Там фольксштурмфюрер, угрожавший Раддатцу, лежит за пулеметом. В момент, когда Ада пробирается в окоп, его задевает осколком гранаты, и он падает на дно, обливаясь кровью. Это становится для некоторых фольксштурмовцев сигналом к бегству, а Аде дает возможность беспрепятственно и незаметно сделать Раддатцу и еще двум знакомым спасительные инъекции.
Вместе с Агнес, экономкой Раддатца, я перебегаю к окопу. Мы хотим перенести его и двух других к нам в дом, в безопасность.
Все трое едва держатся на ногах: уколы уже начали действовать...
Мы заворачиваем их в простыни и тащим метр за метром к нам в дом; мы ползем, плотно прижимаясь к земле, вокруг нас рвутся снаряды.
Добираемся до дома без единой царапины. Троица уже отключилась. Мы затаскиваем их наверх в комнату, примыкающую к спальне Ады.
Тем временем один из фольксштурмфюреров врывается в дом и в бешенстве орет:
- Где тут дезертиры?
Мы кидаемся вниз.
Человек машет пистолетом и продолжает буйствовать:
- А ну, подавайте сюда трусов, да побыстрее! А кто будет скрывать этих свиней - пристрелю!
Ада - единственная из нас, кто продолжает сохранять присутствие духа и мужество: она выбивает из рук мужчины пистолет. Тут уже вмешиваемся мы с Агнес и, вытолкнув ошеломленного "героя" на улицу, запираем за ним дверь.
Удивительно, но больше мы ничего о нем не слышим. Несколько часов спустя нам становится ясно почему: военная ситуация снова меняется.
У нас во второй раз "русские гости".
- Немецкие солдаты, фольксштурм? - спрашивают нас советские.
Мы с чистой совестью отрицаем:
- Нет, только тяжелобольные, они лежат наверху.
Ада идет с ними наверх. Русские удостоверяются, что Раддатц и еще двое в прямом смысле слова невменяемы.
Русские указывают на дверь комнаты Ады:
- А там что?
- Моя спальня.
- Открывайте.
Ада открывает и столбенеет: на ее постели сидит человек, которого она сразу узнает. Он живет по соседству, высокий эсэсовский чин из ближайшего окружения Гиммлера.
- Кто этот мужчина? - грозно спрашивает один из русских.
Ада хорошо знает, кто этот человек, но, естественно, не имеет представления, как эсэсовский бонза попал в ее спальню.
Она колеблется. Ей нелегко донести на кого-либо, даже тогда, когда речь идет об эсэсовце, который, вероятно, рассчитывал найти в нашем доме относительно надежное убежище.
Ада пожимает плечами.
- Ты лжешь! - говорит русский.
Ада молчит, надеясь, что эсэсовец сознается сам. Но тот смотрит перед собой отсутствующим взглядом.
Русские забирают всех нас.
Когда мы проходим мимо дома эсэсовца, его жена подбегает к садовой изгороди и обменивается со своим мужем несколькими словами, которые мы не понимаем, потому что между нами и им слишком большое расстояние. Эсэсовец кивает своей жене.
- Что она сказала? - спрашивает у меня один из солдат.
- Я не поняла.
Солдат недоверчиво смотрит на меня. Жена быстро убегает обратно в дом.
В этот момент эсэсовец подламывается, словно от удара. Он мертв - раскусил капсулу с цианистым калием. Позднее я узнаю, что жена и ребенок отравились несколькими минутами позже...
После бесконечного допроса нас пока что отпускают - за недостатком улик. Но мы остаемся под подозрением, так как в нашем доме был схвачен высокий эсэсовский чин. Недоверие советских солдат сохраняется, мы это еще почувствуем...
Мы - моя дочь, внучка Вера, Карл Раддатц с женой и моя русская подруга Зинаида Рудов - сидим в погребе нашего маленького дома.
"Сталинские органы" молчат, раздаются лишь отдельные выстрелы. Вдруг в дверях появляется советский солдат. Лоб его окровавлен. Он направляет свой автомат на нас. Никто из нас не шевелится - мы завороженно смотрим на ствол.
Солдат оседает вниз, хватается за лоб, вскрикивает от боли и падает замертво.
Его товарищи протискиваются в подвал. Один из них говорит:
- Колю застрелили!
Нас выводят. Через три дома теперь расположена комендатура.
Мой допрос не длится и пяти минут. Я подозреваюсь в шпионаже, потому что говорю по-русски.
Я не успеваю даже слова сказать. Я даже не могу назвать своего имени или профессии. Приговор: смертная казнь через расстрел, и двое солдат сразу встают по бокам.
Прежде чем мы выходим из помещения, появляется долговязый советский офицер. Все остальные встают перед ним навытяжку.
Офицер пристально рассматривает нас и спокойно спрашивает:
- Что тут происходит?
Один из его подчиненных объясняет. Тем временем я заговариваю по-русски...
Офицер ничем не выдает своего удивления и невозмутимо просит меня продолжать. Я говорю ему, кто я такая, представляю свою дочь, внучку, друзей и рассказываю, что произошло.
Офицер слушает без комментариев и потом спрашивает, не в родстве ли я с московской актрисой Ольгой Книппер-Чеховой. Я киваю: