Я думаю о бесконечных русских просторах, убийственной зиме...
В этот момент Геббельс обращается прямо ко мне:
- А ведь у нас за столом эксперт по России - госпожа Чехова. Не полагаете ли и вы, сударыня, что эта война закончится еще до наступления зимы, что на Рождество мы будем в Москве?..
- Нет, - односложно отвечаю я.
Геббельс сохраняет невозмутимость.
- Почему же "нет"?
- Наполеон тоже недооценил расстояния в России...
- Между французами и нами маленькая разница, - иронично улыбается Геббельс, - за нами поддержка русского народа, мы идем как освободители. Большевистская клика будет сметена гигантской волной революции!
Я пытаюсь сдержаться, но это мне плохо удается:
- Революции не будет, господин министр. Потому что в момент опасности все русские едины.
Спокойствие Геббельса улетучивается. Он немного наклоняется вперед и холодно произносит:
- Очень интересно. Итак, вы не верите в силу германского вермахта. Вы предсказываете победу русских.
- Я ничего не предсказываю, господин министр. Вы спросили меня, будут ли наши солдаты еще до Рождества в Москве. Я высказала свое мнение. Оно может быть верным, а может быть ошибочным...
Геббельс надменно смотрит на меня. Воцаряется неловкое молчание.
"Вот оно наконец и произошло, - думаю я, - открытое столкновение. Этого он тебе не забудет..."
Моим спасителем, во всяком случае в данной ситуации, выступает итальянский атташе. Он со своим обворожительным акцентом выражает восхищение прелестными окрестностями вокруг дома, словно мы только что вовсе не говорили о России.
Я бросаю ему благодарный взгляд.
Геббельс действительно ничего не забывает.
Он дает указание гестапо. "Вежливые господа", которые однажды уже навещали меня, на этот раз не утруждают себя. Они приглашают меня на "информационную беседу".
Моя политическая наивность действует на них настолько обезоруживающе и одновременно убедительно, что часа через два они отпускают меня с "признательностью за сведения".
МОЙ РОМАН С ЙЕПОМ
Многие принимают участие в "обслуживании войск". Мы удивляемся, кто только не именует себя актерами, танцорами и певцами. Но и профессионалы обязаны выступать перед войсками и тем самым вносить свой вклад в "поднятие и укрепление духа в тяжелые времена". Итак, вместе с моими коллегами я отправляюсь в "турне". В большинстве случаев это постановки с минимумом декораций и шестью-семью персонажами.
Я играю в Париже в "Театре на Елисейских полях", где гримерная великой Сары Бернар полностью сохранена, как и при ее жизни; я гастролирую в Лионе и в брюссельском "Королевском театре", который по своей акустике и архитектуре просто театр мечты.
И вот однажды вечером мы играем в Лилле "Любимую". Здесь, во Франции, после капитуляции французской армии - тишина, зловещая тишина. В маленьких городках немецкие оккупационные части начинают скучать. И Люфтваффе совершает только разведывательные полеты над Англией. Несколько месяцев спустя все изменится: за разведывательными полетами последуют бомбардировки, беспощадные бои, "воздушная битва за Англию".
Но тогда в Лилле мы еще не догадываемся об этом.
Спектакль окончен. Как это часто бывает, и здесь нас приглашает комендант города на стаканчик вина. Я колеблюсь. Знаю я эти приглашения, которые навевают лишь удручающую скуку: вялая беседа, искусственное веселье... У меня нет никакого желания, а точнее - я устала.
Мои коллеги уговаривают меня. Как "звезда", я не имею права отказаться.
"Круговой чаркой" обносят в боковой комнате маленького ресторанчика. Здесь более или менее регулярно собираются на вечеринки немецкие офицеры.
Ничто не предвещает, что этот вечер будет чем-то отличаться от других: те же разговоры, те же шутки, плохо скрываемое любопытство, за внешней корректностью маленькие фривольности, тайное желание "кое-чего еще"...
Входит запоздавший гость, офицер Люфтваффе, рослый и самоуверенный, но без следа надменности. Останавливается в дверях, словно ища кого-то. Видно, что здесь он не завсегдатай.
Секунду испытующе смотрит на меня. Потом кивает, улыбаясь. Его глаза завораживают меня. Он подходит, склоняется передо мной и говорит как ни в чем не бывало:
- Я знал, что встречу вас.
Мы непринужденно разговариваем, словно давние друзья. Чуть позже он объясняет мне, что и не собирался выходить сегодня вечером: "Я редко бываю здесь, почти никогда, сегодня же должен был пойти..."
Мы смотрим друг на друга: это было предопределено.
Йеп - командир эскадрильи в истребительном полку.
Как это часто бывает среди людей, духовно близких, нам с Йепом для взаимопонимания не нужен ни телефон, ни какие-либо другие средства связи. И наши письма, собственно, всего лишь дополнительное выражение того, что мы вместе ощущаем, думаем и чувствуем. Наш контакт не прерывается ни на секунду, даже когда между нами тысячи километров.
Йеп пишет мне очень подробно, несмотря на участие в боях или, возможно, из-за участия в этих боях, которые в любой момент могут оборвать его жизнь.
Я процитирую его письма, потому что они являются документом эпохи.
"1940 год. Вчера у меня был кровопролитный воздушный бой, в котором все-таки не повезло англичанину и он со своей машиной нашел смерть... я убийца... я все время твержу себе: меня не свалишь...
Думал ли мой противник то же самое?
Как долго мне будет везти?
Эта ужасная война! Она все время загоняет нас в безумное положение обороняющегося.
Когда вчера после боя, мокрый от пота, я вернулся к себе на квартиру, в темноту (электрический свет не горит, лишь на столе одна свеча), то нашел там три письма от тебя, одно от 29.12, другие от 1.01 и 2.01.
Как раз в этот день мыслями я был с тобой и мне захотелось иметь маленький медальон с твоим портретом. Когда я раскрыл письмо и действительно обнаружил там медальон, я только повторял: "Спасибо, спасибо, спасибо". Ты услышала мои мысли.
Я так радуюсь медальону с маленьким фото потому, что теперь всегда могу носить его с собой. Всегда, когда мне захочется, я смогу посмотреть на него, оно будет со мной в тысячах метров над Англией, оно разделит мою судьбу, сгорит, пойдет в плен или замерзнет вместе со мной в ледяных волнах.
На улице воет ветер. Я вслушиваюсь в него - я хочу услышать твой голос и твои легкие шаги и вправду слышу их...
Ветер продолжает завывать, бесконечно, беспредельно...
Бесконечным должно быть и маленькое "я" во Вселенной..."
"Март 1941. Вчера я снова бродил, при этом проходил мимо французского кинотеатра, в котором шел фильм "Les mains libres" ("Освобожденные руки"). Я видел фильм раньше, но мне захотелось снова увидеть тебя. Я счастлив. И замечаю там много деталей: например, твою сумочку с монограммой "Le Journal d'Olga Tschechowa". Ты все время старалась держать ее так, чтобы нельзя было прочесть твое имя...