- Вот все расскажу, - ответил Гулям-Али и, сняв запыленный халат, осторожно положил его в угол на пол.
- Садись, - сказал Кузьма Степанович, когда они вошли в комнату. - Я сейчас чаёк соображу.
Гулям сел в кресло и почувствовал такую усталость, от которой не хотелось шевелить ни одним пальцем. Веки отяжелели и опустились на глаза. Заломила спина. Ноги, болевшие от продолжительного пребывания в седле, невозможно было согнуть.
- Ну, рассказывай, - услышал Гулям голос Кузьмы Степановича.
Он выпрямился, с усилием согнул ноги и заговорил сначала медленно, с трудом подбирая слова, потом - быстрее, вставляя в речь целые таджикские фразы, и, наконец, забыв об усталости, - горячо и взволнованно.
Когда Гулям-Али окончил свой рассказ, облака над вершинами гор порозовели от скрытого за хребтами солнца. На улице началась утренняя поливка. Мимо окон с грохотом промчалась грузовая машина. Кузьма Степанович подошел к окну и распахнул его. В комнату ворвался прохладный весенний воздух.
- Так ты уверен, что это делалось сознательно? - спросил Кузьма Степанович.
- Уверен, - твердо ответил Гулям-Али.
- Но раз сознательно, значит - со злым умыслом?
- Конечно.
- Ладно. Ты пока помолчи, а мы проверим. Хочешь, ложись вот на диване, сосни пару часов.
- Спасибо, Кузьма Степанович. Я домой пойду. Два месяца не был дома.
- Как хочешь, милый. Поступай, как тебе удобнее.
Гулям встал, взял свой халат. Кузьма Степанович проводил его. В дверях они пожали друг другу руки.
- Кузьма Степанович... - тихо, опустив глаза, сказал Гулям-Али.
- Что, милый?
- А как же... Как же с комсомолом?
- Вот чудак! - Кузьма Степанович невольно улыбнулся. - Ты не беспокойся. Я так думаю, все будет в порядке.
Гулям-Али тряхнул руку секретаря обкома и быстро побежал по улице, перепрыгивая через лужи, оставленные поливальщиками.
Кузьма Степанович вошел в комнату, открыл постель, запел было снова "Во Францию два гренадера", чертыхнулся, завел часы и, положив их под подушку, взялся за трубку телефона.
- Коммутатор? Дайте кабинет уполномоченного ГПУ, - сказал он.
Так и не пришлось Кузьме Степановичу уснуть в этот день.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
КОГДА ПРИХОДИТ СЛАВА
Буйно шла весна. В долинах стаял снег, и влажная земля покрылась зеленым ворсом молодой, сочной травы. На горных склонах заалели яркие огоньки маков. С шумом катили горные речки мутные весенние воды. Сырая земля лежала вся в следах неведомых зверей, в оттисках птичьих лапок.
Толя с трудом сидел в седле на своем вороном. Конь тяжело дышал, раздувая круглые бока. Впереди расстилалась унылая голая равнина. У Толи слипались глаза, его клонило ко сну. Он вспоминал последние ночевки в кишлаках, на грязных кошмах и нервно поводил плечами.
Уже больше двух месяцев длилась его командировка, оказавшаяся такой утомительной и трудной. Выполняя задание редакции, Толя объездил огромный район, побывал в горах и долинах, жил в районных центрах и поселках совхозов. Собственный корреспондент забирался в глухие уголки, где не было почтовых отделений, но и оттуда он умудрялся регулярно отправлять свои корреспонденции и радовался, когда в придорожной чайхане находил старый номер газеты со своей статьей.
Как далеко отодвинулось то время, когда он мечтал увидеть в газете свои стихи, хотя бы на последней странице. Теперь его статьи и очерки печатались на видном месте и в скобках стояло, набранное жирным шрифтом: "От соб. кор."
Толя ехал, прислушиваясь к негромким весенним шумам. - Впервые за время командировки он подумал, что попал в не тронутые человеком, первобытные места. И сразу ему показалось очень странным, что едет именно он, а не кто-нибудь другой.
В самом деле, как далеко позади остались дни беспечной юности, когда он мечтал быть артистом, поэтом, еще черт знает кем. Он искал самую короткую дорогу к легкой и красивой жизни, славе и думал, что сцена или поэзия - это путь, усыпанный розами.
И вот теперь, впервые встретившись с настоящей жизнью, на каждом шагу вникая в трудности, которые испытывали люди, - они покоряли нетронутую землю, строили поселки, ломали старый быт, боролись с врагами - он понял, что самый лучший путь вовсе не легкий и, может быть, не всегда красивый.
Что он знал об этой земле, об этом народе еще недавно? Сейчас Толя не только смотрел со стороны - он участвовал в решении сложных задач, возникавших на каждом шагу. Теперь у него спрашивали совета, просили помочь, написать в газету.
В долгие часы пути, оставаясь наедине со своим конем, Толя разговаривал вслух или негромко пел на придуманный тут же мотив свои будущие статьи о том, что видел на местах, о которых еще так мало знали люди.
Неожиданно лошадь шарахнулась в сторону. Толя чуть не вылетел из седла. Натянув повод, он глянул вниз на пеструю от цветов траву. Там, извиваясь между кочками, быстро уползала длинная желтая змея.
Толя пустил коня рысью. Возвышенность сменилась широкой, тихой долиной. Он въехал в зеленый кишлак Гуль-Булак. Здесь находился только что организованный совхоз "Дангара", о котором ему предстояло писать.
Толя думал встретить здесь длинные, как ангары, тракторные гаражи, мастерские, благоустроенный городок, шум индустрии, запах бензина. А вместо всего этого он увидел маленький заросший нежной весенней зеленью кишлачок, коз, которые вольно бродили по улицам, играющих на траве ребятишек, сонную тишину глухого горного селения.
В полуразрушенной, без окон кибитке разместился "штаб" совхоза. Толя подсел к деревянному, грубо сколоченному столу, за которым сидели худые, небритые люди. Это были строители совхоза, создающие на голом месте мощное хозяйство. По весенней распутице, в бездорожье, преодолевая горы и снега, измученные трактористы привели в совхоз машины. Караваны лошадей и ослов дни и ночи везли баллоны горючего. Люди измеряли землю и вычерчивали планы. Этой весной машины впервые вышли в поле. Рев моторов нарушил вековую тишину, тракторные плуги оставляли за собой перевернутые пласты целины. В совхозе начался сев...
Толя сказал, что хочет написать о жилищных условиях рабочих. Люди за некрашеным столом улыбнулись. Жилищных условий не было. Все спали там, где работали, умывались из арыков, отдыхали прямо у машин.
Толя подружился с этими высохшими от бессонных ночей людьми. Он ездил по совхозу с заместителем директора, молодым и горячим Сафаровым, студентом Коммунистического университета. Сафаров изучил каждый гектар этой могучей, плодородной земли, знал каждого тракториста и каждую машину.
Толя целые дни проводил в поле, вместе с рабочими совхоза, черными, измазанными машинным маслом и землей. В разных уголках долины возвышались шалаши, сложенные из пустых керосиновых бидонов. Это были тракторные базы. Поодаль трактористы жгли костры и варили пищу. Пахали в одну смену - с раннего утра до поздней ночи. Для двух смен не хватало людей.
Вечерами Толя возвращался в кишлак и усаживался за грубо сколоченный стол - пить чай без сахара, слушать планы, сводки и длинные, как ночь, рассказы людей - строителей совхоза. В этой же комнате он спал вместе с другими, не раздеваясь, на земляном полу.
Так прошло три дня.
Утром, когда Толя седлал свою лошадь, чтобы ехать в долину, во двор влетел на взмокшем коне молодой тракторист. Он спрыгнул с седла и побежал в дом. Толя удивленно посмотрел ему вслед и пошел за ним.
Штаб совхоза стал неузнаваемым. Люди взволнованно метались по комнате. Парнишка, прискакавший на коне, устало сидел в углу и безучастно смотрел на стену Толя схватил за руку первого попавшегося и спросил.
- Что случилось?
Человек вырвал руку и выбежал во двор Толя бросился к столу и, чувствуя что-то недоброе, крикнул Сафарову:
- Сафаров, что случилось?
Сафаров посмотрел на Толю, будто видел его в первый раз. Он был бледен, руки у него дрожали.
- Что случилось? - повторил он. - Басмачи. - И бросился к выходу.