Судя по филиграни, гравер использовал бумагу западноевропейского производства размером 310 i 180 мм, так называемую Beehive, широко применявшуюся в России в XVIII и начале XIX столетия.
Бумага хорошего качества, не утратившая белизны и через двести лет.
Подобной бумагой Пушкин никогда не пользовался. Ее нет в списке бумаги, которая встречается в его рукописях или письмах. В быту и творчестве А.С. Пушкин использовал бумагу 258 сортов.
До сих пор неясно, кто же был автором портрета. Большинство ученых полагают, что автором портрета Пушкина-лицеиста был его учитель рисования С.Г. Чириков. Одновременно на авторство претендуют Орест Кипренский и Карл Брюллов.
Твердо установлено одно: это не Пушкин. Но сила привычки велика, почти непобедима. Издатели продолжают помещать в книгах гравюру Гейтмана, невольно выдавая её за подлинное изображение Пушкина в юности.
Что удивляться, если и сегодня мы не знаем, как выглядел Пушкин в зрелом возрасте. Достаточно сравнить портреты Пушкина 1826 года работы художника Иосифа Иосифовича Вивьена (полное имя Иосиф Евстафий Вивьен де Шатобрен) и портреты В.А. Тропинина и Ореста Кипренского, датируемые 1827 годом, чтоб понять, что проблема здесь есть. Наличие её подвигло современные компьютеризированные умы изготовить подлинное изображение Пушкина с помощью современной компьютерной техники. Скрупулезно собрав все имеющиеся в распоряжении ученых портреты Пушкина, они ввели все данные в компьютер, который добросовестно выдал некоего усредненного Пушкина. Попытка компьютеризировать изображение Пушкина окончилась неудачей.
Рассматривая листок с портретом, я заметил, что под ним лежит лист иного формата, сложенный вдвое. Развернул. Это было письмо на сероватой бумаге, написанное по-французски.
Мысли мои были заняты портретом. Интуиция спала, убаюканная радостью неожиданной находки. Я отложил письмо в папку, надписав на обложке: "Письмо. Французский язык". Отложил и забыл на целых три года.
Случай напомнил мне о нем.
В начале августа 2001 года я познакомился с библиотекарем Русского Дома в Париже Татьяной Анатольевной Дога. Познакомила нас Светлана Анатольевна Бахтина. Она позвонила и сказала, что из Парижа приехала женщина, которая лично знакома с потомком соученика А.С. Пушкина по Царскосельскому лицею Константина Карловича Данзаса, ставшего 27 января 1837 года секундантом Пушкина на дуэли с Жоржем Дантесом.
И тут я вспомнил о письме. Смахнув пыль, уложил папку в портфель и поехал в управление культуры, где в то время работала Бахтина.
Уже через двадцать минут я сидел в тесной комнатке на четвертом этаже Госпрома1, слушая рассказ Татьяны Анатольевны о Русском Доме в Париже, его библиотеке, и ожидал момента, когда можно будет показать письмо и попросить его перевести.
Скоро момент настал. Она переводила прямо с листа, а я понимал, что у меня три года пролежало письмо А.С. Пушкина барону Геккерну от 26 января 1837 года.
На следующий день после его получения состоялась дуэль. Оскорбили барона Якоба Геккерна, а вызов прислал храбрый Дантес.
Неужели любящий барон Геккерн мог согласиться рискнуть жизнью горячо любимого сына-любовника? Нет, никогда! Они были готовы к дуэли. Они знали: дуэль - видимость. Реальность - спланированное убийство А.С. Пушкина.
Операция готовилась два месяца, начиная с того момента, когда Пушкин 21 ноября 1836 года написал, но не отослал письмо барону Геккерну и письмо графу А.Х. Бенкендорфу.
На письме от 21 ноября 1836 года адресат не указан, поэтому вполне естественно, что возникла версия, будто письмо предназначалось не графу Бенкендорфу, а министру иностранных дел графу Нессельроде.
В последнее время её в сжатой форме изложил В.В. Кожинов. Вот что он писал: "Общеизвестно письмо Пушкина к некоему графу, написанное 21 ноября 1836 г. по поводу "диплома". В свое время Щеголев по всему смыслу и самому тону письма совершенно верно определил, что этим графом был Нессельроде. Но вскоре сам же Щеголев установил, что 23 ноября Николай I принял Пушкина и графа Бенкендорфа; исходя из этого, исследователь пришел к выводу, что упомянутое письмо было направлено Бенкендорфу, который и устроил Пушкину прием у царя. Однако впоследствии стало известно, что поэт вообще не отправил указанного письма. Тем не менее оно и поныне считается - вопреки всякой логике - письмом к Бенкендорфу.
До нас дошло более 50 пушкинских писем Бенкендорфу, но они выдержаны совершенно в ином тоне".
В.В. Кожинов вспомнил о возможном получателе пушкинского письма потому, что это могло аргументировать его вывод о том, что организатором создания анонимных пасквилей был именно граф К.В. Нессельроде, а исполнителем - дипломат, ближайший помощник министра иностранных дел в 1829 - 1830 годах Ф.И. Брунов.
Иногда его фамилия пишется с двумя "н". Имя Бруннова названо в 1927 году Георгием Васильевичем Чичериным в письме его П.Е.Щеголеву. Чичерин полагал, что почерк Бруннова "разительно похож на почерк лица, написавшего "диплом".
Боюсь, что уверенности Г.В. Чичерина в тождестве почерков Ф.И. Брунова и исполнителя "диплома" недостаточно. Нужна тщательная почерковедческая экспертиза.
Каков же мотив у Бруннова для участия в этой авантюре? Кожинов полагает, что мотив достаточен - у Бруннова с Пушкиным были столкновения в бытность обоих в Одессе. Но сам Пушкин никогда об этом не упоминал. Единственный раз фамилия Бруннов (в искаженной форме - Брюнов) упоминается в его дневнике 7 апреля 1834 года по поводу запрещения газеты "Московский телеграф".
Согласно "Летописи жизни и творчества Александра Пушкина", поэт познакомился с Ф.И. Брунновым или 4 августа 1823 года или 31 июля 1824 года. Ни о каких столкновениях между ними не упоминается. В примечаниях к "Дневнику А.С. Пушкина (1833 - 1835 гг.)" со ссылкой на "Русский архив" за 1866 год вскользь упоминается, что Бруннов Филипп Иванович "в 20-х годах проживал в Одессе, состоя при графе Воронцове в качестве дипломатического чиновника: здесь, вероятно, с ним познакомился и Пушкин, у которого было с ним даже какое-то столкновение".
Думаю, что никакого столкновения не было. Бруннов "перебежал" дорогу А.С. Пушкину 11 февраля 1824 года, когда на маскараде у Воронцовых преподнес хозяевам французские стихи. На следующий день Пушкин, рассказывая об этом, "негодовал".
Это не повод, чтоб через 12 лет Бруннов вдруг решил рискнуть карьерой и написал, пусть даже под диктовку графа Нессельроде, анонимный "диплом".
А мог ли сам министр иностранных дел привлечь своего подчиненного к столь щекотливому делу? Поручив Бруннову написать "диплом", Нессельроде тем самым давал ему компромат против себя. Этого хитрый дипломат допустить не мог.
Зачем было Пушкину писать Нессельроде? В.В. Кожинов полагает, что "поэт видел, кто стоял за кулисами...". Ну и что? Видел или не видел, а доказать ничего не мог. Поэтому и императору Николаю I при встрече ничего не сказал. Но об отношениях барона Геккерна, Дантеса и Третьего отделения он что-то знал.
Вполне вероятно, что письма Пушкина - пусть и неотосланные - вызвали испуг у Бенкендорфа. Еще больший испуг вызвала у шефа жандармов аудиенция, которую дал Пушкину император в его личном кабинете в Аничковом дворце.
Долгое время о ней ничего не было известно. Первым упомянул об аудиенции П.Е. Щеголев, напечатавший в журнале "Огонек" в 1928 году (№ 24) статью "Царь, жандарм и поэт. Новое о дуэли Пушкина",
Трудно предположить, что Пушкин сам попросил о встрече с императором. Скорее всего, нашелся ходатай, который по собственной инициативе очень оперативно организовал эту встречу. Существует вполне вероятное мнение, что именно "Жуковский мог рассчитывать, что если царь узнает правду, это настроит его в пользу Пушкина".
Хронология событий следующая: 21 ноября Пушкин пишет письма барону Геккерну и графу Бенкендорфу, 22 ноября, в воскресенье, Жуковский встречается с Николаем I, а уже 23 ноября Пушкин встречается с императором и беседует с ним.
Главный вопрос: присутствовал ли Бенкендорф при разговоре императора с Пушкиным?
Стелла Абрамович полагает, что беседа была наедине. "23 ноября после трех часов император принял Бенкендорфа и Пушкина".
