Молчат девушки… В мыслях каждой пробегают, вероятно, планы личной жизни, зарождающейся или будущей любви, брака, семьи… А тут, хотя и не настоящий брак, но по документам все-таки нужно стать замужней женщиной. Есть над чем призадуматься шестерым нашим девушкам!
— Видите ли, девочки, — с особенной задушевностью прервала молчание княжна Кутыева, — если бы я сама была помоложе, то после сообщение Бориса Лукьяныча я бы даже и не обращалась к вам. Я сама согласилась бы на этот брак. Но мой возраст, — грустно улыбнулась она, — не возраст невесты для юноши. Это было бы очень подозрительно. Поэтому-то ему и нужна ваша молодая помощь, и дядя Боб прав, когда решил обратиться к вам. Если бы нужно было венчаться в церкви — было бы тяжело лгать перед иконой и священником. Но брак в ЗАГС'e — это только формальность. И, верьте мне, дети, счастье в жизни не зависит от формальностей! Счастье — в чистой совести и любви, — едва слышно закончила пожилая женщина, и ее задумчивое лицо нервно дрогнуло.
— Так мы и не колеблемся вовсе! — звонко и задорно прокатился по комнатке голосок Тани. — Ей Богу, ну, ни секундочки. Экая важность — на бумаге расписаться. Верно, девчата? Раз нужно выручать — выручим. Дело, видно, серьезное. Что-нибудь случится — мы себе до конца жизни не простим… По моему, кинуть жребий — и дело с концом. Как? Все согласны?
Ее молодой задор и решительность развеяли задумчивость остальных девушек. Опять заулыбались лица, и со всех сторон донеслись одобрения.
— Ну, вот, видите, Лидия Константиновна, — повернулась Таня к нам с сияющими глазами. — Наши девчата — ребята дружные . Они не допустят, чтобы из-за них скаут в подвал пошел. Выручим!
Потом она подсела ко мне, просунула свою руку под мою и, весело блестя глазами и этак умильно заглядывая мне снизу в лицо, сказала самым просительным тоном:
— Дядя Боб, дорогой, золотой! Ведь теперь уже дело решенное. Ей Богу же, мы ни капельки не колеблемся и не боимся. Мы поможем, ну, ей Богу, поможем. Только скажите, кто это?
— Ишь, шустрая какая! Да ведь вы еще не невеста?
— А, может, жребий-то мне и выпадет. Я готова. Ну, Борис Лукьяныч, милый дядя Боба, ну, скажите. Не томите душу… Девчата, просите Бориса Лукьяныча не секретничать. Свои ведь. Раз мы уж согласились, чего уж там дальше тайну строить?
Улыбающиеся умоляющие девичьи лица окружили меня.
— Ах, вы, бабье любопытное. Вас хлебом не корми — дай только за хвостик тайны подержаться… Ну, ну, хорошо. Раз вы уже согласились помочь — я скажу вам, кто попал в беду, но с условием полного секрета. Обещаете?
Обещание слились в общий хор, и хотя я и не верил в способность девушек хранить те секреты, где есть капелька романтического, но делать было нечего — все равно узнают…
— Володя.
— Володя? Это — наш донской скаутмастор? Который в Армии был? С Дона?
— Да, да. Но дело-то не в нем персонально. Будь он Володя, Петя или Ваня — все равно. Нужно выручать. Обещали вы — съезд невест — теперь не подведите. Срочно давайте спасительницу Володе, да держите язычки за зубами…
— Ладно. Так давайте решать, девчата. У кого дома лучше всего семейное положение? Так, чтобы неприятностей без разрешение родителей не было.
— Да, герлиньки, самое неприятное — это было бы огорчить маму. Вот тут надо особенно осторожно.
— Да ведь мы можем пока и не говорить маме? — прозвенел задорный голосок Тани. — Ведь свадьба-то все равно липовая. И сообщать-то не о чем.
— Ну хорошо, «пока». А потом? Мама-то ведь все равно, в конце концов, узнает и будет вдвойне огорчена тем, что от нее все скрывалось. Тут уж лучше, чтобы совсем не нужно было врать и скрытничать… Может быть, кто-нибудь собирается уехать. Это, пожалуй, было бы лучше всего.
