Вторую поплавь загадала я на свое счастье.
- Семги, - говорю, - еще не бывало. А уж если она в эту поплавь придет, значит, крепкое мое счастье.
И, верно, пришла тут и белая рыба, а вместе с ней и долгожданная первая семга. Все меня поздравляют. Иван завидует, а Верочка головой качает.
- Как это можно счастье с удачей путать? А вот не попала бы семга, что ж ты, Романовна, себя несчастной стала бы считать?
- Нет, - говорю, - Верочка. Три года подряд не заглянула бы в Печору семга, и тогда я свое счастье не утеряла бы.
Добыча ловца не ждет. Вовремя встретили светлозерцы семгу. Как весной взяли они скорохваткой большие тонны белой рыбы, так и теперь полными сетями черпали из Печоры живое серебро. Любая рыба идет - и то рыбаки весело ходят, смело ступают, светло поглядывают, а тут семга - вот люди и в задоре, как соколы в полете.
- Вода жидка, да семга густа.
- Пошла семужка. Только самим нынче плошать не надо.
Пожилые молодым не уступают, а и в Мишином звене комсомольская честь не гнется: догнали они Анну Егоровну и отставать не хотят. И вот в радости, в работе да веселье зародилась у рыбаков дума: "А нельзя ли нам свой план втрое перехлестнуть?"
Озорные эти слова первая сказала Верочка. Давно, видать, в комсомольских головах эта дума бродила.
Анне Егоровне сказали - та призадумалась. Трифон Окулович принахмурился.
- Всю Печору не вычерпать...
Николай Протасьевич прищурился и спрашивает:
- А по силам ли, ребята, затею затеяли?!
- А ведь стоит взяться, - отвечает Анна Егоровна.
- Выдюжим, - говорит и Степан Петрович.
- Осилим, - соглашается Николай Богданов.
А когда и Трифон Окулович без единого слова пожал Мише руку, сели звеньевые за стол и переписали свой договор наново.
Еще через неделю пришла из Усть-Цильмы газета. В статье Пети Канева говорились про светлозерцев хорошие слова: назывались они рыбаками-десятитонниками. И хоть дело это было у светлозерцев только еще надумано, из Петиной статьи было видно, что это живая быль. "У светлозерцев слова с делами не спорят", - писал Петя. А надо всей газетной полосой стояли большие цифры: "10 тонн на рыбака вместо 28 центнеров по плану!"
7
Весь август играли над Печорой переметные ветры. На какой-то редкий день отстоится погода. На реке тишь да гладь, а по небу все еще бегут непоседливые тучки. Ветерок-тиховей обмахнет своим легким крылом Печору. Пробежит темной полоской с берега на берег малая пузырчатая рябь. И опять на воде светлота, гладкота, ясень. Изредка прочеркнет по воде своим хребтом прямую ровную черту кривозубая щука, метнется в сторону от берега розовоглазая сорожка - и опять на реке тишь да гладь: ходи да слушай речи тундровых речек, урчанье ручьев, голоса далеких лесов.
Промелькнет такой редкий погожий день, и опять август заговорит ветрами. Налетит просоленный морем полуночник, приведет с собой взлохмаченные грозовые тучи. Свернутся они черными сытыми котами, помурлыкают громом. Проведет им ветер против шерсти - искры сыплются.
Сначала подымется на реке неживая окатистая волна, а потом разойдется, расшумится ветер - и ну колыхать мать Печору! Стадами, будто белые резвоногие олени, пасутся на реке волны. А меж них пастухами ездят на лодках, как на нартах, наши рыбаки и помахивают хореями-шестами, промеривают под собой непроглядную глубину.
Ничто не останавливает и светлозерцев в эту пору. С самой весны стоит у них в ушах молодой, зазывный клич старого бригадира:
- Вот они, руки-то! С морской волной схватятся - переборют!
Давно уехал от нас Петя Канев. Увез он с собой целый ворох новых рыбацких пословиц да поговорок, собрал все Оленькины песни и столько записал Матвеевых речей, что печатай он их целый год в газете - еще останется.
К концу августа снова начал Матвей на счетах пощелкивать, все квитанции подсчитывать, а в первых числах сентября объявил, что закончен светлозерцами и второй годовой план. Как просил Петя Канев, Матвей телеграфировал ему про это.
- Поднажмем, ребята, третий план одолеем, - говорил он, когда воротился из Юшина. - Так будем работать, сумеем в свой век три века упихать!
А "ребята", сколько ни жмут, перегнать друг дружку не могут.
Голубковские колхозники той порой худо ли, хорошо ли, а также подходили к полутораста процентам. Как-то Матвей туда снова съездил. Приезжал ответно в Глубокое и Михайло Вынукан.
- Двести процентов выполним, а сколько на третью сотню перейдем, не могу сказать, - говорил он Матвею.
- Молодцы голубковцы! - хлопал его по плечу Матвей. - Держись за гриву века, а не за хвост. Время нас разбудило, а теперь мы ему покоя не даем.
- Как это не даем? - удивляется Вынукан.
- Да так, - усмехается Перегуда. - Рядом с нами секунда и та растет: и не велика она, а укладиста.
- Да что она, не прежняя, что ли, секунда-то? - еще больше удивляется Михайло.
- Выходит, не прежняя. Время нас, а мы время переделываем.
На другой день распрощалась я со светлозерцами. Пора мне было везти сынишку в Нарьян-Мар. Вместе со мной ехал и Юра. К светлозерцам со дня на день должны были приехать из родного колхоза новые люди на подмогу. Впереди еще ждали их и ветры, и грозы, и бури, и тяжелые, многозаботные дни.
Рано утром, на рассветной зоревой тиши, ходила я по знакомому берегу. И сами собой складывались в новую песню простые слова:
Как не думала кукушка
Белой лебедью лететь,
Не гадала во полете
Ширину земли смотреть.
Я, печорская рыбачка,
Не гадала, не ждала
По всему по белу свету
На своих ногах ходить
И прозревшими глазами
Далеко вперед глядеть.
Люди новые приходят,