- Приехали, так сиди, - говорю. - Да ешь побольше. А то ославят тебя - по всей тундре проходу не будет.
Принес Васька напоследок сырого мяса. Едят они в три горла: по куску за конец в зубы захватят, а потом ножиком возле самых губ отрежут да, не жуя, и глотают. Отказалась я от мяса, а хозяйка чай на столик ставит.
- От чая я не откажусь, - говорит Ия Николаевна.
И не видела она того, что хозяйка не настоящий чай заваривала, а пакулу - особый гриб, он на березах нарастает. По цвету этот чай и красивый, а по вкусу ничем не слаще дегтя. Я такой чай за большие деньги не выпью. Поставила хозяйка чашку перед начальницей, и неможно разобрать, деревянная это чашка али каменная - столь толсто на ней грязи. Хлебнула начальница глоток и чашку отставила.
Потом одолела чашку - да тут же, как ошпаренная, из чума вон и на нарты.
7
Задумала я в бане вымыться и начальницу вымыть: до той поры мы одним купаньем в реках пробавлялись. Нажгла я с утра каменья на костре, а когда костер прогорел, натянула над горячим каменьем палатку. Через минутку в палатке стало жарко, как в бане. На камни водой плеснешь - и жару и пару хоть отбавляй. Одеваемся - Ия Николаевна меня благодарит:
- Спасибо, Романовна! Не думала я, что в тундре в жаркой бане вымоюсь.
Только успела она это сказать, слышим - за палаткой Петрин колокольчик побрякивает.
- Петря приехал! - обе кричим.
И не знаем мы: один ли он приехал, Леонтьева ли привез. А самое главное - не знаем, что с Сашей.
Только мы оделись, в палатку вошел Леонтьев, а за ним и Петря, и Михайло, и Спиридон.
Мы с Ией Николаевной одно хотим знать:
- Что с Сашей?
Нахмурился Леонтьев.
- Саша вовсе плох. Радировал я и в Янгарей, и в Нарьян-Мар, и в Амдерму, и в Воркуту, и в Архангельск: мол, нужен самолет с врачом, иначе человек погибнет. Никто не откликнулся.
- А ты, парень, не серчай, - говорит Спиридон. - Забыл, что ли, в какие дни живем? На фронте-то сейчас ежеденно небось тысячи гибнут. Самолет сюда для одного послать - а он, может, тысячи людей спасет.
Ия Николаевна расстроилась, и Михайло не знает, что сказать: он Сашу тоже очень любил. Когда его увозил Леонтьев, Михайло подошел к лодке, вынул из кармана новенькую трубку мамонтовой кости и сунул Саше.
- Сам резал, - говорит.
Догадался, что Саше тяжело одной рукой папироски крутить, вот и придумал.
Посидели мы всей осиротевшей семьей, покручинились. И вдруг Ия Николаевна разозлилась на Леонтьева.
- По-вашему, - кричит, - хорошо товарища в таком положении в каком-то медвежьем углу бросать? Стыдно!
Только у Петри в продолговатых глазах смешинка блестит. Косит он глазом на щель в палатке, а из той щели, вижу, чей-то глаз выглядывает. Прыгнула я из палатки и у Сашки на шее повисла. Стоит он, жив-здоров молодец, веселый и рукой шевелит. Только вижу - рядом с ним какая-то девушка. Подводит ее и говорит:
- Моя сестра.
- Какая сестра?
- Медицинская.
Здоровается она со мной и себя называет:
- Валя Барсукова.
- Ну, братец, заводи сестрицу в наши хоромы, - говорю я Саше.
Вошел Саша в палатку. Насмотрелись на него, а потом Леонтьева к ответу потребовали.
- Давайте буду по порядку сказывать. Отсюда по воде нас как на крыльях несло - километров тридцать в час по Сарамбаю плыли.
На другой день около полудня увидели мы избу в Тундо-Юнко. И два чума рядом с избой. По ручью подъехали к самой избе. Узнали мы, что тут ловит рыбу бригада из Янгарейского колхоза и что собираются они в тот же день рыбу в Янгарей везти. Вот мы, чтобы свою лодку туда и обратно не гонять, и присватались к ним.
Привезли они нас в Янгарей - мы сразу в медицинский пункт.
"Где тут фельдшерица?" - спрашиваем.
А нас вот эта девушка встречает.
"Никакой, - говорит, - здесь фельдшерицы нет".
"А кто есть?"
"Я".
"А кто вы?"
"Медицинская сестра".
"Осмотрите, - говорю, - вот этого больного".
Осмотреть-то она осмотрела, а лечить отказывается.
"У меня, - говорит, - все лекарства вышли, а с новыми морской пароход еще не пришел".
Трое суток прокоротали, чувствую, что Саша дальше может не выдержать. А он и не скрывает, прямо грозит:
"Или застрелюсь, - говорит, - или возьму бритву или ножик и сам себе руку распорю".
И верю я ему, что он так и сделает. И в госпитале и на Памире были у меня в руке флегмоны, знакома мне эта боль. Гной и кости ломает, и мясо разъедает, и кожу рвет. Надо большую силу, чтобы эту боль перенести.
Уговариваю я Сашу, как могу, а сам свои меры принимаю. Карабин я спрятал на чердак. Бритвы, ножи, ножницы и вилки хозяйка под замок запирала.
А главную свою надежду я на девушек положил. Обошел я девушек-колхозниц, двух учительниц, счетовода, инструкторшу из машинно-рыболовной станции и подговорил их:
"Выручайте, - говорю, - меня, спасайте моего товарища. Я больше не выдержу, свалюсь сейчас и усну. А Саша без надзора может какую-нибудь глупость сделать. Так большая к вам просьба: ходите вы к нам в гости по очереди. Забавляйте вы его, чем сумеете, играйте, пойте, сказки сказывайте, коли это не поможет - письма ему пишите, ревнуйте друг к другу, но парня сохраните. Может быть, еще и кому-нибудь из вас пригодится".