Вместе или порознь? Запись в камер-фурьерском журнале не дает ответа на этот вопрос. Но теперь, когда мы знаем, что шеф жандармов прямого отношения к этой аудиенции не имел, есть основания усомниться, присутствовал ли он при беседе царя с поэтом. Судя по тому, что в тот день утром начальник Третьего отделения ещё не был с докладом у государя, можно думать, что сначала царь принял Бенкендорфа, а потом Пушкина. Тот разговор, ради которого Пушкин был приглашен во дворец, уместнее было вести с ним наедине.
Можно думать, а можно и не думать. Издатели 4-го тома "Летописи жизни и творчества Александра Пушкина" (1999 г.) твердо решили, что "можно думать", и указали: "Ноябрь, 23. Понедельник. Император принимает Пушкина с глазу на глаз в своем кабинете в Аничковом дворце в четвертом часу пополудни. В камер-фурьерском журнале запись: "По возвращении с прогулки Его Величество принимал генерал-адъютанта графа Бенкендорфа и камер-юнкера Пушкина". Из содержания беседы известно только одно: царь взял с Пушкина обещание не драться ни под каким предлогом, но, если история возобновится, обратиться к нему. Ничего бесчестившего посланника Геккерна Пушкиным сказано не было".
Учитывая плотное кольцо сексотов Третьего отделения, окружавших и следивших за А.С. Пушкиным, можно с уверенностью сказать, что к 23 ноября 1836 года Бенкендорф уже знал содержание обоих писем, написанных Пушкиным 21 ноября. Если правда, что при разговоре Пушкина с императором Бенкендорф не присутствовал, то это могло ещё больше насторожить его.
Именно тогда должна была начаться спецоперация "Дуэль", направленная на физическое устранение А.С. Пушкина. Она продолжалась ровно два месяца и подошла к своей заключительной стадии 25 января 1837 года, когда Пушкин написал оскорбительное письмо барону Якобу ван Геккерну, экземпляр которого теперь лежал у меня на столе.
Прежде всего необходимо определить, кем написан этот текст. За два дня перед дуэлью Пушкин сделал копию этого письма, а 27 января взял её с собой на дуэль. Сокращенная формула окончания письма и отсутствие подписи свидетельствуют, что у меня - копия с письма, посланного Геккерну.
Отсутствие помарок - только одно слово зачеркнуто - указывает, что это не черновик.
Отдельно следует остановиться на бумаге: лист большого формата, без водяных знаков, слева видны следы крепления (в трех местах) и следы клея, тонкая, слегка пожелтевшая, размер 275 i 215 мм, бумага согнута два раза, горизонтальный сгиб на расстоянии 200 мм от верхнего края листа, вертикальный - 112 мм от левого края листа; на линии горизонтального сгиба - следы от крепления металлической скобой размером 7 мм и небольшой овальный надрыв, свидетельствующий, что лист находился в конверте, а конверт был запечатан, при открытии конверта ножом или ножницами не пользовались, а конверт просто надорвали, слегка повредив лист бумаги, на котором было письмо.
Никаких пометок, записей или знаков на листе нет. Письмо написано на обеих сторонах листа. Почерк ровный и довольно разборчивый.
Расстояние между строчками почти одинаково. Перо явно новое. Хорошо заметен нажим. Одновременно чувствуется, что автор сдерживает себя. Забывает ставить точки. К концу текста отдельные буквы начинают сливаться в некие замысловатые знаки.
Писавший явно имеет достаточный опыт употребления письменного французского языка.
Сравнивая тексты писем, принадлежащих Пушкину, написанных его рукой, что установлено достаточно давно и абсолютно точно, можно предположить, что в письме, которое имеется у меня, находятся графические элементы, очень напоминающие пушкинский почерк.
Среди них следует выделить: написание заглавной буквы М (лат.), с характерным наклоном буквы вправо; наличие характерного значка, обозначающего сокращение "и т.д.", употребляется четыре раза в тексте и один раз в сокращении формулы прощания; черточка в верхней части латинской буквы t часто превышает высоту самой буквы и перекрывает всю длину слова, частицы - le и - de зачастую пишутся слитно с следующим словом.
Текст письма полностью совпадает с известным ученым текстом письма Пушкина к барону Геккерну от 26 января 1837 года, за исключением некоторых мелких деталей: обращение "Господин барон"1 написано в одну строку с последующим текстом, а в известных вариантах письма - строкой выше и отделяется от текста чертой, а не восклицательным знаком (!).
В самом конце письма вместо le Baron стоит сокращение le B. и точка, а после неё запятая.
В предложении, которое начинается словами: "Je ne me soucie..." пропущено "me". Полный перевод этого предложения звучит следующим образом: "Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания".