Он немедленно рекомендовал Бошняку предложить заговорщикам его собственное, Витта, деятельное сотрудничество. Сам Витт, дескать, находится под подозрением у начальства и под угрозой опалы (что соответствовало истине), но, пока еще имея в подчинении военные поселения на обширной территории, может направить их силы на пользу оппозиции. Это вполне соответствовало неоднократно высказанным стремлениям заговорщиков взбунтовать военных поселенцев — вот только далее намерений они не продвигались.
В силу указанных обстоятельств Витт, по-видимому (достоверность этого предположения мы оценим ниже) обратился для содействия своим планам истребления заговора не к Аракчееву — непосредственному начальнику, а к П.Д. Киселеву, с которым должен был сотрудничать в отношении обмена информацией, поскольку деятельность тайной агентуры обоих пересекалась на общей территории. Вот тут-то и разыгралась замечательная история, в очередной раз характеризующая роль, взятую на себя Киселевым.
В отчете, написанном уже после 14 декабря 1825 года, Бошняк рассказал: «Или испытывая меня, или в припадке недоверчивости, Лихарев упрекал меня, что граф Витт их обманывает, ибо еще в мае месяце предлагал генералу Киселеву захватить всю шайку заговорщиков. Я отделался смехом и шутками. Впрочем, мне неизвестно, были ли какие по сему предмету переговоры между генералом Виттом и генералом Киселевым» — ситуация почти вполне прозрачная! Киселев снова предупредил заговорщиков и постарался вывести их из-под удара. Если бы последние оказались поумнее, то на этом их контакты с Бошняком и Виттом пресеклись — и заговор избежал очередной опасности.
Пестель показывал: «После сношения с Бошняком находились мы в постоянном опасении» — едва ли так было бы без предупреждений Киселева. На самого Пестеля они, похоже, произвели впечатление — вспомним о его капитулянтских настроениях к осени 1825 года! Но вот Лихарев и Давыдов предостережению в должной степени не вняли.
В мае 1825, получив отпор Киселева, Витт не оставил намерений выйти на царя с предупреждением. Он сразу же написал письмо И.И. Дибичу, сопровождавшему императора в поездке в Варшаву, намекая на предстоящие разоблачения. Но до августа в этом направлении так ничего и не произошло — в силу, видимо, все же некоторой опаски заговорщиков. К другим объяснениям мы еще вернемся.
Крупные перемены в «Южном обществе» случились ближе к лету 1825 года — после того, как М.П. Бестужев-Рюмин обнаружил в 8-й артиллерийской бригаде целое тайное офицерское общество, называемое «Соединенными славянами» (оно включало и служивших в 9-й артиллерийской бригаде).
Основали его подпоручики (один из них — отставной) братья П.И. и А.И. Борисовы, численность превышала весь состав «Южного общества» (к моменту знакомства с Бестужевым-Рюминым — 36 человек; к концу 1825 года дошла почти до полусотни; 23 из них предстали перед судом над декабристами), а состояли в нем обычные незнатные и небогатые служилые дворяне в невысоких чинах; выделялся среди прочих лишь штабс-капитан барон В.Н. Соловьев.
Они были готовы бороться против «тиранства» (как утверждалось в их клятве), но для всей этой достаточно широкой среды беднеющего дворянства было трудно изобрести какой-либо разумный путь социального спасения. Поставленные ими задачи выглядели совершенно фантастически — с учетом их реальных сил и возможностей: установить республиканское правление и объединить в союз все славянские земли, как то: «Россию, Польшу, Моравию, Далмацию, Кроацию, Венгрию с Трансильванией, Сербию с Молдавией и Валахией»…
Сергей Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин постарались прибрать их к рукам и подключить к собственным революционным планам. В речи, приготовленной к торжественному коллективному вступлению «славян» в «Южное общество», Бестужев-Рюмин взывал к их самолюбию и честолюбию и сулил златые горы: «Век славы военной кончился с Наполеоном. Теперь настало время освобождения народов от угнетающего их рабства, и неужели русские, /…/ исторгшие Европу из-под ига Наполеона, не свергнут собственные ярма /…/, когда дело пойдет о спасении отечества, счастливое преобразование коего зависит от любви нашей к свободе?
