Отпущенный князем и накормленный внизу, в людской избе, Федор отправился на посад искать своих. Он сам нетвердо понимал, с какого конца ему начинать. Прежде всего, наверно, следовало разыскать брата. Грикша, на грех, оказался в отъезде. В Даниловом монастыре, где трудились не покладая рук и где всем было не до него, тоже ничего не знали. Вызнал он тут, однако, что с монастырским обозом, когда бежали, ни Фени, ни детей не было. Он воротился в Москву, ткнулся в указанный ему дом брата, но тут вышла какая-то раскосмаченная толстая баба в сбитом повойнике и начала ругаться:
- Какой брат? Какой Михалкин? Нету тут таких! И не было никогда! Татары убили! Харю б тебе своротить! И не пущу! Ишь, глаза-то налил с утра! Винищем-то разит! Да бесстужий какой, дом ему подавай! У-у-у, ирод, зацапа, волюга тухлая! Язык бы те выворотило, час бы вздохнул, да другой не мог!
Она ругалась, упершись руками в бока. Потом схватила жердь, замахиваясь на Федора:
- Чаво стал, чаво! Уходи!
Стала собираться толпа. Федор не знал, как сладить с осатанелой бабой, не за саблю же браться!
Вылез мрачный мужик.
- Чево нать? Не живут! Нету таких!
Соседи начали стыдить:
- Сказал бы путем! Ты-то здеся давно ли? Избу у тя что ли съели, отгрызли углы?
- Ходют тут всякие! - сипло проворчал хозяин, захлопывая дверь.
- Да ты заходь, мил человек! - позвал другой сосед.
- Кто таков у вас?
- А! Офонас, медник! Сам и женка - ругатели, каких мало! Под горкой жил. А тута один переяславский с монастыря. Да у Офонаса-то дом раскатали, сюда перебралси! А того-то и нету до сих пор! Братец? Да ну! Ну заходь, заходь. Коня тута привяжи, без опасу!
- Народ тут у вас! - покачал Федор головой.
- А всякой у нас на Москве народ! Всякого есь чуда. Со всих мест. Тута и рязански, и володимерски... Местных-то, почитай, не остаетси! Разный народ, разноличный! Кабы свои-то, так бы не тово... А толь, деды-то сказывают, тихо было место!
Хозяин подал деревянный ковшик с водой.
- Были, были тута. Бабенка была рябовата така, и с дитем. Двое... Нет, того не знать. Одно чадо. Еще мужик при ей, словно не муж? Братец, должно, а словно другой!
С надеждой узнать поболе Федор засиделся. Он никак не предполагал, что Ойнас остался с Феней. Ему почему-то казалось, что холоп должен был дернуть от него в бег и уйти в Литву. Смущало и то, упорно повторяемое хозяином, что чадо было одно, и он засомневался. Может, Грикша пристроил Феню с детьми где в ином месте?
- Да вот, - тараторил хозяин, - Глаха придет, она с има толковала тута, она скажет! Мы-то ране ушли, не знам ничо...
Приходилось ждать Глафиру. Хозяин сел на складную скамеечку, надел передник, подвязал волосы кожаным снурком, взял в колени сапог. Ловко отдирая прохудившуюся подметку, продолжал сказывать.
- Так-то... Тихо было место! Стечки, вона, где Неглинка с Москвой сходют, там стоял крест. С мальчишками что случатца, там вешали новины на крест, водичку брали, лечили. Помогало.
- И у нас также!
- Во-во! Это уж крест-от потом ставлен, а воду на стечках брали еще при волхвах ентих. Ну, а после в бору, на горе, на Боровицкой, отшельник жил, Вукол, Букол ли, так и так кличут. А там, ближе-то, терем стоял Кучковичей, тутошние были, бояре али князья. Юрий-то, Долгая Рука, ихнее и забрал имение-то и построил град, оттоле прозвася Москов, али Москва. Теперича больши бают Москва, по реке, значит. А кто болтают, что и до Юрия тута град был, Кучково прозывалось место, невесть! Ну, а уж как тут Данил Ляксаныч, значит, сел, то все и завелось: и суд, и торг, и купчи-новгородчи... Вона, как обстроили! Кабы не етая беда, дак тута любота была!
