– Хм-м-м-м-м, – сказала Вив, переводя глаза с нее на меня.
Очевидно, Веронике удалась ее кампания по захвату лос-анджелесского эфира. Телестанция «Vs.» состояла из обугленной спутниковой тарелки, раскрывавшейся зонтиком над одинокой шахтой красного лифта, который спускался к подземной станции, излучавшей чувственную пропаганду на всю Америку двадцать четыре часа в сутки с пустыря на окраине Беверли-Хиллз. Несколько вечеров подряд Вив, Вероника и я устраивали пробы для «Белого шепота», в то время как лифт сгружал одну группу женщин за другой в темные коридоры телестанции, уставленные мерцающими экранами. Женщин собрал толстый кастинговый агент, который носил свою шелковую рубашку расстегнутой до заметного засоса на груди, прошедшего за время работы над картиной метаморфозы от красного до фиолетового к черному, как личинка насекомого; он настаивал на том, чтобы присутствовать при пробах и фотографировать актрис голыми – «для досье», как он объяснил. Среди них были застенчивые девочки из Мэриленда, выключавшие свет в собственных уборных, прежде чем раздеться, и прожженные профессионалки, скидывавшие одежду еще до того, как войти в дверь и в шоке узнать, что в фильме вообще-то есть диалоги и их попросят читать. Были женщины, которые соглашались раздеваться только при Вив и Веронике, что означало – я должен был покидать помещение, а были женщины, которые соглашались раздеваться только при мне, что значило – Вив и Веронике приходилось покидать помещение. Были женщины с обкорнанными волосами и скобками на зубах, казавшиеся в свои тридцать лет девственницами; была и неразлучная пара китайских лесбиянок, одна имела вид жесткий и опытный, вторая же – восемнадцатилетняя девчушка, еще по-детски пухлая. Вот этот херувим меня особенно восхитил. Ее глаза были абсолютно, по-юношески пусты, так и умоляя – оскверните меня. Весь остаток недели я ломал голову, пытаясь придумать, как бы мне ввернуть в фильм китайских лесбиянок.
Однако любые сентиментальные идеи, которые я мог питать о наблюдении за парадом голых женщин, быстро уступили место реальности. Резкий свет в подземных офисах телестанции напускал мертвенную бледность даже на самых хорошеньких, не говоря уж о сорокалетних, повидавших виды актрисах, извинявшихся за все свои родимые пятна, шрамы, пирсинги и жуткие следы особенно зверских кесаревых сечений. Зрелище ужасало не просто потому, что силикон в их лицах, конечностях и грудях затвердел до окаменения, но потому, что их тела ежесекундно транслировали панические сигналы, точно так же, как их глаза; нас с Вив передергивало от отвращения. Нет, правда, умоляли мы их, вы же прекрасно выглядите. Нам хотелось повести их всех в ресторан, и угостить коктейлями, и убедить, что они все еще восхитительны, что впереди у них долгие карьеры и множество актерских возможностей; просто наш фильм тут совершенно ни при чем. За сорок восемь часов в мире киноэротики распространилась весть: мы – сострадательные порнушники. Приходите к нам на пробы, и мы вас пожалеем.
