- Это опять вы! Опять! Чего вы таскаете ко мне свои стишки. Что вам нет другого места? Мне не до них! Где они? - Разбрасывая бумаги по столу, он начал искать стихи. - Вот они! Полюбуйтесь! Идет классовая борьба. Люди режут друг друга. Стреляют! А у него, я подчеркиваю, у него
Я хочу рассказать вам о грусти тоскливой,
О любви безнадежно больной...
- Это ваше? Я спрашиваю: это ваше?
- Мое... - пробормотал испуганный Толя.
- Уходите! Не мешайте мне работать! - снова крикнул Абрам Максимович.
Толя, красный от гнева и стыда, выскочил из кабинета.
Когда он вышел, редактор запер дверь на ключ. Передовая не выходила, он бился с ней два часа, ему мешали посетители, отвлекали телефонные звонки, а тут еще этот стихоплет. Чорт их носит!
Вечером редактору позвонили по телефону из горкома партии. Ему сообщили, что завтра утром нужно прислать в горком четырех заведующих отделами. Их направляют на посевную - на три месяца...
Абрам Максимович даже подпрыгнул в своем кресле.
- Это невозможно! Я подчеркиваю - это совершенно невозможно! - заорал он в трубку. - Кто же будет работать? Вам нужна газета или нет? Что, у гас нет других людей?
Ему сказали, что всех других уже разослали по районам. Редакцию не трогали, пока это было возможно. Сейчас уже невозможно.
Абрам Максимович позвонил в обком.
- Товарищ Якубов! Вы слыхали? Эти молодцы из горкома увели у меня четырех завотделами. Как увели? Умыканием. Знаете, как невест умыкают. Вам хорошо смеяться, а кто мне газету будет делать? Сам? Хорошенькое дело! Я и так сам ее делаю. Привлекать массы? Да, но массы на посевной. Тем лучше? Ах, товарищ Якубов, что вы со мной делаете.
Редактор еще долго вздыхал, охал, но заведующих отделами все-таки вызвал, предложил им получить зарплату и собираться в дорогу. Потом позвал секретаря и они вместе долго думали, как заполнить штат редакции, откуда взять людей. Позвонили в обком комсомола, но там сами только что хотели просить - редакции подходящих ребят на комсомольскую работу. Абрам Максимович чертыхнулся и повесил трубку. Ну и жизнь! Нет людей, хоть кричи! Ведь газету делать - не кирпичи таскать. Грамотных надо. С литературным, так сказать, дарованием. А такие на улице не валяются.
Абрам Максимович совсем разволновался. Уже три раза прибегали из типографии, а передовая все не выводила. Газета задерживалась. А тут еще сообщили, что сотрудник местного отдела Феоктист Модестович подобрал в пьяном виде на углу Ленинской и Комсомольской и отвезен в больницу.
Почему в больницу? Разве он болен? Он же пьян. Его надо везти домой. Новое дело! Редактору еще не хватало возиться с пьяными. Скажите секретарю, пусть пошлет извозчика. За чей счет? Хорошо, пусть за счет газеты. Да, передовая все-таки не закончена. И глубоко вздохнув, Абрам Максимович сел дописывать передовую. Но в голове не было ни единой мысли. Тогда он принялся наводить порядок на своем столе - авось за это время что-нибудь придет в голову. Перебирая бумаги он наткнулся на листок из тетради, внимательно прочел и замер на минуту, что-то соображая.
Потом редактор хлопнул рукой по столу так громко, что из соседней комнаты прибежал испуганный секретарь.
- Нет, вы посмотрите! - закричал Абрам Максимович. - Я подчеркиваю - вы посмотрите! Мы ищем грамотных людей, а они здесь, год носом у нас. Вот читайте!
Секретарь недоумевающе взял бумажку. На ней красивым почерком были написаны плохие стихи.
- Дубовые стишки, - сказал секретарь, прочитав первые четыре строки.
- Дело не в качестве древесины! - заорал Абрам Максимович. Написаны-то они грамотно, без ошибок! Значит, человек и заметку может написать. А там и фельетон. А там и подвал. Найдите его немедленно. Я подчеркиваю - немедленно.
Звезда Толи взлетела высоко. Он лег спать злой и разочарованный и совсем не ожидал, что завтра с утра курьер редакции будет бегать по городу и спрашивать, не знает ли кто-нибудь, где живет или работает Анатолий Пенский, такой высокий и красивый молодой человек. А когда найдет, то радостно схватит за руку, приведет в редакцию и скажет любезно улыбающемуся Абраму Максимовичу:
- Вот он. Нашел все-таки...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ВСТРЕЧА ДРУЗЕЙ
Наступила осень. Вечерами становилось прохладно, на город опускались туманы. Ночами вокруг столицы горели высокие, густые травы - их жгли, выгоняя злых, клыкастых кабанов. Все чаще срывались с гор холодные ветры, шумели в садах, гнали по улицам желтые листья.
