Я рассказываю легенду о св. Георгии Победоносце, о подвигах рыцарей в борьбе со злом, о стремлении вперед к свету и добру… Сказки сменяются шутками, история великих людей — правилами гигиены, наши скаутские законы — загадками…
Сгрудившись у костра, ребятишки жадно слушают рассказы о другой, лучшей и более светлой жизни, чем их оси, подвалы, вагоны и водосточные трубы.
Пробежит по рядам смех, и опять внимательны глазки этих детей… Ведь что ни говори — это еще дети под грубой коркой преждевременной тротуарной зрелости… И как дети, они непосредственно впитывают впечатление рассказа — то блеснут глаза, то жалобно раскроются рты, то гневно сожмутся кулаки… А появление страшного, кровожадного дракона, который поедал девушек, было встречено незаметно для самих слушателей градом таких ругательств, от которых он издох бы, вероятно, еще до удара копьем… Это, кстати, были единственные в течение дня ругательства, которые прошли незамеченными «генералом» и остались ненаказанными…
И я говорю с размягченным сердцем, сам изволнованный мыслями и образами. Хочется расправить скомканные крылья желаний их больных душ, хочется влить в них надежду на лучшее будущее, на кусочек счастья в этом холодном мире и для них, мельчайших песчинок, погибающих под колесами безжалостной «колесницы социализма».
Ветер крепчает. Валы с седыми гребнями плавно качают шлюпку, острая верхушка паруса, как маятник, чертит дуги на синем небе…
Ребята сжались у ног Тамары и слушают ее рассказы о том, как работает ее приют. В их вопросах уже нет недоверие и вызова. За эти часы, проведенные вместе, мы как-то сблизились, сроднились, словно эти оборванные детишки — наши младшие скауты, маленькие братья…
Боцман круто поворачивает, и наша шлюпка лихо влетает в бухту. Ветер свистит и здесь, и мы быстро приближаемся к берегу.
— Руби мачту, — звучит команда Боба, и наши гости испуганно оглядываются. Моряки успокаивают их, и вынутая мачта мирно укладывается на банки. Еще несколько взмахов весел, и шлюпка плавно подходит к пристани. Поход окончен…
— Ну, пассажиры, вылезай! — шутит боцман. — Да при выходе не забудь билеты предъявить, а то в следующий раз не возьмем.
— А когда в следующий раз-то поедем? — живо спрашивают несколько голосов.
— Ишь, ты, как понравилось! Не так-то это просто! Мы, брат, стараемся организованный элемент катать. А вы ведь — фить — махнул хвостом и смылся… Вот, поступайте в приют к Тамаре — каждое воскресенье катать будем.
— Верно, ребятки, — звучит спокойный голос Тамары. — Кто хочет — идем ко мне в приют! Вместе и жить, и играть, и в походы ходить будем. А кому не понравится, я обещаю — отпущу, кто когда захочет!
Но старое недоверие к советским приютам еще свежо в памяти у всех. Бездушная казенщина, полуголодное существование, пренебрежение к детским интересам и запросам. Но ведь в этом приюте, куда, вот, зовут, эта, вот, девушка, простая и сердечная, и ее друзья — вот, те, с которыми так замечательно было на берегу…
И маленький кудрявый беспризорник, уже два раза ездивший с нами, решительно берет Тамару за руку.
— Я, тетя, пойду с тобой. Мамка у меня померла, так я к тебе…
Девочки тоже делают шаг вперед.
— Вы тоже со мной? — мягко спрашивает Тамара.
— Пойдем, что-ли девчата? — обращается к другим старшая. — С ей хорошо будет, она добрая. Она, видать, не обманет…
Еще двое мальчиков присоединяются к Тамаре, и лицо последней сияет: ей удается вырвать из пасти улицы еще несколько молодых жизней.
— Ну, а вы ребята как? — спрашивает боцман остальных.
— Мы-то? — нерешительно оглядывается на других Каракуль. — Мы-то покеда подождем… Над нами не каплет. Нам и в трубах подходяще… Потом, может, к зиме… Вот, если бы еще разик покататься, да порассказать что, — тянет он. — Как ребята? — оборачивается он к другим за поддержкой. — Еще поедем, что-ль?
В кучке беспризорников одобрительный гул.
— Ну, что-ж, пожалуй, в следующее воскресенье, еще, съездим, — словно уступает Боб. Он по опыту прошлого знает, как постепенно и осторожно надо подходить к этим дикарятам и как боятся они дома, как дикое животное клетки.
— Но только вот что, «генерал». В воскресенье мы, вероятно, приют будем катать. Так ты вот что сделай: этак в среду, зайди, брат, вот, к инструкторше, Тамара ее зовут. Видишь, вон там, на горе белый дом под черепицей, там наш приют. Она тебе и скажет, когда и сколько ребят взять.
— А там меня не арестуют? — спросил Каракуль.
— Нет, нет, не бойся, — успокоила его Тамара. — Скажешь, что ко мне пришел. А я тебе там приют покажу, как мы живем и чем занимаемся. Ладно?
— Ладно, — с прояснившимся лицом ответил Каракуль. — Зайду. А мы здесь все будем ждать.
Мы собираемся уходить. В группе беспризорников в это время нарастает какое-то движение и шум. Слышны подавленные ругательства и яростные вскрики. Наконец, из толпы выталкивается Каракуль.
— Иди, иди, черт паршивый. Что дрейфишь, дерьмо советское? — раздаются сзади дружеские подбадривания, поддержанные пинками.
Вид у Каракуля чрезвычайно смущенный, и это так не идет к его обычно самоуверенному поведению. В руках он мнет какой-то небольшой предмет, в котором я, к крайнему моему удивлению, узнаю свои запасные очки в металлическом футляре.
— Откуда у тебя мои очки?
«Генерал» мнется. Потом, осененный внезапной догадкой, он радостно выпаливает:
— Да вот, один наш… нашел… На песке, там, где купались. Ну, вот, мы, значит, и возвращаем, чтобы вы не подумали, как будто мы слямзили. Мы же не сволочи какие. Мы тоже понимаем.
Он протягивает мне футляр и, запинаясь, выдавливает:
— Потом, вот еще какая штукенция. Как наши ребята, значит, выбрали меня ихним «генералом», так, значит, они… как это… ну в общем, чтобы я поспасибовал вам за все. Спасибо, одним словом.
— Добре сказано, «генерал», — говорит боцман. — Давай сюда свою лапу!
Он протягивает свою руку Каракулю. Тот нерешительно, колеблясь, делает шаг вперед и с радостно раскрасневшимся лицом долго трясет руку нашему Бобу.
— И им тоже, — командует боцман, показывая на нас. И мальчик с серьезным лицом, при торжественном молчании всех остальных беспризорников, крепко по мужски пожимает нам руку.
Для нас, скаутов, он не беспризорник, не вор и не убийца. Он для нас — просто русский мальчик, по неокрепшему телу и душе которого прошло тяжелое, безжалостное колесо революции.
Чем виноват он и тысячи других, таких же, как он, в трагедии своей маленькой жизни?..
Монотонно стучат колеса поезда. Вагоны вздрагивают и качаются на неровном полотне дороги. Иногда кажется, что вагон — вот, вот — сойдет с рельс, но он со скрипом и стоном выпрямляется и с лязгом и грохотом несется дальше.
Я вынимаю из кармана свой очередной «мандат»:
— «Дано сие военному моряку такому-то в том, что он командируется в г. Киев для участия в конференции по вопросам военно-физической подготовки.
Начштаба Военморсилчерноазморей» (подпись).
Я читаю и улыбаюсь. Чем-то мне еще на моем советском пути придется быть?… И куда еще, как мяч на футбольном поле, будет бросать меня неугомонная судьба по матушке-России?..
Я — в военной форме. Смешно и странно. Но против большевицких мобилизаций не пойдешь. Недавно меня вызвал к себе начальник гарнизона и сообщил, что я снимаюсь с физкультурной работы в школах и перебрасываюсь во флот.
Начгар — массивный мрачный артиллерийский полковник. С ним не поспоришь. Он сухо объявляет мне об этих новостях и заканчивает:
— Явитесь завтра в 8 часов к комиссару Флота. Можете идти.
И, не сказав за эту аудиенцию ни одного слова, я поворачиваюсь и выхожу.