— Верно. Мы получили сведения, что умер основатель скаутского движения, генерал Баден-Пауль, и почтили его память…
— Ах, вот как? — торжествующе воскликнул комсомолец. — В честь всяких иностранных генералов шапки снимать будем? Память его почитать? Вы этому, значит, молодежь обучаете? Так и запишем… Здорово! Скоро это и перед нашими белыми генералами, значит, шапки поснимаете?..
— Мы снимали шляпы не потому, что он генерал. Для нас он не генерал, а основатель скаутов, наш друг. Только об этом я и говорил.
— Хорошенькое дело, ребята! — обратился секретарь к остальным комсомольцам. — Еще бы вечную память заказать — совсем было бы советское воспитание!..
Лицо Лидии Константиновны покраснело. Наглый тон молодого парня возмутил ее.
— Этого не понадобится, — сухо возразила она… — Баден-Пауль жив. Сведение о его смерти, к счастью, оказались ошибочными…
— Слышите, ребята, «к счастью», — злобно подхватил политрук. — Ну-с, а мы наоборот говорим: к несчастью, он жив остался. Мы, комсомольцы, желаем всем генералам поскорее передохнуть…
— Постой-ка, Красников. Тут Солоневич сказал, что ихний домик какой-то наши комсомольцы разрушили, — вкрадчиво начал один из сидевших парней. — Это, по моему, — клевета и подрыв авторитета Комсомола. Это так спустить нельзя…
— Это верно, — вскочил опять политрук. — Это же безобразие. В лицо такое обвинение бросать…
Атмосфера стала накаливаться и грозила явными неприятностями, которые в нашем положении могли быть чреватыми большими осложнениями. Надо было прибегнуть к любым мерам для мирной ликвидации всех конфликтов.
— Бросьте, товарищи, на стенку лезть! — добродушно сказал я. — Мы ведь все знаем. Наши ребята хотели морду бить виновникам разрушение домика, да я удержал их. А насчет того, кто ночью домик ломал — будьте покойны, мы собрали все сведение и все доказать можем. И если такая штука повторится, мы не остановимся даже перед тем, чтобы и в ЦК КСМ написать. А там за такое хулиганство по головке не погладят…
— Да это-ж без нашего ведома, — немного смущенно сказал секретарь.
— Да, я прекрасно знаю это. Поэтому-то никуда и не жалуюсь. Право, ребята, нам лучше мирно жить. Мы всегда договоримся по душам, без всяких там приказов и нажима. Вы, товарищ политрук, заходите к нам регулярно. Наши скауты пока не привыкли к политбеседам. Поэтому-то они так неловко вас и спрашивали. Но ваши беседы для них очень полезны и нужны. Говорите вы прекрасно, как настоящий оратор, и все мы будем с интересом ждать ваших дальнейших бесед. А насчет ваших советов, товарищ Красников, то уверяю вас, мы примем их во внимание и всегда будем рады выслушать ваши ценные указание в области воспитания советской молодежи…
Мы вышли на улицу.
— Ну, Лидия Константиновна. На этот раз, кажется, сыграли в ничью. Вероятно, удалось замять опасность.
— А почему бы не оборвать их? По моему, надо было дать им более резкий отпор!
— Ну, а что дальше? Сделать их своими явными врагами? Конечно, Л. К., я могу пойти к Горвоенкому. Этот бой мы выиграем. Ну, а дальше? Будут потом придирки, жалобы, доносы. Отравят всю нашу жизнь. Ведь все-таки сила на их стороне. Они «свои в доску»… А мы — «беспартийные спецы», как они назвали… Нужно лавировать. Ведь вы сами видели какие там типы…
— Откуда только такое хулиганье набралось?
— Говорят, все больше с Корабельной стороны. Почуяли запах власти. Карьеру делать начали. Руководители молодежи, нечего сказать… Вот поэтому-то, Лидия Константиновна, мы и должны изворачиваться, чтобы все-таки остаться около нашей молодежи и не дать ей попасть под такое, вот, «руководство»…
— Пожалуй, вы правы, — задумчиво сказала старая учительница. — Тут не до личного самолюбия. Надо защищать ребят…
Страх и совесть
Несмотря на все наше миролюбие, придирки Комсомола все усиливались. Заметили мы и усиленное внимание со стороны ЧК. Наши политруки все больше стали смахивать на шпионов, и приближение крупных неприятностей стало чувствоваться все больше.
Однажды, поздно вечером ко мне постучался моряк Григ.