Сперва мы нашли двух натурщиц на эпизодические роли. Пока одна актриса за другой проваливались, персонаж, который сначала виделся нам латиноамериканкой, стал негритянкой и наконец рыжей. На роль «стыдливой» натурщицы мы взяли высокую брюнетку с кроткими глазами оленихи, которая неслышно бормотала и закрывалась руками; как мы узнали позднее, эта «интравертка» была известна тем, что с радостью отсасывала у любого в Голливуде, лишь бы получить роль. Обе главные роли нам не давались. Мы предложили роль художницы девственнице со скобками на зубах, которая очень хорошо читала, даже если и потребовала, чтобы мы убрались за три или четыре квартала, прежде чем она разрешила Вив, и только Вив, узреть священное величие ее наготы. Тем вечером она отправилась в свою театральную группу, где остальные актрисы, любая из которых взялась бы за роль в две секунды, если бы ей дали шанс, с визгом заверили ее, что ни один истинный трагик, имеющий хоть каплю самоуважения, не мог бы и помыслить о том, чтобы играть в таком проекте; она второпях передумала и так и сообщила нам на следующее утро. За два дня до того, как должны были начаться съемки, я наконец уговорил Вив взять на эту роль молодую женщину по имени Эми Браун, которая прикатила в Лос-Анджелес из Теннеси всего пару лет назад, прямо перед Землетрясением. У Эми были вьющиеся черные волосы и маленький рот со слегка искривленными зубами, и она совсем не отвечала представлению об этом персонаже, которое сложилось у Вив. Но она была бодрой и собранной, и мне нравилось, как она опирается о стену, когда проговаривает свои реплики, – как девушка, которая хочет вести себя сурово, но подсознательно пытается ото всех спрятаться. Мне также нравилось то, как она раздевалась; она делала это сосредоточенно и нельзя сказать, чтобы небрежно. Может, больше всего меня впечатлило то, что ее звали Эми Браун, а не Алмазкой, не Звездочкой, не Снежинкой – ни одним из тех имен, которые мы слышали за последние несколько дней. Я подумал, что женщина, которая прожила в Лос-Анджелесе целых два года и все еще считает, что Эми Браун – отличное имя для будущей знаменитости, настолько уверена в себе как в личности, что эта уверенность, в сочетании с ее железной целеустремленностью, нам сейчас очень пригодится.
И, наконец, была роль натурщицы, которую я списал с Джаспер. Призвав на помощь все свое воображение, я окрестил эту натурщицу Джаспер. По умолчанию все наши надежды ложились на актрису, которую мы с Вив называли Кошкой; она явилась на просмотр в облегающем черном трико. У нее были опухшие губы, словно их только что накачали насосом на бензоколонке за углом, а ее начесанные волосы, казалось, укладывали вантузом. Читая роль, она терлась о стену и вонзала в нее ногти, словно собиралась с ней совокупиться. Видя, что с каждым днем неизбежность назначения Кошки на главную роль растет, Вив начала закрывать лицо руками и сердито стонать, и мы так отчаялись найти кого-то на роль Джаспер, что даже самые бредовые идеи начали казаться прорывами. Я подумал, например, что мне явилось откровение, когда на пути домой со студии «Vs.», в конце Мелроуз-авеню, на выезде с бульвара Ла-Сьенега, надо мной поднялся, как ответ, Красный Ангел Лос-Анджелеса: Жюстин в роли Джаспер! Конечно, я не был абсолютно уверен, что подлинная Жюстин существует, хотя однажды, двадцать лет назад, мне показалось, что я видел ее за рулем красного «корвета» направляющейся на север по Россмор-авеню, у стыка с Вайн-стрит. И если Жюстин существует, думал я, так ли она бессрочно юна, как на плакатах, или же она древняя старуха, прячущая лицо в тени и заточающая свое тело в аэродинамической конструкции хитрых тесемок и крючков, призванных запустить ее фантастические груди в вечность? И тогда, когда я добрался до дома и позвонил ей, все еще помня телефон на плакате, я совершенно не рассчитывал, что кто-то ответит. Я думал, что услышу уводящий в пустоту ряд гудков, или записанный голос, отвечающий мне, что телефон отключен, или, может быть, автоответчик, который просто воскликнет в духе ее плакатов: «Жюстин!». Вместо этого, к моему изумлению, женский голос произнес: «Алло?» – и я не сомневался ни секунды, что это был сам Ангел, и так поразился, что немедленно повесил трубку...
