосудие монголов было скорым, диким и неотвратимым. «Если человек ударил другого ножом или мечом, все равно, попал он или нет, или только угрожал, ему отрубают руку, — пишет Марко. — Тот, кто нанес рану, должен получить такую же от раненого». Мелкое воровство наказывалось побоями: «самое малое семь ударов тростью, или, если украл две вещи, семнадцать, а если три — двадцать семь ударов» — и так далее по возрастающей, каждый раз на десять ударов. «И многие из них умирают от побоев». Дерзнувший украсть коня (монголы предусмотрительно клеймили их) или быка неизбежно умирал от полученных в наказание ударов, если, чтобы сократить процедуру, преступника не рассекали надвое мечом. Милосердие имело материальное выражение. Конокрад, который мог выплатить семикратное возмещение за свое преступление, сохранял жизнь, если не честь.
Один монгольский обычай особенно поразил Марко: браки между умершими детьми. Он не жалеет усилий, чтобы объяснить европейцам этот сложный ритуал, который те вполне могли принять за гротескную выдумку. «Когда из двоих мужчин один имеет ребенка мужского пола, который, может быть, уже четыре года как умер и не был женат, он предлагает другому, у которого был ребенок женского пола, выдать ее замуж, даже если она тоже умерла до брака. Они отдают мертвую девочку в жены мертвому мальчику и составляют документы о приданом и женитьбе». После завершения церемонии некромант — шаман или колдун, общающийся с умершими, — сжигал документы, дымом возвещая духам мертвых о женитьбе покойных детей. Устраивали свадебный пир. Затем семьи изготавливали изображения умерших новобрачных, помещали их на конную повозку, пышно украшенную цветами, и объезжали с ней окрестные земли, а закончив пир, предавали фигурки огню «с великими молитвами и приношениями богам, чтобы они сделали счастливым брак в ином мире».
Две семьи, связанные браком мертвых детей, обменивались дарами и даже приданым, как если бы жених и невеста были среди них, стирая грань между жизнью и смертью. После этого «родители и родичи считали себя родней друг другу и хранили родство… как если бы умершие дети были живы». Впрочем, Марко еще только разошелся, поскольку у него есть нечто «воистину чудесное, о чем следует написать». Что же могло превзойти уже описанные им чудеса? Ответ у него наготове: «Мы будем говорить о правлении великого хана и о его дворе, который я, обойдя и повидав многие царства, ни с чем не могу сравнить». Мало того, «обязуюсь не говорить о нем ничего, не согласного с истиной».
Марко с придыханием описывает «очень дикий» народ меркитов, которые приручали и объезжали оленей, больших, как кони. Он с энтузиазмом повествует о царстве Эр-гинул, в котором «три расы: есть турки, и много христиан-несториан и идолопоклонников (буддистов), и есть сарацины, поклоняющиеся закону Мухаммеда». Рассуждая о провинции Фингуи (Сингуй), он восхищенно описывает диких быков, «больших, как слоны, очень красивых видом, потому что они мохнаты всюду, кроме спины, а цветом черные и белые». Их шерсть, «тоньше шелка», произвела на него такое впечатление, что он пишет: «Я, Марко Поло, привез немного шерсти в Венецию как диво, и таковым почитали ее все». Кроме того, этот регион дает «лучший в мире мускус».
Не он один восхищался мускусом; мускус славился по всей Европе как составная часть духов, афродизиаков и разных настоев. Теперь Марко узнал, что чудесное вещество на самом деле получают из брюшной железы самца мускусного оленя. Марко рассказывает о мускусе, который он обнаружил в «диком животном», напоминающем газель. Животное, по его описанию, имело шерсть, как у газели», но много толще, копыта размером с газельи и хвост газели, но «у него было четыре зуба, два снизу и два сверху, длиной в три пальца, очень тонкие и белые, как слоновая кость, и два выдавались вниз, а два вверх». Монголы, отмечает он, называли это животное «гуддери».
Секрет железы был красновато-коричневым, густоты меда, с пронзительным запахом, прославленным своей сексуальной притягательностью. Марко описывает монгольский способ получения мускуса: «Охотники выезжают при полной луне на ловлю означенного животного; потому что, когда оно поймано, находишь в области пупа на животе между кожей и плотью кровяную пустулу, — якобы вырастающую под влиянием полной луны, — которую вырезают со всей кожей и затем сушат на солнце. Эта кровь и есть мускус, от которого исходит такой сильный аромат».
