— Что-ж делать, друзья. Такие штуки по всей России пошли. Дело прошлое… Ну, а теперь как вы сорганизовались?
Боб весело рассмеялся.
— Мы теперь окопались при Яхт-Клубе Всевобуча[10] и гордо называемся «допризывники по системе „скаутинг“». Поди — укуси. Смена красным морякам, а не какая-нибудь контрреволюция. Военные нас поддерживают, дали две старых шлюпки. Мы их отремонтировали, ведем с допризывниками морскую подготовку, а сами незаметно и своими делами занимаемся. Ничего, живем, не унываем… Потом же мы все подвохи комсомольцев заранее знаем: у нас ведь свой ручной комсомолец есть.
— Кто это?
— Да, вот, Григ.
— Вы, Григ? Вы — комсомолец? Всерьез или по названию?
— Да что, Борис Лукьяныч, делать-то иначе? — смущенно сказал юноша. — Я уж думал и так, и этак — другого выхода никак не нашел. Видите ли, по моей слесарной специальности я числюсь производственным рабочим и хочу как-нибудь в Автомобильный Институт в Москву поехать учиться. Не оставаться же век слесарем! Ну, а туда только комсомольцев и направляют. Я и решил…
— Он и у нас совета спрашивал, — вмешалась Тамара. — Мы тоже решили, что он прав. Нужно пробиваться вперед. Что-ж делать? А Григу без комсомольского билета пути никуда нет. Вопрос жизненной тактики… Но зато нам, Борис Лукьяныч, он здорово полезен. Уж мы-то обо всех затеях комсомольцев заранее знаем. Нас, герлей, ведь тоже он предупредил о налете.
Я посмотрел на смущенное лицо Грига, его открытые честные глаза, вспомнил его историю с секретным сотрудничеством в ЧК и успокоился. Этот — был и останется нашим.
— А в Комсомоле не знают разве, что вы скаут?
— Знают, что я когда-то был скаутом, но считают, что я разочаровался и, как блудный сын, вернулся в лоно коммунизма.
— А вы не боитесь, что вас обвинят в двурушничестве?
— Ну, что-ж, — спокойно ответил он. — Тут борьба мозгов — кто кого обманет. Не думал я, что придется лисой изворачиваться, да, вот, пришлось. Такое время, значит. Тут только хитростью и можно держаться. Я теперь вроде как настоящий разведчик в чужом лагере, — засмеялся Григ. — Поймают — ну, что-ж: на то и война. По крайней мере знаешь, за что. Хоть не так обидно. А сколько народу погибло, вот так, за здорово живешь? Эх…
Поздно вечером, после этого сбора шли мы с княжной Лидией по каменистым залитым лунным светом улицам города. У больших чугунных ворот старая начальница остановилась.
— Пройдемте, Борис Лукьянович, через бульвар, — сказала она. — Вы ведь не спешите?
По широкой песчаной аллее мы подошли к громадному белому зданию панорамы, окруженному густой рамкой темных деревьев.
Раньше в больших нишах круглой стены стояли бюсты героев Севастопольской обороны, погибших здесь 70 лет тому назад. Теперь эти ниши были пусты.
— А куда же бюсты отсюда девались? — удивленно спросил я. — В музей, что ли, отвезли?
— В музей? — горько улыбнулась княжна. — Ну что вы, Борис Лукьянович! Героев империалистической войны да в пролетарский музей? — иронически подчеркнула она. — К ним отношение попроще.
— А как же?
— Да просто веревки на шеи понакинули, стащили вниз и разбили ломами, поглядите: вот еще белые осколки лежат — вот, у стен…
Я отвернулся с глубоким чувством негодования.
— Разнузданный инстинкт разрушения, — тихо сказала княжна. — Ломай, бей без оглядки все старое, «отжившее». А, вот, когда дело доходит до стройки, до созидание — тут тупик…
— Значит, ваше мнение о «стройке новой жизни» — пессимистическое?
— И очень даже, — печально прозвучал ответ старой учительницы. — Эти бюсты — что! Это — пустяки. Все эти материальные разрушение сравнительно не так страшны. А вот, когда души детские ломаются, да вывихиваются, вот, это — уже трагедия.
— Вы про комсомол говорите?
— Да не только про комсомол, да пионеров — про всю молодежь. Вот, возьмите наши школы. Отменили все с одного маху — и программы, и методы, и учебники. А нового ничего не создали. Ну и хаос… Да какой хаос! — с горечью продолжала она. — Ведь мы, педагоги, не знаем прямо, что делать, чему учить, чему воспитывать. Комсомольские ячейки, куда вошли почти сплошь хулиганы, делают в школе, что хотят, даже преподавателей увольняют. Дети дичают все больше. Программы, методы, системы меняются каждые 2–3 месяца. Чехарда… А тут, вот, еще и скаутские отряды закрыли: нашли тоже, видите ли, новую «гидру контрреволюции»… Эх, лучше не думать…
Мы долго молчали, глядя на чудесную картину озаренного призрачным лунным светом бульвара. Царила полная тишина. Только неумолчный шум цикад едва слышно звенел в настороженном покое южной ночи…
— Хорошо, — вздохнула княжна. — Уходить не хочется. Забываешь о тревогах дня… Вот, кстати, я хотела спросить вас, Борис Лукьянович, о ваших планах на будущее. Как видно, запрещение КСМ вас не остановит?