К четвертому дню проб я понял, что нужно попытаться найти настоящую Джаспер. У меня не хватало мужества признаться Вив, что Джаспер была на самом деле, поскольку она захотела бы узнать, как это, собственно, я мог дать ей ускользнуть, а также насчет кольца в клиторе, потому что это не такая штука, которую можно просто выболтать в баре. Несколько вечеров подряд я ждал ее в «Лихорадке». Я спрашивал разных людей, не видели ли они ее, и не сильно удивился, что никто и понятия не имел, о ком это я. Официантка, которая приносила нам вино в тот вечер, не помнила ее, сколько бы я ни приставал, не помнил ее и бармен, сколько бы я ни нудил, как будто бы она была моей галлюцинацией, такой же иллюзией, как Жюстин – муза – тряпичная кукла, которая заманила меня в свою горницу на вершине башни вдохновения и потом захлопнула дверь, забрала ключ и сложила лестницу в чемодан, когда добралась до низу.
В последнюю ночь перед съемками, когда я уже готов был забыть о Джаспер и уйти, меня отвлек разговор за моей спиной. Люди в соседних кабинках болтали о том, о сем, и этот конкретный разговор ничем особенным не отличался – ни собеседниками, ни тоном, ни громкостью, – ничем, что могло бы обязательно привлечь мое внимание... но когда мои уши уловили знакомую фразу, которую я сперва не мог опознать, мне пришлось прислушиваться еще несколько минут, прежде чем я понял, что они говорят о «Смерти Марата». Я повернулся, чтобы глянуть через плечо, думая, что это кто-нибудь из редакции. Но это были мужчина и женщина, которых я никогда в жизни не видел, и они посмотрели на меня в ответ, как будто желая сказать: «В чем дело?» Чем дольше они говорили и чем дольше я слушал, тем более было похоже на то... короче, они говорили о фильме, как будто бы видели его. Они говорили о сценах, которых я не упоминал в рецензии, – другими словами, о сценах, которые не существовали даже в моем воображении, не то что на экране. «В эпизоде с монастырем освещение было потрясающее», – сказал мужчина. Эпизод с монастырем? – подумал я, серьезно встревожившись, пока наконец не вскочил на ноги из-за стола, чуть не перевернув его; люди за другими столами обернулись. «Я вижу, весь этот чертов город уже в курсе шутки!» – было все, что я мог прошипеть им. Выходя, я услышал, как официантка пробормотала: «Козел». Бармен подтвердил: «Ублюдок».
Я не очень уверен, как это случилось, поскольку я пытался соблюдать секретность, но скоро, казалось, вся редакция прослышала о моем новом занятии – писании порносценариев. Особенно увлекало это «кабальный совет». Вентура раскладывал на меня таро и извлекал из происходящего колоссальные жизненные уроки. Борясь за объективность, он никогда не затрагивал эту тему напрямик, выясняя, является ли мое новое занятие важной поворотной точкой или же завершающим падением с моральных высот, которые могли кому-либо пригрезиться в моей жизни...
На съемках «Белого шепота» не предполагалось никакой пышности. Учитывая длину фильма и его бюджет, который почти тянул на «гулькин нос», фильм нужно было снять за ночь, и на каждую сцену можно было отвести не более одного или двух дублей, максимум – три, если нам покажется, что можно выжаться до предела. У актрис было всего несколько часов на репетиции дома у Вив, причем я читал за Джаспер, так как с надобностью взять на эту роль Кошку мы смирились только в последнюю минуту; у нее, по крайней мере, был кошачий характер, если и не было кольца в клиторе. За день до съемок Вив, Вероника и я в панике прочесывали город, разведывая заброшенные заводы и грязные проулки, осматривая запущенные комнатушки, у которых всего-то и было достоинств, что явные доказательства – на скомканных постелях и запятнанных полах – того, что здесь имели место другие постановки, еще менее элегантные, чем наша. Признаюсь, заметив, что чем дальше, тем сильнее становится запах мочи и спермы, я усомнился во всем нашем проекте. Признаюсь, на момент-другой я почувствовал себя совершенно постыдным персонажем, точно так, как хотели бы этого Новые Образцы Добродетели. Наконец мы решили использовать один из Рдеющих Лофтов, что появляются после заката в заводском районе к востоку от даунтауна, белую пещеру без окон, изнутри похожую на огромное яйцо, с закругленными углами и комнатушками, расположенными по всему периметру, которые можно было моментально превратить в гримерные, репетиционные, офисы и кухню. Самое неоспоримое достоинство этого помещения, впрочем, состояло в том, что там не воняло.
