Отчим наш недоволен был, что мать с собой в Голубково целую ораву привела.
- Ребята, - говорит, - могут сами себя прокормить.
Пришлось матери отдавать нас в люди.
Не от радости, а от великой неволи рассеяла она нас по чужим людям. Я еще в зыбке качалась, а братья - Константин да Алексей - уже по миру ходили, кусок доставали, да и работу брали: в семужьих снастях - поплавью их у нас зовут - узелки зубами развязывали, "поплавь рушили". Затянутся узелочки - не сразу растянешь. Зуб с узла соскочит да о другой зуб щелкнет - голова затрещит.
Подросла я, так и мне пришлось узелки погрызть. Да еще довелось мне девичью работу робить - конопляную куделю лизать. Прядешь пряжу для сеток - тут налижешься да и веретена навертишься.
За прялку села я шести годов. Помню, зашла к нам старуха соседка, удивилась:
- Мать наряжает на работу эстоль-то велику? Сидит, а саму из-за прялки не видно.
А мать отвечает:
- Видно не видно, а есть хотят.
Когда мать уйдет, мы без нее не столько дела делаем, сколько играем, дело забудем. Так она перед уходом нам отмеряет поплавни сажень или две и говорит:
- Чтобы к приходу вырушено было, а то не дам есть и играть не пущу.
Не выполнишь - по головке не погладит. А то еще посадит на ночь доделывать. Ну, мы уж боимся, без оглядки сидим за делом, будто и большие. Мать придет - похвалит нас, напоит, накормит и даст время на улицу сходить, поиграть.
- Добрые ребята, - скажет.
На седьмом году я за зиму пуд конопли выпряла. На великий пост я сидела-горбела круглый день. До того долижешься конопли, что язык ничего не терпит, губы как обваренные, кожа с них срывается, есть не можешь. Воскресенье подойдет, думаешь - какая радость, хоть отдохнуть приведется!
Была у меня подруга Аграфена, тоже на седьмом году. Мы друг к дружке ходили: сегодня она ко мне, а завтра я к ней; помогали заданье сделать, чтобы вместе идти играть.
Побежим - готовы голову сломить. Играли в прятки, катались на чем попало - на доске, а то с какого-нибудь увала и так сползем. А когда о масленице горка бывала, тогда и на санках да на "оленьей постели" - на шкуре - катаемся.
В чистый понедельник была у нас примета: если на оленьей постели скатиться - быстрей пост пройдет.
Вторая наша забава была в считалки играть. Втроем-впятером соберемся, и кто-нибудь начинает из нас приговаривать, похлопывая по плечу остальных:
Шла кукушка мимо сети,
Увидала - злые дети,
Пеня,
Феня,
Кук.
На кого падало "кук" - бежал за остальными.
Еще "королями" играли. Кладем рука на руку и приговариваем: "Раз, два, три, четыре, пять, нижняя, верхняя, краля, король". Кто в "короли" выйдет, того каждый спрашивает: "Король осподин, какую службу накинешь?" "Король" накидывает службу: "Попрошу - три раза пить принесешь". И ждет тот, пока "король" трижды пить попросит.
А то еще "король" вытребует: "Десять бревен из лесу привези". И надо было своим лбом по десяти бревнам на стене провести, перескакивая с бревна на бревно.
Других забав мы не знали. Играть не пришлось, да и видеть не довелось. Жизнь с нас не по летам спрашивала - не играли, а делом занимались.
Шести лет пришлось мне и по миру ходить. До этого братья мои христарадничали, а потом и я пошла с ними. Иногда по целому дню бродишь, а если мало домой принесешь, мать снова пошлет. Я реву:
- Не буду я просить, лучше пойду ребят у кого-нибудь тешить.
А у матери готов ответ:
- Еще саму тебя тешить надо.
Вечерами мать часто рассказывала нам сказки: про разбойников, про старика со старухой, про хитрую дочь; побывальщины о колдунах, о промышленниках, что лесовали зимами в избушках; загадывала загадки.
Собьемся мы в кучу у стола, а мать прядет или рубашонки чинит и рассказывает. За сказкой побывальщина идет - про то, как в святки девки бегали от покойника и как он одной ногу оторвал.
Наслушаемся мы, а темным вечером на улицу боимся выглянуть. Страх берет.
А то начнет мать загадки сыпать:
- Загадаю загадку да заверну за грядку, год держу, другой выпущу.
Думаем, думаем, а отгадать не можем. Посмеется над нами мать и скажет отгадку:
- Глупые, ведь это хозяин работника наймет, год держит, а на другой выпустит. А ну-ка, отгадайте другую: кругленько, беленько, всему свету миленько?
А я на отгадки вострее других была.
- Деньги! - кричу.
Зимами, чаще всего в великий пост, приезжали к нам в Голубково нищие-зыряне. У нас останавливался один увечный старик. Ездил он с девчонкой лет двенадцати. Покормит их мать и ночевать у нас оставит. И неделю мать кормит их и лошади сено дает. Расстояние между деревнями у нас немалое, и если ходить пешком просить милостыню, можно замерзнуть.
Вот отогреются наши гости и запоют духовные стихи. Старик поет, а девка подголосничает. Поют они про двух братьев. Старший был богатый, младший бедный и убогий. Когда младший приходит к старшему за милостыней и зовет его братом, тот отвечает:
Какой ты мне брат, какой ты родной:
Купцы да бояре - то братья мои,
Торговые люди - то друзья мои...
Младший брат ушел и помер с голоду. И вот:
Хватила богатого зла немочь худа,
Зла немочь худа, зла-уродливая,
Не признал богатый житья своего,