— Я буду откровенен с вами, Лидия Константиновна, — задумчиво ответил я. — Видите ли, иллюзий относительно будущего у меня нет. Были, пожалуй, когда я ехал сюда, в Россию, из Константинополя. Но действительность скоро и радикально излечила меня. Я, как и вы, не верю в «новую жизнь»… Но вы спрашиваете, очевидно, о перспективах подпольной скаутской работы?
— Да, и об этом тоже.
— Ну, что-ж! Перспективы самые унылые. Конечно, нас раздавят, сомнут. Разве в этом можно сомневаться? С одной стороны, юношеские группы, необъединенные и неорганизованные, вооруженные только моральной силой своей идеи, а, с другой — вся мощь государственного аппарата, с его бездушным механизмом. Силы уж очень неравны…
— Но вы продолжаете бороться?
— Нет, Лидия Константиновна, я не столько борюсь, сколько пытаюсь смягчить удары, которые уже стали падать на нашу молодежь… Вот, вы видите сами — наши ребята не складывают оружия. Для них ведь такая борьба — не трагедия, а только почва для испытание их молодых, бьющих через край сил… Эта тяга к борьбе — стихийна, и вы знаете, княжна, над ней, может быть, можно и посмеяться, но не преклониться перед ней нельзя. Ведь это же проблеск той силы, той идеи, которую мы с вами воспитывали в них столько лет… Вот сейчас — возьмите, ребята не хотят сдаваться перед натиском грубой силы, и это не есть подзадоривание взрослых, а честно понятое следствие нашего воспитания… Это — чувство долга, правды и чести…
— Но если, по вашему мнению, вся эта борьба обречена на провал, — что же вы собираетесь делать?
— Я много думал над этим и решил, что весь свой авторитет и опыт я употреблю на то, чтобы боевой инстинкт и спайку ребят переключить на другие формы деятельности.
— Другие? Какие же? — удивилась княжна.
— Ну, прежде всего — внешне, в порядке камуфляжа, в Одессе, например, под маркой спорт-клуба. Здесь — допризывники и «литераторы». И вы, конечно, замечаете, Л. К., что это не столько стремление к подпольной деятельности, как просто инстинкт объединение в жизненной борьбе. Русская молодежь начинает делиться на два лагеря — этот, вот, комсомольско-пионерский, без всяких моральных установок, и другой — вот вроде наших ребят. Вы, вероятно, чувствуете, что наши ребята не пойдут грабить и комиссарствовать. И эта молодежь все равно будет объединяться… Я знаю, что и сокола, и школьники, и даже спортсмены начинают группироваться своими ячейками.
— Но разве такие формы объединение не опасны?
— Конечно, опасны. Но что-ж — умыть руки? Ведь борьба за душу перерастет в политическую борьбу. В этой неравной борьбе наша молодежь рискует многим. Бой начинается. Разве могу я уйти в сторону? И, по вашему, разве не нужно бороться?
Моя спутница не ответила.
Мы вышли на край бульвара, где высились старинные, восстановленные, как исторические памятники, бастионы. Громадные чугунные стволы старых орудий молча смотрели сквозь амбразуры валов. Горы круглых ядер высились по сторонам, а внизу, за обрывом неясно сверкали сотни огоньков городских окраин.
Влево, за темнеющей гладью бухты, высоко за полосой огоньков Корабельной стороны, на темном южном небе, в серебристом свете луны обрисовывался плоский купол страшного Малахова Кургана.
Давно, давно, 70 лет тому назад, эта твердыня, каждая пядь которой пропитана человеческой кровью, в течение 11 тяжелых месяцев героически защищала осажденный Севастополь.
И несколько лет тому назад, прощаясь с севастопольской дружиной, наш Старший Скаут, О. И. Пантюхов, с полным правом мог сказать:
— Вам есть с кого брать пример выполнение своего долга. Будьте стойки и мужественны, как славные защитники Севастополя.
И вот, они сейчас выполняют прощальный завет своего старшего друга…
Мы присели на скамью на краю обрыва. Старая начальница задумчиво смотрела на мирную картину спящего города. Мы долго молчали, погруженные в свои думы.
— Я знаю, Лидия Константиновна, — прервал я молчание, — что все это невеселые перспективы. Но что-ж делать? Мне уж не отойти в сторону. Нити моей жизни и сердца слишком тесно переплетены со скаутингом…