— Еще бы! Выскочить замуж и драпа! — пискнула неунывающая Таня.
— Молчи ты, синичка-вертихвостка! А вы, девочки, сами думайте, кому удобнее. Тамара — права. Нужно провести все без лжи домашним.
Наступившее молчание было прервано несмелым голоском Оли.
— Может быть, я гожусь? Мамы у меня нет. Я сирота — сами знаете. Папа с Врангелем уехал. А через месяц-два я уеду с бабушкой в Симферополь, к дальним родным.
Я взглянул на Олю. Краска румянца покрыла ее нежное лицо, но глаза смотрели смело и прямо.
— Ты, Оля? — переспросила начальница. — А ты Володю знаешь?
— Знаю, — прошептала она, опустив глаза, и ее щеки зарумянились еще больше.
— Так ты согласна?
— Да, — тихо, но твердо сказала Оля.
Старая начальница сердечно обняла ее.
— Знаете что, товарищи женщины, — предложил я. — Володя-то ведь ждет как раз у меня… Давайте, пойдем все к нему вместе поздравить с благополучным сватовством…
Ликующая, смеющаяся толпа девушек, окружившая смущенную Олю, отправилась вместе с нами к моему дому.
При нашем появлении Володя сидел за столом и удивленно встал перед волной девичьей атаки, стремительно ворвавшейся в комнату.
Звонкоголосая Таня, наш «чертенок в юбке», сияя от радости, схватила Володю за руку и потащила его к Оле.
— Вот, Володя, ваша невеста! — закричала она с восторгом. — Хоть завтра катите с нею в ЗАГС. Она сама вызвалась. Ей Богу, сама!..
Юноша стоял в нерешительности среди взволнованных смеющихся девичьих лиц и, видимо, не знал, верить ли им.
— Таня не шутит? — как-то глухо спросил он у княжны Лидии.
— Нет, нет. В самом деле…
Володя с чуть побледневшим взволнованным лицом резко повернулся к Оле, молча стоявшей в группе остальных девушек.
— Оля, — несмело спросил он, и голос его чуть дрогнул. — Вы… Вы согласны?
Девушка подняла на него свои голубые глаза, сконфуженно улыбнулась и молча протянула ему руку.
Юноша быстро шагнул вперед, неловко схватил ее пальцы обеими руками. На несколько секунд воцарилось молчание.
У всех нас почему-то дрогнуло сердце, как будто все мы почувствовали, что в этой мимолетной сценке есть какие-то нотки, глубже простой благодарности за дружескую услугу… Даже неугомонная Таня как-то притихла.
Внезапно Володя опустился на колено и с признательностью поднес к губам дрожащую руку девушки…
— Браво, Володя! — не выдержала Таня. — Ну, совсем как в рыцарском романе после тур… турнира!.. — прозвенел и внезапно сорвался ее голосок.
— Ну вот, дорогие мои, — взволнованно сказала княжна Лидия, — слава Богу, и договорились…
И глаза старой женщины заблестели мягким чувством любящей матери…
Так Туманов превратился в Смолянского[3]. Опасность была отклонена. Два провода, качавшиеся в темноте над миной, уже перестали грозить неминуемым взрывом…
Весной 1921 года в закупоренную бутылку Крыма стали прорываться понемногу вести из уже ранее подвергшейся чистке России. Прибыли первые журналы, первые письма. Приехали первые люди не казенного, советского, а вольного мира. Появились сведение о жизни в остальных частях необъятной страны. Мало радостного было в этих сведениях — разруха транспорта, голод, террор. Искусственно созданный нервный подъем войны падал и сменялся унынием.
Партия и комсомол искали форм организации и власти, и жизни, и хозяйства. Но форм этих еще не было. Разрушение и уничтожение шло гигантскими шагами, ибо методы этого уже достаточно были проработаны еще в мирное время. Но постройка «новой жизни» вперед не подвигалась… Советская власть словно еще не знала, что ей, собственно, делать с государством, а население не понимало, в какие рамки жизни его хотят втиснуть теоретики социализма.