— Вот что, Борис Лукьянович, — волнуясь, с трудом выдавил он после нескольких минут незначительного разговора. — Я хотел посоветоваться с вами относительно одного очень серьезного дела. Оно меня очень мучает…
— Ну, что ж, давайте, Григ, подумаем вместе.
— Только, Борис Лукьянович, это дело совершенно секретное. Я только вам и решился про него сказать…
И путаясь в словах и краснея, юноша признался мне, что он взял на себя обязательство быть шпионом ЧК в нашей дружине.
Меня не удивило его сообщение. Что ЧК должна была постараться завербовать информаторов из числа наших скаутов — было очевидно: мы не могли оставаться вне пределов щупальцев ЧК…
А как бы поступили вы?
Кажется странным и на первый взгляд чудовищным, как это честный человек может взять на себя обязанности шпиона в той среде, где он живет и работает.
Но вот, представьте себя, читатель, на месте такого человека, среднего советского гражданина, служащего, рабочего или учащегося.
Вот вы получаете повестку:
— «Гражданину такому то. Предлагается вам явиться в ЧК, комната No… такого-то числа, к такому-то часу»…
Не подчиниться, конечно, нельзя. Вы лихорадочно перебираете в памяти ваше прошлое, настоящее, список ваших знакомых и недоуменно и тревожно спрашиваете себя: «зачем это я мог понадобиться ЧК»?
Оставив домашних в сильнейшей тревоге, вы, «скрипя сердцем», идете в ЧК. В комендатуре вас предупреждают, что для того, чтобы выйти обратно, вы должны получить подпись следователя на пропуске… Слово — «следователь», и полученная информация вас, конечно, не радуют. Вы уже начинаете чувствовать себя в зависимости от любого его каприза, а безответственность и произвол чекистов вам хорошо известны по многочисленным страшным рассказам, окружающим работу ЧК.
Следователь встречает ласково и приветливо, что несколько успокаивает вас. Он любезно расспрашивает вас о прошлом (так, мимоходом), о вашей работе, о перспективах. Ни слова о причинах вызова. Затем он задает вам вопрос об отношении к советской власти. В вашем мозгу молнией мелькает анекдотический ответ: «сочувствую, но ничем помочь не могу», но, разумеется, в стенах ЧК вы отвечаете — «сочувствую» или, если вам уж очень противно лгать, — «лояльно».
— Ну, вот и прекрасно, — оживленно подхватывает следователь. — Мы так и знали, что в вашем лице мы имеем сознательного советского гражданина, всецело преданного нашему советскому государству. Это нас очень радует, ибо мы прекрасно знаем, что со всех сторон окружены контрреволюционерами, вредителями и шпионами. Скажите, пожалуйста, — уверенно спрашивает дальше следователь, как о чем-то само собой разумеющемся, — вы, конечно, не приняли бы участие в этих подлых организациях буржуазии?
— Ну, конечно, нет!
Ответ, как видите, единственный. Другого нет…
— Ну, мы в этом и не сомневаемся ни капли. Ну, а скажите, например, вот, если бы вы узнали о существовании таких контрреволюционных организаций — как бы вы поступили в таком случае?
А ну-ка, дорогой читатель, проверьте самого себя! Как бы ответили вы на такой вопрос в стенах ЧК?.. Большинство спрошенных отвечает, что они употребили бы все свои усилия, чтобы «отговорить» участников от такого «гнусного» дела.
— Ну, хорошо, а если бы они не были бы убеждены вашими доводами, а продолжали бы свою вредоносную деятельность, что тогда?
Спрашиваемый мнется.
— Ну, я уверен, — как бы не замечая этой нерешительности, говорит чекист, — что вы, как сознательный советский гражданин, сочувствующий нашей власти, сочли бы, конечно, нужным сообщить нам о существовании подобной организации. Ведь так?
Против логики такого вывода трудно спорить, и вы вынуждены с ним согласиться.
Следователь кажется очень довольным.
— Ну, и прекрасно. Мы нашли в вас ту степень сознательности, на какую и рассчитывали… Позвольте же приступить к делу (Вы настораживаетесь). В вашем учреждении (заводе, ВУЗ'e) мы подозреваем наличие некоторых антисоветских группировок и просим вашей помощи в деле получение некоторой информации. Какого вы, например, мнение о товарище X.?
Вы перебираете в своей памяти все, что вам известно о X.
— Товарищ X. специалист по такой-то отрасли, работает хорошо, и ничего подозрительного в его поведении я не замечал.