- Да, наверно, - подтвердил он, - немало тяжелых минут. Но жизнь моя, преподобный отец, от этого не станет тяжелей, чем теперь. Очень трудно мне, - прибавил он, глубоко вздыхая, - очень трудно. Бог послал мне тяжкие испытания. Молись за меня, отец.
И он схватил руку приходского ксендза. Тот смутился, даже как будто был пристыжен.
- Что могу я, грешный? - сказал он, похлопав ксендза Сурина по плечу. Моя молитва невысоко взлетает. Но я буду молиться, буду. А что с тобою? спросил он.
Ксендз Сурин, словно бы делая над собой усилие, еще раз с трудом вздохнул.
- Я постоянно чувствую его.
- Кого? Что ты? - с беспокойством спросил Брым.
- Лукавого. Постоянно чувствую его страшное воздействие.
- О! - протянул старик.
- Всегда, непрестанно! О, это ужасно! - простонал отец Сурин.
- Надо молиться, - неискренне и смущенно посоветовал ксендз Брым.
- Молитва - единственное мое прибежище.
- Молись, капеллан, молись!
Эти слова старый ксендз произнес уже уверенней и бодрей, но все же покачал головою, как бы удивляясь или сомневаясь. В дверь вдруг ввалился Алюнь, все еще неся Крысю на закорках.
- Ой-ой! - закричал он. - Печка тухнет.
- Подложи, сынок, подложи дровишек, - ласково распорядился ксендз Брым.
- Ну, благослови меня, отец, - с внезапной решительностью сказал ксендз Сурин. - Пойду в монастырь.
Он наклонился к руке старика, тот его благословил. Крыся, которую Алюнь опустил на пол, громко визжала у печки.
- Отчего ребенок кричит, Алексий?
Алюнь, не обращая внимания на вопрос хозяина, усердно греб кочергой в почернелой от сажи топке.
- А завтра королевич Якуб приезжает, - сказал он вдруг.
- Откуда ты знаешь? - спросил ксендз Брым.
- Первые повозки уже приехали. Будет он жить у пана Ожаровского, за местечком. Да и в корчме у Янко полным-полно.
Ксендз Брым покачал головой.
- Это ради вас, пан ксендз, народ собирается.
Ксендз Сурин не слышал либо не понял. Он стоял между столом и окном прямой, как столб, задумчивый, словно прислушивался к внутреннему голосу. Старик удивленно посмотрел на него и тронул за руку.
- На отпущение грехов съезжаются, - сказал ксендз Брым.
Гость все еще как будто не понимал.
- Ну, так я пойду, - сказал он, с явным усилием отрываясь от своих мыслей. Отвесив поясной поклон, он вышел. Ксендз Брым, оставшись один, все еще качал головой.
Выйдя на улицу, ксендз Сурин увидел Казюка. Тот, очевидно, поджидал его.
- Юрай уже уехал, - сказал Казюк, - а я хочу проводить вас, пан ксендз.
- Благодарю, - ответил ксендз Сурин, - теперь я и сам найду.
- Но так пристойнее будет вам ходить, не одному, - молвил Казюк.
Ксендз улыбнулся.
- Мне все равно.
- Зато нам не все равно. Я всегда буду вас сопровождать, пан ксендз. Ладно?
- Ладно, Казюк, - засмеялся ксендз. - Впрочем, я как войду в монастырь, так выходить буду не часто.
- К нам не зайдете, пан ксендз? Мы люди хорошие.
- Все?
- Ох, может, и не все. Но пока не настал вечер, никто не знает, каков был день.
Они прошли через вертушку и остановились перед монастырской калиткой, рядом с костелом. Казюк указал ксендзу на звонок.
- Вот здесь, - сказал он. - Отворит вам такая славная сестра, Акручи звать ее. Она тут лучше всех...
Ксендз Сурин минуту помешкал.
- Прошу вас, пан ксендз, позвоните, - сказал Казюк.
- Ах да, - смущенно спохватился ксендз и потянулся к звонку. Осенив себя крестом, он дернул за веревочку.
- До свиданья, - попрощался Казюк. - Коли я вам понадоблюсь, паи ксендз, я всегда тут, в корчме.
Ксендз с ласковой улыбкой взглянул на Казюка. Тот стоял в двух шагах, высокий, статный. Растрепанные вихры торчали из-под овчинной шапки, огромные руки свисали полусогнутые, заканчиваясь внизу длинными, разлапистыми кистями. За его спиной виднелось в тумане местечко, через вертушку то и дело проезжали всадники с тюками. Мир суетился, занятый своими хлопотами.
- До свиданья. Оставайся с богом, - сказал ксендз Казюку.
Тут медленно, с тихим скрипом отворилась калитка, и перед ним появилась высокая, румяная, улыбающаяся сестра Малгожата a Cruce [от Креста (лат.)].
5