В назначенный вечер, как только закатилось солнце и возник лофт, команда Вив подкатила микроавтобусы к складским воротам цокольного этажа и приступила к делу. За час были проложены рельсы для операторских тележек, установлены камеры, освещение и микрофоны, а также декорации – наспех сооруженная мастерская, где были мольберты, стол с красками и подиум, на котором позировали натурщицы. Съемочная команда состояла из обычного круга Вив – богемы и наркоманов. За оператора был здоровый техасец по имени Гаррис, а за гримершу – бывшая «лаборант-косметолог» из местного журнала мод; картины предоставил один из бывших дружков Вив. Продюсерами были Лидия и Найлз, супружеская пара из Нью-Йорка, которые раньше занимались театром. Лидия была умна, предана делу и приятна в общении, тогда как Найлз был первостатейный поц. Мы с Вив и Вероникой очень огорчились, узнав, что в знак любви Лидия вытатуировала имя Найлза на той части тела, которая, как мы считали, в противном случае была бы абсолютно симпатичной попкой. Найлз распространялся о своих обширных познаниях в любой области, от арт-директорства до грима и звукозаписи, разгуливая по съемочной площадке в идиотской бейсболке и рявкая бессмысленные указания в рацию. Он быстро успел оскорбить бывшего друга Вив – который и картины-то нарисовал только в виде одолжения Вив – и перелапать всех женщин на площадке, с которыми не был связан узами брака, и самой заметной из них была наша звезда. В ожидании появления остальных актрис Вив решила снять последнюю сцену фильма, в которой Эми Браун как закомплексованная художница, решившая поменяться местами с натурщицей, стоит голая на подиуме; пока операторы готовились снимать наплыв на Эми, сияющую в огнях, как дешевая версия Модильяни, Найлз сосредоточил на ней все свое внимание. Он метался то в кадр, то из кадра между дублями, «поправляя» ей волосы, постоянно смахивая локон с ее лба, в то время как Лидия разъярялась все более заметно, а на ее заду горело имя Найлза.
Все это, должно быть, не выродилось в полномасштабный супружеский кризис только потому, что Вив и Лидии пришлось заняться более серьезной проблемой. Кошки не было. После многочасовых неудачных попыток выследить ее Вив наконец сделала панический звонок кастинговому агенту с гангренозным засосом на груди, и ровно перед полуночью тот нашел еще одну актрису. Через тридцать минут Вив подошла и сказала, что новая актриса прибыла и читает сценарий.
– У нас новая Джаспер, – объявила она со странным выражением лица.
– У тебя странное выражение лица, – сказал я.
– Ну, интересно ведь.
– Что интересно?
– Она в самом деле Джаспер.
– Что значит – она в самом деле Джаспер?
– Значит, ее зовут Джаспер.
И точно, на стуле в тени, как будто бы появившись ниоткуда, как она появилась ниоткуда в ту ночь, когда я повстречал ее, сидела Джаспер. На ней было другое платье, проще и свободней – она перевоплотилась в создание гораздо менее внушительное, но такое же хладнокровное и слегка эфирное, как тогда в «Лихорадке», но теперь в руке у нее был мой сценарий вместо стакана вина. Вив представила нас друг другу, и Джаспер лишь оторвала глаза от сценария и сказала:
– Мне нравится идея с кольцом в клиторе.
– У тебя случайно такого нет? – засмеялась Вив.