Улицы были серые - на них с весны лежала плотная пыль. Вечерами люди собирались в чайханах, коротали скучное осеннее время - пели и играли на дутарах, у лавчонок приветливо светились фонарики, а от политых тротуаров пахло влагой, дождем.
Комсомольцы готовились к пленуму обкома. На автомобилях, лошадях, арбах, пешком из разных уголков республики двигались в Дюшамбе загорелые, обветренные веселые люди. Обвешанные оружием, с полевыми сумками через плечо, решительные и смелые, они ехали в столицу, где собирались встретиться со старыми друзьями, выступить на пленуме. Они готовы были зубами вырвать все, что требуется их району, а затем снова уехать, чтобы упорно и настойчиво работать дальше - до будущего пленума или съезда.
В столице они долго ходили по новым улицам, восхищенно хлопали друг друга по плечу, собирались в чайханах, пили бесконечные чаи и оставались тут же ночевать.
В Дюшамбе с далекого Памира приехал Костя Сизов. На Памире было холодно, стояла глубокая осень, Костя носил желтое кожаное пальто и высокие до колен английские ботинки на шнурках. Он близоруко щурил глаза, немного прихрамывал, улыбался весело и доверчиво. Узнав, что Виктор живет один в комнате, Сизов решительно заявил, что остановится у него. Виктор согласился и заметил, что вообще не плохо бы собрать ребят. Решили сегодня же встретиться.
Вечером у Виктора собрались друзья. Комната была тщательно прибрана еще утром он побрызгал водой пол, прибил к потолку оторвавшуюся полосу ситца, снял в углах паутину и купил два ящика из-под макарон - они служили стульями.
Кроме Кости Сизова и Виктора, здесь сидел изнуренный малярией, только что приехавший из Куляба Игнат Шовкопляс. Из горкома комсомола пришли Шамбе и Жора Бахметьев, были еще и другие гости - Морозов с погранзаставы, Курбанов из обкома, и какой-то высокий парень с раскосыми глазами, которого привел Игнат Шовкопляс. Парень назвался Славкой.
Посредине стола, меж тарелками с огурцами и помидорами, стояли две бутылки вина. Рядом с консервами и колбасой лежал на бумаге хлеб. Высилась горка голубых пиал, вложенных одна в другую. На самом видном месте красовалась старая вилка и два раскрытых перочинных ножа. Пир был мужской, холостяцкий. Каждый клал перед собой листок бумаги - вместо тарелки.
Первым поднял свою пиалу Славка.
- Я поднимаю этот маленький бокал, - сказал он и посмотрел на пиалу, в которую вылил чуть не полбутылки вина. - Я поднимаю его за наши старые ботинки...
- При чем здесь ботинки? - спросил Шамбе. Он был голоден и боялся, что Славка затянет свою речь.
- Не перебивай, - сказал Славка. - Я пью за наши старые ботинки, которые прошли по пескам Вахша, по кулябским болотам, по снегам Памира, тротуарам Дюшамбе и... - тут он сделал паузу, оглядел насторожившихся друзей и разом закончил:
- ...и привели нас под сень этого дома, к этому столу...
Все рассмеялись, выпили и принялись за еду.
- Вот это тост! - восхищенно сказал Морозов.
- Да, он, видно, мастер, - поддержал Виктор.
- А и правда, друзья, - сказал Игнат. - В одной стране живем, но вроде как в разных получается. Вот Славка в своем Джиликуле в песках копошится, а я на болоте сижу. Гнилое место этот Куляб. Как сгадаешь - сразу малярия начинается. А Костя глаза на снегу потерял, видишь, как щурится. Вот только Морозову везет. Сидит себе на речке, за границу каждый день поглядывает.
- Да, уж ты скажешь! Везет! Взял бы да сменял свое болото на мою речку. У тебя спокойно - жабы квакают, - отозвался Морозов.
- У кого жабы, а у кого и тигры. Всякому свое, - сказал Виктор и налил вино в пиалы.
- Ох, музыку бы теперь, - мечтательно сказал Игнат.
В длинной, неуютной комнате стало веселее. Табачный дым повис под ситцевым потолком. Громче зазвучали голоса.
Когда Бахметьев хотел разлить вино по пиалам, оказалось, что бутылки пусты.
- Тебе мой друг Витя, видно, суждено пойти в магазин, - сказал он.