Мысли Хюсамеддина унеслись к прошлому, в родную Гянджу. Он вспоминал, как каждый вечер любовался юной красавицей, сидящей на поваленном стволе ивы в роще на берегу Гянд
жачая. ,
Из груди Хюсамеддина вырвался невольный вздох:
- Ах, родина!..
Гатиба грустно кивнула головой:
- Да, родина!.. Поверишь ли, дорогой друг, если бы я не боялась насмешек, я велела бы привезти в Хамадан тот самый ивовый ствол, на котором я когда-то сидела, ибо с ним у меня связаны самые прекрасные и светлые воспоминания в жизни. Скажи мне, счастливо ли живет поэт Низами со своей Реной?
- Да, они счастливы. У них есть сын по имени Мухаммед. Гатиба опять заплакала.
- Ты ранил мое сердце!
В шатре под большими колпаками, обтянутыми шелком, горели десятки свечей, вставленных в золотые подсвечники. Это освещение делало лицо Гатибы красивым уже какой-то другой, особой,красотой.
Хюсамеддину казалось, будто полные слез глаза Гатибы сохраняют былую девичью чистоту. Ее взгляд заставил его забыть о чувстве мести, в его сердце пробудился прежний пыл.
Мелеке по глазам Хюсамеддина читала все, что происходит в его душе.
- Да, мой дорогой друг, - сказала она,- я никогда не забываю твоих слов: "Ты не будешь моей, но ты не достанешься и другому!" Как ты оказался прав! Я никогда не смогу полюбить атабека, - клянусь тебе в этом. Но до определенного дня наши отношения будут только такими, как сейчас. Ты должен помогать мне устранять преграды на моем пути.
- Ах, мелеке! Клянусь тобой и могилой моей матери, я до конца моих дней буду верно служить тебе! - с жаром воскликнул Хюсамеддин. - Ты хорошо знаешь, что я преданный человек и у меня железная воля!
- Но ты не должен оскорблять меня в угоду каждой смазливой рабыни!
Хюсамеддин снова принялся клясться жизнью Гатибы, уверяя ее в своей вечной верности и преданности.
- Клянусь тебе, мелеке, я даже не прикасался к Себе-ханум! Я буду жить лишь для тебя одной. Я буду жить только для того, чтобы устранять преграды на твоем пути. И наградой мне будет одно твое слово: "Люблю!" Этого для меня достаточно!..
Гатиба пригласила Хюсамеддина разделить с ней вечернюю трапезу.
Когда подошло время расставаться, она сказала:
- Хюсамеддин, верь мне, я люблю тебя!.. - И, оторвав свои губы от его губ, добавила: - Остальное потом!..
Хюсамеддин ушел.
Вскоре в шатер вошла Себа-ханум и увидела, что мелеке весело смеется.
Нетрудно было угадать причину ее веселья.
- Вот они каковы - мужчины! - сказала Себа-ханум. - Греша, они клянутся в своей невинности. Такова их натура!.. Их сердца находятся целиком во власти впечатления. Они готовы любить всех, кого увидят.
- Продолжай услаждать его! - приказала Гатиба.- Иначе он может бросить все и вернуться в Гянджу. Хюсамеддин нужен мне здесь!
ШИРВАНШАХ
Волна народного недовольства прокатилась по Ширванскому государству. Хаган Абульмузаффер, заподозрив придворного поэта Хагани в связи с бунтарями, отдал приказ тайно следить за ним.
Бежавшие из Ширвана в Гянджу опальные люди принесли известие о том, что над жизнью великого поэта нависла угроза.
Чтобы известить Хагани об опасности и дать ему повод покинуть Ширван, теща поэта Джахан-бану отправила ему с гонцом письмо следующего содержания:
"Махтаб сильно больна. Немедленно приезжай в Гянджу.
Джахан-бану".
Получив письмо, Хагани не мешкая собрался и в полночь выехал со своим слугой. Но перебраться через границу Ширванского государства беглецам не удалось. По приказу Абульмузаффера Хагани был схвачен и брошен в тюрьму.
Через несколько недель после этого события Низами закончил поэму "Лейли и Меджнун", которую он писал по заказу ширваншаха. Поэт решил лично отвезти поэму в Шемаху и добиться у Абульмузаффера освобождения великого Хагани. Сказано - сделано, - вместе со своим маленьким сыном Мухамддом он отправился в Шемаху - столицу Ширванского государства.
Поэты и просвещенные люди Ширвана, прослышав о приезде в Шемаху Низами, устроили ему торжественную встречу недалеко от города.
Все дивились бесстрашию Низами, который не побоялся приехать в Ширванское государство в столь мрачное время.
Отдохнув один день и побывав в бане, Низами надел праздничную одежду и вместе с сыном отправился во дворец хагана.
Придворные Абульмузаффера встретили его без всяких почестей. Поэт около часа прождал, сидя на веранде дворца, - ему сказали, будто хаган отдыхает после трапезы.
Видя такое невнимание, Низами начал сожалеть о своем приезде в Шемаху. А ведь не так давно хаган Абульмузаффер приглашал его на жительство к себе во дворец и даже прислал в Гянджу специальных послов.
Под мышкой у Низами была его только что завершенная поэма "Лейли и Меджнун".
Наконец его пригласили к хагану.
Владыка Ширвана сидел в окружении визирей и придворных. Низами поздоровался.
Абульмузаффер ответил на приветствие, не вставая с места:
- Добро пожаловать, уважаемый поэт, рады тебя видеть! - Хаган деланно улыбнулся и продолжал: - Удивительно, как ты не испугался ширваншаха и пересек нашу границу в столь беспокойное время?! Но раз ты уже здесь, садись!
Низами, поклонившись, сел.
- Скажи мне, закончил ли ты поэму "Лейли и Меджнун", которую я тебе заказал? - спросил ширваншах.
- Да, закончил и привез. Если поэма понравится хагану, я уеду из Шемахи преисполненный гордости.
Низами развернул большой шелковый платок, в который была завернута поэма, и приподнес ее Абульмузафферу.
Ширваншах открыл изящно переплетенную книгу и начал вслух читать предисловие:
Мне просторечье низкое претит,
Твое наречье тюркское претит,