– Пусть это будет сюрпризом, – рассмеялась Джаспер. Вив еще посмеялась. Они засмеялись вместе и потом, увидев выражение моего лица, снова расхохотались. В считанные минуты они отлично сошлись друг с другом, и потом Вив вернулась на съемочную площадку, а я уселся с Джаспер и начал объяснять ей сценарий. Я объяснял ей персонаж по имени Джаспер – то есть персонаж, который я у нее и украл; я объяснял ей слова Джаспер – то есть слова, которые она сказала. Она никак не давала понять, что сознает все это. Она никак не давала понять, что вообще когда-либо встречалась со мной. Она читала свои реплики, как будто они были совершенно новы для нее, как будто она никогда их раньше не слышала; она даже анализировала и интерпретировала их во время чтения, пробуя различные интонации. «Мне не нравится – “сиськи”, – сказала она, – я бы предпочла сказать – груди». Учитывая обстоятельства, я сказал ей, что она может говорить практически все, что хочет, если только это будет в общем духе сценария, и что у нас будут шпаргалки и суфлеры, так что волноваться ей не о чем. «Ах, нет, – настаивала она, – я выучу роль, я очень быстро все заучиваю». В конце концов я оставил ее одну, чтобы она могла просмотреть сценарий сама. Я был счастлив оставить ее за этим занятием. Сейчас в ней было что-то, что нервировало меня, как будто в тот вечер, когда мы встретились, ее спроецировало мое сознание, а сегодня – чье-то еще. Спустя несколько минут ее загримировали, все еще корпящую над ролью, и в скором времени мы были готовы ее снимать. Шли минуты, все ждали; в это время мы снимали все остальное, что можно было снять: сцены с остальными актрисами, крупным планом – кисточки, крупным планом – Эми на фоне холстов и холсты без Эми, крупным планом – бедра, похожие на лунные долины, и груди, как шары над пустынями. Вив постоянно бегала в гримерную, проверить, как там Джаспер, и каждый раз выходила без нее. Команда начала роптать. Наконец появилась Джаспер. Она вплыла на съемочную площадку так же, как в «Лихорадку» той ночью. Она двигалась так, будто шла не по реальному миру, а по коридорам своего воображения, где она может поднять какой-нибудь ею же воображенный предмет, беспечно восхититься им, а потом в скуке выбросить через плечо. Она не то чтобы скинула халат, а скорее дала ему соскользнуть с плеч, всходя нагишом на подиум; она сняла с себя все, кроме кольца с кошкой на пальце. Съемочная команда, равно мужчины и женщины, остолбенела от ее вида. Она была невероятно роскошна; если напрячь слух, можно было, наверно, услышать, как в ней все еще плещется сперма прошлой ночи. У меня была на нее двоякая реакция. Во-первых, мне хотелось трахнуть ее, потому что не трахнуть ее значило бы оскорбить Господа Бога и оклеветать Божественный распорядок, а во-вторых, мне хотелось сбежать от нее к чертям собачьим, потому что с минуты на минуту должно было стать ясно то, что я и подозревал с самого начала, – она абсолютно сумасшедшая, Ходячая Бездна в виде Женщины, олицетворение безумия настолько штампованного, что практически виднелся штрих-код.