Сказывая, он постукивал молотком, ухитряясь одновременно говорить и держать во рту деревянные гвозди. Кончив сапог, оглядел, полюбовался, прищурился, потом, безразлично шваркнув в угол, принялся за другой.
Федор сидел как на иголках. Наконец возвернулась с рынка Глафира. Стала шумно объяснять, какая нынче дороговь, завидя Федора, всплеснула руками:
- Гость-от у нас! А я и не малтаю!
Глафира тоже, однако, утверждала, что в доме жили женка с дитем и мужик большой такой, все ходил, с коням обряжалси. Федор верил и не верил. Набежали соседи, каждый стал советовать свое.
- Ему вот что: на Манькино займище надоть съездить!
- А чо?
- А и не чо, тамо есь две семьи пришлых!
- Не слухай! Ты по торгу походи, паря! На торгу поспрошай, первое дело!
Федор ездил и на одно, и на другое займище, и в рядах прошал, и уже отчаялся совсем.
Ночевал он у своих новых знакомых. Женка, радуясь свежему человеку, сказывала про ихнее житье. Федор слушал и не слушал. Лежал, и редкие слезы скатывались у него по щекам, благо в темноте не было видать.
Грикшу он нашел, по счастью, решив в последний день еще раз съездить в Данилов монастырь, поспрошать, и столкнулся с братом на переезде. Они даже проехали мимо друг друга, но оба разом заворотили коней. Соскочив с седел, обнялись. И прежде чем Федор успел раскрыть рот, Грикша вымолвил:
- Живы.
- Где?! - Федор сорвался и зарыдал.
Проезжие косились на них. Грикша отвязал от седла баклажку. Зашли за кусты, привязав коней. Здесь, у редких клетей, бродили гуси. Сзади подымались зеленя. А Москва вся стояла на виду, на той стороне, вздымая рубленые башни и прясла стен, из-за которых отсюда едва вытарчивал новорубленый терем князя Данилы.
Поглядывая на город, они сели под сараем. Оказалось, Федор все время искал не тех, кого нужно. Грудной ребенок у Фени умер еще дорогой, до Москвы, потому никто из соседей и не знал, что детей двое.
- А за спасенье спасибо не мне, а Яшке твоему.
- Не сбежал?! - ахнул Федор.
- Он их и спас. Я в монастыре был. Кинулся - тут пусто. Под стрелами ушел. И не знал, где они и есть! А Яшка запряг - тоже все бросили, в одних шубах - и погнал туда, к Звенигороду. Где-то, бают, на озере отсиделись, за Рузой... А воротились, я тут их и нашел. Ойнас твой прямо в монастырь привез... Дак страшно глядеть было. Кору там ели, говорят. Я их в Красное Село отвез, там подкормились немного, а нынче в Переяславль тронулись. Маненько ты не застал.
- А в доме твоем какой-то поселился...
- Знаю! Недосуг все... А вот возьму приставов, так я ему покажу, умней станет вдругорядь! Тут, на Москве, свой дом отбить, и то подумаешь преже. Народ всякий. Тебя кто принял-то? А, чеботарь! Ну, он мужик тихий... А ты учись, учись, Федор, ты все по-своему, а люди злы, съедят!
- Где ж ты теперя-то?
- У архимандрита... - неохотно отозвался Грикша. Помолчав, предложил: - Ты етто. Переезжай ко мне. Ужо потеснюсь.
- Да нет, поеду! Давно они?
- В тот четверток.
- Я думал, у тебя тут хоромы! - сказал Федор, печально усмехнувшись.
- Хоромы у бояр! - жестко отмолвил Грикша.