– Либо вам понятно, что я имею в виду, либо нет.
– Совершенно непонятно.
– Ладно, проехали.
– А эта новая информация – она хорошая или плохая?
– Вам следует быть в участке в пять тридцать сегодня вечером.
– И больше вы мне ничего не хотите сказать?
– Я слышал, что сегодня утром в город прилетает ваш тесть.
– А где вы это слышали?
– По радио, – сказал Робертс и засмеялся. Это было его первой шуткой за сегодняшнее утро. – Я слышал это по радио. А теперь, Роджек, дайте трубку бармену. Мне надо потолковать с ним.
Когда я вернулся к своему столику, то обнаружил там Тони. Он казался весьма озабоченным. Он выглядел как человек, на которого обрушились несколько неприятностей сразу, и сейчас он просто не знает, которой из них заняться в первую очередь. Он протянул мне для рукопожатия вялую руку и искоса глянул на меня. От него шибало ненавистью, запахом мрачным и сильным, квинтэссенцией всего, что я почувствовал в Шерри за мгновение до того, как чуть было не вырубился. И сейчас, стоя лицом к лицу с Тони, лицом к его круглому лицу, я почувствовал тошноту: в нем таилась угроза, столь до мелочей угадываемая (как будто бы задыхался в пластиковом мешке), что меня охватило паническое желание покинуть их обоих, и я остался лишь потому, что некий инстинкт говорил мне: при удушении первый миг всегда самый страшный. Обратясь к Шерри, я с улыбкой сказал:
– Можете себе представить? В полиции решили, что мне пора отсюда сматываться.
– В полиции служат умные люди, – сказал Тони.
– Так или иначе, они хорошо обо мне заботятся. Они были так встревожены, что даже побеседовали с барменом после разговора со мной.
– Здесь, в клубе, никогда ничего не бывает, – сказал Тони, – другое дело в переулках. На улице. – Но на лице у него вновь появилось выражение озабоченности, словно ему предстояло отправить пять посылок, а под рукой было только трое рассыльных.
– В наши дни трудно на кого-нибудь положиться, – сказал я.
– Только на друзей, – откликнулся он.
– Друзьям это тоже надоедает. – Это мое замечание не стоило ни гроша.
– Ладно, ступай на сцену и пой, – сказал Тони.
– Я не в настроении.
– Я тоже не в настроении. Не вешай на меня еще и это.
Она следила за выражением моего лица.
– Расскажите анекдот, мистер Роджек.
– Я расскажу стишок.
– Давайте.
– «Колдуньи-бздуньи – сказал бздун-колдун».
– Это первая строка вашего стишка?
– Да. А хотите послушать вторую?
– Хочу.
– Но это будет уже самая последняя.
– Давайте.
– «От бздуна и слышим, – ответили колдуньи».
Она разразилась таким веселым хохотом, как будто серебряная колдунья и черная колдунья принялись биться друг о дружку крыльями.
– Повторите, – попросила она.
– «Колдуньи-бздуньи, – сказал бздун-колдун. От бздуна и слышим, – ответили колдуньи».
Она заставила меня прочитать стишок еще раз, чтобы запомнить. И ласковой улыбкой озарила мрак на лице Тони.
– Ты собираешься петь? – спросил он.
– Я спою только одну песню.
– Что это значит – только одну песню?
– Стишок мистера Роджека немного развеселил меня. Но я спою только одну песню или же не буду петь вовсе.
– Ступай на сцену, – сказал Тони.
Когда она уже поднялась на эстраду, Тони повернулся ко мне и сказал:
– Исполнит все отделение.
Но Шерри о чем-то шепталась с пианистом. Я видел, как он затряс головой и улыбнулся слабой улыбкой слабого человека. Пока они разговаривали, его пальцы нервно барабанили по клавишам, выстукивая мотив: «Дружок., не дури, дружок не дури, и в голову это себе не бери».
Шерри подошла к микрофону и улыбнулась. «И в голову это себе не бери»,
– пробормотала она и, кажется, поймала какую-то электронную нить в микрофоне, потому что звук вдруг широко разлился и сразу же перешел на визг. Она прикрыла микрофон рукой, улыбнулась десятку клиентов, еще остававшихся в заведении, и сказала:
– Пора завтракать.
Раздались жидкие хлопки.
– Понятно, что нам всем страшно выйти на улицу и увидеть солнышко.
– Там дождь, – крикнул судья, и кто-то хохотнул.