Мы выписали все ее реплики на шпаргалки, и ассистенты приготовились ей подсказывать. Прозвучала команда «Мотор!». Джаспер произнесла первую фразу своего монолога – который я переписал по свежей памяти чуть ли не слово в слово после того вечера в «Лихорадке», о том, как сняла какого-то парня в арт-галерее и привязала его к его же кровати, – и потом забыла вторую фразу. Ассистент попробовал ей подсказать, но она отказалась следовать подсказке, попросив вместо этого начать заново. Вив скомандовала: «Снято!» – мы взяли паузу. Через пару минут Вив опять скомандовала: «Начали!» – и мы начали заново; Джаспер опять произнесла первую фразу, и опять забыла вторую, и опять отказалась следовать подсказке. Опять Вив сказала: «Снято!». Когда Вив снова велела начать съемку, Джаспер в этот раз забыла уже первую фразу; шпаргалка болталась прямо перед ее глазами, но она отказывалась ее читать. Вив крикнула: «Снято!» – мы взяли паузу. Вив сказала: «Начали!» – и Джаспер начала: «Я была в галерее пару дней назад, думала, что, может быть...» Она покачала головой. Вив велела оператору Гаррису просто продолжать съемку. Джаспер начала снова. «Пару дней назад в одной галерее, я туда пришла и...» Она начинала и останавливалась, снова и снова, в то время как камера продолжала снимать: «В одной галерее пару дней... в одной... я была в одной галерее, где, я думала... я...» Внезапно она зашлась в рыдании. «Все в порядке, все в порядке», – заверила ее Вив, и Джаспер кивнула: «Да, да, хорошо», – и снова начала сначала, и успела произнести несколько строчек монолога, прежде чем сбилась, и вдруг рухнула на подиум, словно в истерическом припадке, но сразу вскочила на ноги: «Ладно, ладно, ладно! Со мной все в порядке, правда, у меня получится», – и снова начала сначала, а камера все снимала, и вновь она произнесла несколько строк, прежде чем все опять развалилось.
К этому времени техасцу Гаррису и остальным членам команды хотелось просто вырвать пленку из камеры, завязать петлей и перекинуть через самую высокую балку. Каждый срыв подталкивал их все ближе к справедливому самосуду. Вив была невероятно хладнокровна. На нее орали, а она принимала по пятьдесят решений в минуту, одновременно не упуская из виду главную задачу, и спокойно контролировала происходящее как человек, для которого управлять – настолько естественно, что не нужно повышать голос или демонстрировать свою власть. Я слышал ее голос у себя в ушах. Это был успокаивающий голос; она слишком широко улыбалась, сияла слишком ярко. В мониторе за ней я видел, как Джаспер натягивает халат и закуривает сигарету.
– Что? – спросил я нервно.
– Ну...
Я не знаю, почему, но у меня сразу появилось ощущение, что Вив собиралась сказать нечто очень странное.
– Я считаю, мы уже добились от Джаспер всего, что у нас с ней может получиться. У нас почти достаточно для того, чтобы смонтировать это со сценами Эми. Но у нас до сих пор не сняты сцены Эми с Джаспер...
– Снимайте сцены с Эми крупным планом, – предложил я, стараясь быть полезным. – Кто-нибудь еще может читать реплики Джаспер за камерой.
– Вот именно.
Ее спокойствие настолько же ужасало, насколько внушало восхищение. Внезапно я увидел свет.
– И не думай об этом.
– Ты еще даже не слышал, что я хочу сказать.
– Даже не думай.
– Ты еще!..
В ярости она развернулась на каблуках и затопала прочь.
– Ну ладно, – уступил я, – скажи мне.
– Не волнуйся.
– Скажи мне.
В этом была вся гениальность Вив – теперь я умолял ее поделиться со мною мыслью, которая, как я был уверен, мне очень не понравится.
– Все, что тебе нужно делать, – это читать с ней, – сказала Вив, уперев кулаки в бедра.
– Почему этим не может заняться кто-нибудь еще?
– Прекрасно. Найдем кого-нибудь еще.
– Ты бы могла этим заняться.
– Прекрасно. Я этим и займусь. Мне ведь больше нечего делать, только что фильм снимать.
– Это могла бы сделать Вероника.
– Прекрасно. Это может сделать Вероника. Я просто подумала, что, может быть, ты мог бы тоже принять участие, что тебе бы этого хотелось, потому что ты написал этот сценарий и ты его понимаешь. Я думала, ты видишь, насколько лучше для Эми играть с кем-то, кто знает, как читать реплики, и что они означают.
– Но разве не лучше, если бы их читала женщина?
– Почему лучше? – всплеснула она руками. – Нет, прекрасно. Мы найдем женщину, которая будет читать.