На том и согласились. Олени в воду с охотой забрели. Забрели по шею в воду и стоят там, пофыркивают. Успокоились, видно, стало им легче.
Мы Зубатого благодарить готовы. А он нам говорит:
- Идите спать. Лишний человек оленей пугает...
Спать-то мы легли, но весь остаток ночи слышали, как пастухи и собаки воевали с оленями.
7
Разбудил нас утром Петря:
- Давай вставай! Неладица у нас.
Переполошились мы, вскочили. На Петре лица нет.
- Олени сбежали...
- Все? - спрашиваем мы в один голос.
- Да десятка три, - говорит, - задержали.
- А где они?
- Да вон, к саням да к кустам привязали.
Оделись мы, вышли из палатки и глянули на свое погромленное становье.
Видим мы - в кустах стоят и лежат привязанные олени. И такие они замученные, будто их всю ночь били, а потом по грязи волочили. Пересчитали мы их - тридцать два оленя вместо прежних ста тридцати.
Про пастухов мы не спрашиваем, знаем, что они догонять оленей поехали: каждую ночь дежурили две легковые упряжки, а на санях даже продукты на всякий случай были положены на двое-трое суток.
Просим мы Петрю рассказать, как было дело.
А он Зубатого винит:
- Выдумал тоже - оленей купать! Они кормиться хотят, водой сыты не будут, а как из озера вышли, комар-то на мокрых и насыпал. Тут с моря ветер нанесло. Почуяли олени холодок и взяли волю: головы заломили, носы на ветер - да и прощай. С собаками едва мы этих-то откололи да выимали.
- Что же с этими делать? - спрашивает Леонтьев. - Отпустить - туда же убегут. На привязи держать - от комаров да от голоду сдохнут.
- Думать надо, - говорит Петря.
Думал он и час, и два - и надумал. Стреножил оленей и пустил пастись. Олени не столько едят, сколько рогами в веревках путаются, но и то хорошо - хоть далеко не уходят.
День прошел, а мы обед не варили, ночь прошла, а мы постелей не стелили. Но все еще надежду не теряем:
"А вдруг да вернутся олени?"
Утром в палатку Петря снова голову просунул.
- Олень пропал, - говорит.
- Убежал?
- Комар задавил.
Всей палаткой пошли мы за Петрей. У ближней сопки в кустах бродили и лежали стреноженные олени. Один из лежащих голову закинул и не шевельнется. Глаза остекленели, ноги вытянуты.
- Может быть, это сибирская язва? - спрашивает Ия Николаевна.
Петря, не говоря ни слова, вынул нож, отсек оленю рог и подает нам. И видим мы, что в оленьем рогу ни кровинки нет, один белый-белый хрящ: всю кровь оленя выпили комары. Теперь ни один комар не лез к нему в шерсть: чуял, что тут больше нечем поживиться.
Еще с десяток оленей лежали на земле, и нам страшно стало: не то эти олени отдыхают, не то подыхают...
8
На четвертый день воротился Михайло, пришел пешком, грязный, голодный. Попил да поел с дороги и поделился с нами нерадостными вестями.
- Оленей, - говорит, - не могли догнать. Сперва они в виду бежали. До Нямды доехали, подсаночные вовсе пропали, ног волочить не могут. Бросили их, пешком пошли. День шли - видно, где олешки бежали: где в болотах след, где мох вырван, где куст оборван. А потом вовсе из глаз пропали. Вот, едва дошел...
- А Зубатый?
- Дальше пошел. Говорит: "Три дня ждите: найду - приеду. Через три дня не дождетесь - вовсе не приеду".
Пришлось нам еще три дня лежать да ждать.
Пошли тут споры да разговоры. Петря говорит:
- В Воркуту ворочаться надо. Олени малы, да и те падут. А без оленей по тундре никуда не ускачешь. На лодке всеми людьми да всем грузом - вниз по порогам да вверх по рекам - не уплыть. Осень в тундре захватит пропадем. Надо к Воркуте податься. И никто нас не осудит.
А Леонтьев говорит:
- Вернемся - сами себя должны мы осудить. С какими мы глазами к Александрову явимся? Что ему скажем?
- Ну, а что вы предлагаете? - спрашивает Леонтьева начальница.
- Вперед идти. До рек здесь недалеко...
- До Сядей-Ю вовсе близко, - говорит Михайло.
- Ну а вода нас до Сарамбая донесет, - говорит Леонтьев. - Лодку по порогам я водить умею. Не влезет груз в лодку - плот сплотим.
Начальница усмехается:
- Из чего это вы плот делать хотите?
- Из нарт, - говорит Леонтьев. - Александров нас отправлял, что говорил?! "Что хотите и как хотите делайте, а задание должно быть выполнено". Значит, нам обратная дорога закрыта.