Мускусная газель так заинтриговала Марко, что много лет спустя, вернувшись в Венецию, он привез с собой «высушенные ноги и голову одного из этих животных, немного мускуса в мускусном мешке и пару маленьких зубов». Трофей служил осязаемым напоминанием о его богатых впечатлениях, но, постаравшись, он мог воспроизвести их для своих слушателей и в камере генуэзской тюрьмы.
К населению этих мест Марко явно испытывает смешанные чувства. Он меняет отношение к ним даже по ходу рассказа. У них маленькие носы и черные волосы. Мужчины безбороды, у них только несколько волосков на подбородке. Женщины очень милы, «хороши во всех отношениях», и у них нигде нет волос, кроме как на голове. Хоть Марко и считал себя разбитным парнем, его, как видно, и притягивало, и отталкивало открытие, что мужчины «много наслаждаются чувственными удовольствиями и берут жен в достатке, поскольку их религия… им не запрещает, но они берут столько, сколько могут». Более того, он пишет: «Скажу вам, что мужчины ищут жен скорее красивых, чем благородных, потому что здесь есть очень миловидная и прекрасная женщина, и она низкого происхождения, однако великий барон или большой человек берет ее в жены за ее красоту и дает немало серебра ее отцу и матери за согласие». Возможно, Марко пришло в голову, что такая плата сходна с венецианским приданым, которое тоже превращало брак в коммерческую сделку и заключение политического союза между семьями.
Продвигаясь на восток, Марко Поло попал в «провинцию Тендук», которую ошибочно счел прежними владениями мифического пресвитера Иоанна. Основываясь скорее на легендах, нежели на фактах, он объясняет, что хотя «большая часть (населения) — христиане, есть там и люди смешанной расы». (Он подразумевает отпрысков родителей разной веры или культуры.) Люди эти, известные как «аргон», — идолопоклонники (вероятно, буддисты) с одной стороны и мусульмане — с другой. Несмотря на смешанное происхождение, и они заслужили похвалу Марко. «Они самые белые люди в стране, и красивее других жителей страны, принадлежащих к неверным, и самые умные и умелые торговцы, каких можно найти во всей провинции».
Еще большей натяжкой является отождествление владений пресвитера Иоанна с «землями, которые мы в нашей стране зовем Гог и Магог». Сомнительная, но для Марко вполне заслуживающая доверия ссылка на библейского деспота Гога, правившего в стране Магог. С этого места в повествовании Марко безнадежно запутывается в легендах и обрывках древней истории. Основанная на его личном опыте история была весьма правдива, но рассказчик слишком доверчиво полагался на полузабытые предания и легенды.
Переходя от истории к соколиной охоте, Марко возвращается к свойственной ему живости и точности рассказа о зрелище, которое восторженно наблюдал собственными глазами. Соколиная охота была забавой для избранных и у европейцев, и у монголов, и Марко вполне оценил ее величие и элитарность. Хубилай-хан, — сообщает он читателям, — каждый год приезжал в эти места на охоту. «Он охотится с кречетами и соколами, — пишет Марко, — и берет достаточно птиц для великой радости и великого празднества». На охотничий сезон великий хан останавливался в селении «из нескольких домов, построенных из дерева и камня, где они ночуют и где держат великое множество ка-тор, которых на нашем языке зовут куропатками, и перепелов». Более того, «великий хан всегда велит, чтобы просо… и другие семена, какие любят эти птицы, высевали для них летом на склонах холмов и никто не смел собирать урожая, чтобы те могли вволю кормиться».
Роскошное поместье Хубилай-хана служило всего лишь местом летнего отдыха. С наступлением зимы охотничьих соколов рассаживали по клеткам, слуги навьючивали верблюдов и трогались в путь. «Дивно и поразительно видеть, сколь велики его потребности!» — восклицает Марко, говоря об этом прославленном правителе.
Трехдневный путь по степи приводил монгольского владыку в его знаменитый летний дворец, Шангту, или Ксанаду, как его назвал в своей знаменитой поэме Сэмюэль Тейлор Кольридж.
Хотя описания дворца порой выглядят как поэтический вымысел, Ксанаду существовал в действительности, реальный, как земля под ногами, и Марко довелось хорошо его узнать. «В этом городе, — говорит он читателям, — Хубилай-хан построил огромный дворец из мрамора, искусно обработанного, и из иных красивых пород камня». Марко открылись виды, описание которых воспламенило подпитанное опиумом воображение Кольриджа.
Марко пишет: «Залы, и комнаты, и переходы все позолочены и дивно расписаны изнутри картинами и изображениями зверей, и птиц, и деревьев, и цветов, и многих вещей, так хорошо и искусно, что видеть их — радость и чудо. В сторону от дворца идет стена, одним концом смыкающаяся с городской стеной, а другим концом замыкающая шестнадцать миль земли. Дворец укреплен, как замок, в котором имеются фонтаны и реки проточной воды, и очень красивые лужайки и рощи».
В этом своеобразном Элизиуме помещался роскошный королевский зверинец. «Великий хан держит там все виды животных, как то: оленей, и ланей, и антилоп, и напускает на них кречетов и соколов, которых держит в клетках. Он часто делает это для забавы и удовольствия. Посреди парка, где расположена прекраснейшая роща, великий хан» — все еще остававшийся невидимым, хотя присутствие его все явственнее ощущалось с каждой милей — «устроил себе для жилья чертог или галерею, целиком из тростника (то есть бамбука)… и на верху каждой колонны большой дракон, весь позолоченный, обвивает хвостом колонну и поддерживает крышу головой, и простирает лапы, одну вправо, чтобы поддерживать крышу, а другую таким же образом влево… крыша этого дворца также сделана из тростника и позолочена и отлакирована так хорошо и густо, что вода никак ей не вредит, и росписи никогда не смывает, и это самое удивительное в мире, чего не может постичь тот, кто его не видел».
Отточивший наблюдательность Марко описывает это чудо монгольского прикладного искусства — здание, которое Кольридж пятьсот лет спустя увековечит как «величественный дворец Кубла-хана». «Тростник, из которого построено это жилище, имеет более трех или четырех ладоней в толщину и от десяти до пятнадцати футов в длину. Их разрезают по узлам, от одного узла до другого, и расщепляют вдоль, и так делают черепицу. Из этого тростника, столь толстого и большого, сделаны колонны, балки и перегородки, (так что) можно разобрать все здание и выстроить заново. Этот дворец Хубилай-хана, о котором я говорил, сделан полностью из тростника. Каждая черепица закреплена гвоздем для защиты от ветров, и они так хорошо составили и подогнали этот тростник, что он не пропускает воду, и дождь сливается вниз».
Еще более занимательно, что все строение поддавалось разборке и переноске, совсем как скромные юрты, в которых жили кочевые монголы. Как-никак, культура оставалась кочевой сверху донизу. «Хубилай-хан велел устроить все так, что его можно легко снять и легко установить, сложить и доставить по кускам, куда он пожелает, потому что, когда он сложен и возведен, более двух сотен крепких шелковых веревок удерживают его. как палатку, со всех сторон, чтобы легкий тростник не снесло ветром.
И скажу вам, что Хубилай-хан проводит в том парке три месяца в году, то есть июнь, июль и август, иногда в мраморном дворце, а иногда в тростниковом. Причина, по которой он остается там, — желание избежать жгучего зноя, потому что там воздух весьма умерен и хорош, не горяч, а очень свеж». Хотя речь Марко богата поэтическими образами и европейцы, вплоть до Кольриджа, читали его книгу как развлекательную фантастику, это описание сделано по личным наблюдениям.
Хубилай-хан, очевидно, был сам себе законом, грозным и всесильным, он ослеплял подданных своим величием, но в принятии важных решений зависел от предсказателей судьбы. «Когда Хубилай-хан остается в этом дворце, и случается дождь, или туман, или плохая погода, при нем есть мудрые звездочеты и чародеи, которые выходят на крышу дворца, где живет Хубилай-хан, если в воздух поднимается грозовая туча, начинается дождь или туман, и своей мудростью и заклинаниями разгоняют все тучи и дождь, и всю непогоду, хотя повсюду кругом погода остается плохой».
Присмотревшись, Марко заметил, что при дворе имеются два типа звездочетов: одни из Ткбета, а другие из Кашмира, практиковавшие черную магию и, по-видимому, искусно манипулировавшие Хубилай-ханом. «Им ведомо дьявольское искусство, они больше всех людей знают заклинаний и повелевают дьяволами, — говорит Марко, — так что я не считаю их величайшими чародеями мира… Всего этого они добиваются дьявольским искусством, а другим внушают, что это благодаря их добродетели, и святости, и Божьей воле». Словно обнажая свою сущность, «они ходят грязными и немытыми, не заботясь ни о своей чести, ни о тех, кто их видит: они оставляют грязь на лицах, никогда не моются и не причесываются, но всегда ходят нечистыми».
Словом, звездочеты из Кашмира — «самый злой род некромантов и чародеев» — были попросту отвратительны.