Короткие августовские ночи не давали защитникам времени для отдыха. Изможденные, они порой обессиливали столь, что засыпали мгновенно, едва случалось уткнуться лбом в стену ли, в спину ли соратника, положить ли лицо на ладонь. А у других в то время не было сна. Едва закрывали глаза, представлялись лица врагов, желтые оскаленные зубы, желтая пена в углах рта, остекленевшие яростные глаза, и в защитниках вставала такая ярость, такой приступ злобы, что сон отступал и хотелось снова подняться на верх стен, снова, изловчась, бить мечами и копьями в эти желтые зубы, в эти остекленевшие зрачки.
К ночи, сменившись, защитники Сиваса спускались со стен на отдых. Одни присаживались у костра, пили воду, другие искали уголок потемнее, чтобы, привалившись к чему-нибудь, уснуть, подремать, поговорить между собой после дня, полного криков и брани.
Снаружи шум не затихал.
Завоеватели, тоже сменившись, лезли наверх с новой яростью, и тысячи глоток ревели, и визжали, и горланили там, сливая свои голоса в единый страшный рев беснующегося исполинского зверя, хребтом подпирающего небеса.
Но уши защитников свыклись с тем ревом и уже не внимали ему.
Не было и ночной тьмы - тысячи костров пылали вокруг города, взметая искры. Алое зарево этих костров всю ночь полыхало в небе, и в Сивасе было светло. Горели и свои пожары, как жители ни боролись с огнем.
В одном из укромных углов собрались защитники. Не спалось: хотелось сперва покоя, прежде чем перейти ко сну.
Каждый в полутьме, обагряемой заревами, рассказывал что-нибудь о себе, что с кем случалось удивительного. Тут перестали сторониться друг друга, остерегаться, обманывать - многие из сограждан погибли на глазах у всех. Другие готовы были встать и умереть вслед за теми.
Один рассказывал, как, когда он еще был мальчишкой, его обсчитал купец.
- И я, подросши, лет пять ходил мимо его лавки и бормотал: "А я с тобой разочтусь, я разочтусь". И один раз он зазевался, а я взял у него пару яблок и одно успел запихнуть за пазуху, а другое ему протянул и говорю: "Получи за это яблоко". А он засмеялся и говорит: "А ну плати-ка за оба, они у меня считанные!" Так я опять ходил мимо и думал: "Придет время, разочтусь!.."
- Ну? И расчелся?
- Расчелся. Раз я его ночью встретил на улице. Кругом никого не было. Я его остановил и заколол.
- Это ты про Инана?
- Про него. Ты знаешь?
- Тогда по всему городу гадали, кто бы и за что бы его убил.
- Это я.
Второй собеседник попрекнул:
- Зачем врешь?
- Я?
- А то кто же? Ты ведь тогда со мной в Кейсарию скот гонял. Про Инана нам сказывали, когда мы вернулись. Его грабитель убил.
- А все равно. Будь я тогда в Сивасе, его убил бы я.
- Твое дело! Зачем на себя наговаривать? Не будь этой осады, ты и не знал бы, как это - убивать!
- Право, убил бы! Только теперь лучше б сумел.
Тогда третий из собеседников, рослый и задумчивый, сказал:
- Я тоже раз убил. Как обещал, так и сделал. Деньги были нужны.
- Дорого дали?
- Двадцать дирхемов.
- Не щедро.
- Торговаться было некогда.
- Как же это ты?
- Одного горбуна. Маленький человек, а держал при себе медяк, который другому был нужен. Предложили продать, а он отказался. Что ж было делать, когда он нужен? Позвали меня: отними, говорят, медяк, он, мол, у него в штанах зашит. Я пошел. Я тогда бельем вразнос торговал. Приношу полную связку всяких штанов. Давай, говорю, штанами меняться. А он только что проснулся, от моих слов спросонок окосел и хвать рукой за то место, где медяк у него запрятан. Я смекнул: оттуда, не сняв с него штанов, не вытянешь. Хватил его ребром ладони по переносью, он и повалился на мешок. А там кругом были нагорожены мешки с сушеным мясом. Тяжелые мешки, он около них и спал, они над ним нависали, на таком же мешке постель стелил. Я вижу, надо скорей, скорей кончать это дело. Штаны с него сдернул, чую, медяк у меня. На горбуна глянул, как, думаю, он без штанов, и удивился: зачем убогому горбуну этакое? Даже позавидовал: непостижима щедрость аллаха! Скорей, от греха, повалил на него сверху мешки, он даже хрястнул. Тем дело и кончилось. Дирхемы получил, они тут при мне, а медяк отдал кому надо.
- А кому это было надо? Да и зачем?
- Я тебе так объясню: человек тогда спокойнее живет, когда меньше у него любопытства.
- Кто же это тебе сказал?
- Это говорил хозяин того подворья, где горбун жил.
- Я знаю это подворье. Со столбами.
- Знаешь, так помалкивай.
- Поспать бы.
Тогда второй собеседник сказал:
- И ты небось врешь. Как это своих убивать?!
Первый рассказчик, укрываясь войлоком, ответил:
- Время ночное, почему бы и не поврать!.. О том, кому чего хотелось.
Отсветы костров уже сливались с заревом зари.
Светало. Начинался новый день отваг и подвигов.
В городе жили, дети играли кожаными мячиками между домами, ласково нянчили меньших братьев. Женщины варили еду и стирали белье - еды и воды в городе хватало.
Мустафа строго приказывал даром раздавать всем хлеб. Пекарни пекли хлеб. Родники били чистой водой в самом городе, и ни отвести эту воду, ни отравить ее Тимур не мог.
Улемы и армянские попы призывали к молитвам и говорили короткие поучения о гневе божием на тех, кто губит мирную жизнь городов и людей в тех городах.
Но бог таил свой гнев, и завоеватели не страшились бога.
5