Взгляните на народ, как он угнетен. Торговля упала; промышленности почти нет, бедность до того доходит, что нечем платить не только подати, но даже недоимки. Войско все ропщет. При сих обстоятельствах не трудно было нашему Обществу распространиться и придти в состояние грозное и могущественное. Почти все люди с просвещением или к оному принадлежат, или цель его одобряют /…/. Общество, по своей многочисленности и могуществу, вернейшее для них убежище. Скоро оно воспримлет свои действия, освободит Россию и, быть может, целую Европу».
«Славянам» захотелось поверить в эту мистификацию, а некоторые из них в декабре 1825 почли своим долгом пролить кровь во имя освобождения России и, быть может, целой Европы!
Ветераны-заговорщики с восторгом приняли появление нескольких десятков прапорщиков и подпоручиков, более чем удвоивших их ряды! В результате на Юге образовалась, наконец, опасная критическая масса отчаянных честолюбивых юнцов во главе с опытными командирами.
В Петербурге чуть было не произошла вспышка более опасной революционной активности.
В апреле или мае Рылеев познакомился с только что вернувшимся с Кавказа армейским капитаном А.И. Якубовичем. Последний был выслан туда за дуэль еще в 1817 году. На Кавказе он прославился подвигами и был ранен пулей в лоб, но лоб оказался крепче…
Якубович считал, что его заслуги незаслуженно обойдены и грозил убийством императору Александру — логика, соответствующая травмированному черепу!
Насколько серьезно он сам относился к своей идее — так и осталось неясным, но Никита Муравьев и его коллеги отнеслись вполне всерьез — и правильно сделали: лучше перебдить, чем недобдить!..
Поначалу план Якубовича не мог осуществиться по чисто техническим причинам: еще в начале апреля император отбыл из столицы в Варшаву, где 15 апреля, как положено, провел войсковой смотр. Затем император присутствовал на сессии Сейма. Заседания Сейма (согласно упомянутому новому закону) проходили при закрытых дверях, кроме торжественных начала и закрытия — соответственно 1 мая и 1 июня. Только 13 июня Александр вернулся в Царское Село, но 26 июня уехал в Грузино к Аракчееву, где и пробыл десять дней, и лишь затем снова появился в столице.
Еще в мае Никита Муравьев собрал общее заседание «Северного общества», на котором выступил категорически против покушения. Муравьеву возражал Рылеев, которого эта идея, наоборот, вдохновила.
Похоже, вcлед за тем за кулисами Тайного общества произошел очередной «государственный переворот», приведший к вполе отчетливым последствиям.
Рылеев вроде бы изменил свою точку зрения и присоединился к тем, чьи настойчивые уговоры заставили Якубовича отложить исполнение собственного намерения. Рылеев, как рассказывали, стоял перед ним на коленях и умолял отложить покушение на месяц или два!..
Одновременно вспыхнула горячая дружба Якубовича с самим графом Милорадовичем. Это никого в столице не удивило: хотя Милорадович и был на двадцать пять лет старше, но дружбе великих героев все возрасты покорны.
Историки неоднократно повторяли предположение, ни на чем фактически не основанное, что дружба носила не бескорыстный характер: Якубович, вращаясь в окружении Милорадовича, имел возможность узнавать о планах администрации и предупреждать о них декабристов. Это, дескать, имело особое значение накануне 14 декабря… Первым такое подозрение высказал сам Николай I, описывая события 1825 года.
Нам представляется, что дружба совершенно точно имела не бескорыстный характер: Милорадович, если оказался в курсе намерения к цареубийству (а он обязан был быть и почти до конца жизни действительно был в курсе всего!) и не одобрил его, то не мог полагаться на усилия Муравьева и иже с ним, а должен был сам присматривать за опасным Якубовичем. Последний мог желать дружбы с Милорадовичем по множеству причин, но пойти ли навстречу его желаниям — это зависило целиком от воли Милорадовича!
Заметим, что Якубович не был ни посажен в кутузку, ни выслан подальше от столицы — вслед за Вадковским. То ли кавказский герой действительно вызывал больше симпатий у старого генерала (старого — в смысле стажа; в 1825 году Милорадовичу исполнилось только 54 года), чем желторотый экстремист Вадковский, то ли у Милорадовича наметился определенный сдвиг взглядов…
Еще более интересно, что Якубовича уговаривали отложить покушение, но фактически нет свидетельств, что его отговаривали вовсе отказаться от этой затеи!..
Что касается самого Якубовича, то вплоть до декабря 1825 он не проявлял ни малейшего интереса ни к программам заговорщиков, ни к их революционным планам.
В эти же самые дни Рылеев поставил крест на давно вынашиваемой им идее поднять мятеж в Кронштадте — это нам представляется не случайным совпадением!
2-3 июня он сделал то, что с самого начала должен был сделать, если всерьез планировал выступление (он же сам был офицером — отставным подпоручиком!), — провел рекогносцировку на местности. В сопровождении достаточно многочисленной свиты молодых поклонников (А.А. Бестужев, М.К. Кюхельбекер, Д.И. Завалишин и А.И. Одоевский) Рылеев посетил Кронштадт. Осмотр фортов и знакомство с местным командным составом показали, что ни по географическому расположению, ни по техническому состоянию крепости, ни по настроениям гарнизона Кронштадт на роль острова Леон тянуть не может.
Тем самым с замечательным планом было покончено. Причем Рылеев сделал это в виде как бы наглядного семинара, выступая в роли рьяного революционного руководителя, но вынужденного уступать неумолимым внешним обстоятельствам.
Позже ему еще раз предстояло выступить в такой же роли…
В начале июня 1825 года в Киеве проездом оказался А.С. Грибоедов. Он служил на Кавказе у Ермолова фактически в качестве «министра иностранных дел», обеспечивая дипломатические контакты русской администрации с Персией, Турцией и прочей заграницей. С лета 1824 он находился в отпуске в Петербурге, куда привез знаменитое «Горе от ума» — в тщетной надежде на разрешение опубликовать и поставить на сцене.
Одним из непреодолимых препятствий, кстати, оказался генерал-губернатор граф Милорадович: злые языки утверждали, что виной тому была неосторожная попытка Грибоедова ухаживать за знаменитой балериной Катей Телешевой — симпатией графа (к странным отношениям последней пары мы еще вернемся). Впрочем, едва ли это играло решающую роль: пьеса не была ни опубликована, ни поставлена и после гибели Милорадовича; этого не дождался Грибоедов, в свою очередь погибший в 1829 году…
В Киеве к Грибоедову слетелись Бестужев-Рюмин, Трубецкой, Артамон Муравьев, специально вызванный из Василькова Сергей Муравьев-Апостол и брат последнего Матвей, покинувший к этому времени Петербург. Совещания продолжались десять дней и завершились тем, что Грибоедов хлопнул дверью и уехал не простившись. Это хорошо согласуется с его знаменитой фразой в адрес декабристов: «Сто прапорщиков хотят переменить весь государственный быт России».
Во всяком случае, никаких тайных поручений Ермолову он передавать вроде бы не спешил, продолжив путешествие через Крым и добравшись до Тифлиса только в октябре 1825. Но роль Грибоедова так и осталась загадочной, а самый его маршрут от Петербурга до Тифлиса тоже смахивает на тайную миссию: и конфликт с Милорадовичем в столице, и вроде бы ссора в Киеве могли рассчитываться на легковерие сторонних наблюдателей…
В Крыму же, как известно, находилась штаб-квартира графа М.С. Воронцова — героя многочисленных сражений 1803–1814 годов, а теперь — генерал-губернатора Новороссии и Бессарабии. Последний вошел в историю благодаря главным образом насмешкам над ним А.С. Пушкина, причиной чего был их очевидный конфликт из-за жены Воронцова: любвеобильный на стороне Воронцов очень либерально относился к увлечениям собственной жены, но тут его что-то задело… Современники же числили Воронцова среди столпов верховной оппозиции — наряду с Н.Н. Раевским и Ермоловым, но на чем основывалась эта упорная молва — никто конкретно объяснить не мог…
На следствии декабристы попытались впутать Грибоедова в свой заговор. По приказу из столицы Грибоедов был арестован и отправлен в Петербург. Ермолов, вопреки присланной инструкции, дал возможность Грибоедову уничтожить все компрометирующие бумаги. Грибоедов отрицал знакомство с какими-либо преступными планами и вынудил заговорщиков, путавшихся в своих показаниях, забрать обвинения в его адрес назад — с тем и был выпущен и освобожден от ответственности…
Все перечисленные эпизоды, происходившие в разных концах России, носили уже привычный характер, постепенно расширяли круг привлеченных лиц и, как и было сказано и показано, не могли не достичь слуха тех, кто считал вовсе не лишним об этом донести.
Вот тут-то и выяснилось, что Милорадович, Киселев и другие влиятельные доброжелатели не в силах перекрыть все пути следования доносов к императору. Летом и осенью 1825 года поток этих сообщений буквально потряс последнего.
Александр I был одним из талантливейших политиков собственной эпохи; к тому же за ним не отмечалось ни провалов памяти, ни прегрешений против логики мышления. Он прекрасно знал, что до 1822 года существовал заговор, направленный против него, и сам издал рескрипт от 1 августа 1822 года, запрещающий всякую заговорщицкую деятельность. С тех пор о заговоре, вроде бы, не было слышно почти что ничего. Не известны никакие данные о том, что до Александра в это время доходили какие-либо сведения о заговорщиках, более определенные, чем упомянутые выше слухи о разговорах, ведущихся в окружении Ермолова, Киселева, Н.Н. Раевского, М.Ф. Орлова. Но это никак не могло успокаивать его.
Можно было, конечно, допустить, что заговорщики прекратили деятельность: по крайней мере один из самых активных — Н.И. Тургенев — точно это сделал, выехав за границу (и то можно было предполагать, что он и там занят какой-то подрывной работой!). Но зато оставались возможными и иные, гораздо более зловещие варианты: заговор не только не самоликвидировался, но и разросся до таких размеров, что захватил даже военное начальство и полицию, продажности которой Александр и раньше не доверял, а потому, как упоминалось, и разогнал в 1819 году Министерство полиции!
Согласитесь, что заговор, включающий М.Н. Тухачевского со всем руководством армии и Г.Г. Ягоду со всем руководством госбезопасности, — совершенно ужасная угроза, с которой удалось управиться только гениальному товарищу Сталину!
Похоже, с неким подобием того же столкнулся и император Александр!
Десятидневное пребывание императора в Грузине в июне-июле 1825 года сопровождалось эпизодом чрезвычайной важности: Аракчеев представил ему донос, присланный юнкером И.В. Шервудом. Александр пожелал в кратчайший срок выяснить у автора подробности — и за ним было послано.
17 июля 1825 года Александр принял в Каменноостровском дворце в Петербурге Шервуда, направленного к нему Аракчеевым. Беседа между юнкером и царем происходила без свидетелей.
Известно, что Аракчеев (как и Витт) имел свою тайную полицию при управлении военными поселениями. Она существовала со времени подавления бунта в Чугуевских поселениях в 1819 году; понятна ее роль для предупреждения возможных рецедивов.
До 1825 года и она не доносила никаких вестей о заговорщиках, причем тоже понятно почему: последние, как упоминалось, вопреки своим намерениям никакой деятельности среди поселенцев не вели. Поэтому и питомцы Аракчеева не могли ничего знать и тем более доносить о декабристах.
Но вот на горе последним был, как рассказано, выставлен из столицы Ф.Ф. Вадковский, который и попытался активизировать свою деятельность уже в провинции. Опять же, к несчастью для заговорщиков, он наткнулся на Шервуда, который не собирался упускать собственный шанс. Последний проявил незаурядную сообразительность и выдал себя за представителя несуществующего тайного общества, якобы сформировавшегося в военных поселениях.
Ситуация была вполне симметричной, так как Вадковский, наверняка переживавший провал собственных цареубийственных замыслов в столице, старался и откреститься от сумасбродных фантазий, в которых его прямо или косвенно упрекнули более сдержанные единомышленники, и перейти к более полезной и целенаправленной деятельности. Заговор в военных поселениях — это было кое-что, позволявшее надеяться получить признательность и уважение самого пламенного Пестеля. Ничего нереального в этом не усматривалось: ведь примерно в то же время заговорщики вышли на связь с совершенно независимыми от них «Соединенными Славянами».
Альянс Вадковского с Шервудом оказался необычайно плодотворным.