- Ага! В золоте! Как же ты мог не сдать драгоценность? привязывается Сучков.
- Сколько тут золота, - должно, миллиграмм какой!
- Все равно золото, и оно принадлежит народу!
- Ты что, Сучков? - спросил Быков. - Чего мелешь языком? Нашел мародера! Бриться и нам надо!
- А у него борода растет? - уколол Сучков в самое больное - Васнецову двадцать один год, а борода никак не вылезает, только что слава - бритву имеет!
- А у тебя и спина в шерсти! - нашелся Васнецов.
- Скоро придется тебе сдать бритву!
- Куда? - деланно поинтересовался Васнецов.
- В коммуну, все будет общим.
Васнецов нахмурился, хотел возразить, опустил голову. Сучков, радуясь, что досадил человеку, просветлел лицом. Васнецов посмотрел на товарищей, честно сказал:
- Для коммуны сдам!
Быков приспособил осколок зеркала, намылился от руки и бреется в свете рыжих лисиц, пляшущих от огня в палатке. Отставил ногу в шевровом, стертом донельзя сапоге. Васнецов смотрит на сапог и начинает канючить не в первый раз:
- Дело говорю, товарищ начальник, давай меняться!
Он обут в мягкие яловичные ботинки со скрипом. Быков скосоротился, губу выбривает, молчит. Невзначай сдул соломинку с голенища и нехотя посмотрел на толстокожие ботинки с двойными подошвами, свинченными железом.
- Меняться люблю - медом не корми. Но тут факт. Я, моряк, комендор башни, буду, как Дунька, в обмотках топать.
- Посмотри, ботинки какие! - просит молодой чекист. - Понимаешь, я бы не приставал, если бы не в отпуск. Ну приеду в свою деревню. Где воевал? На Кавказе. А чтобы верили, вот они, казацкие сапоги!
- Пехота, не пыли!
- Тебе их только выкинуть, сапоги, - разгорался Васнецов. - А я сапожник, у меня и кожа есть, пол-листа. Я, брат, с мальства привык в сапогах, натура такая.
- Натура дура! - желчно сказал забинтованный Сучков. - Мужики в сапогах не ходили, лаптежники!
- А я ходил! - со слезой доказывает Васнецов.
- Ну и дурак. Сапоги формой были! Теперь революцией всем разрешено! гневался чекист-мизантроп.
- Казаки все контры! - выпалил Васнецов.
- Чего ты сказал? - поднимается Сучков, загораживая свет.
- Ну, петухи! - строго прикрикнул Быков. - На гауптвахту захотелось? Что за политическая близорукость, Васнецов! И ты, Сучков, хорош, поедом ест парня, а за что, и сам не знает...
- Дак как, Андрей Владимирович? - просит Васнецов. - Уезжаю ведь на днях.
- Чудак-человек! Неделю проходу не дает! К тому же учти; хоть мы и красные бойцы, но субординация есть. Представь себе такую картину: комэска предложит комбригу или начдиву сапогами меняться! Какая же это армия? У морских пиратов и то была дисциплина на их летучих кораблях!
- Так я не по службе, - запинается Васнецов.
- Вот я и говорю: припрется рядовой к командиру - давай шинелями или там конями махнемся!
- И между прочим, эти ботинки мне дал комиссар дивизии Денис Иванович Коршак!
- Дал - не поменял!
- Придачи дай, - посоветовал Васнецову Михей Васильевич. - Не устоит! Он ведь эти сапоги у Антона Синенкина выменял на шинель! Самые что ни яа есть сапоги казачьи, офицерские!
- То была братская мена, - смутился Быков. - От души, ради дружбы менялись, чтобы побрататься.
- Хочешь бритву? - выскочило у Васнецова, сам испугался - хоть борода не росла, но бритву держал из гордости - хорошая вещь дураку не достанется.
- Бритву? Вот репей пристал!
- Бери, начальник! - оживился отряд.
- Дети будут бриться! - вновь запылал Васнецов. - Память обо мне останется. Вернешься к себе в Ростов-Дон, станешь бриться и вспомнишь: мол, был такой боец Васнецов, службу нес исправно, от пули не бегая, за Советскую власть стоял насмерть, как тогда под Астраханью или под Ставрополем...
Нежилым холодом повеяло на бойцов - Васнецов говорил о себе в прошедшем времени. Все смолкли. Васнецов поскучнел:
- Как хочешь, начальник.
А Быков уже опустил бритву в нагрудный карман:
- Раздеваешь ты меня, Толя, меняться люблю, проклятый!
Снял сапоги - вместо подошв фанера. Отдал и портянки - куски бархатных портьер. Чертыхаясь, надел ботинки, смотрит с видом обворованного.
Васнецов спрятал ноги под себя, достал из сумки сапожный припас, засветил свой огарок и к утру поставил сапоги на новый ход. Фроня прикорнула за спиной.
ДОБЫТ ПОД ПЕСНЮ
Дорого стоили мне старинные казачьи песни, много потратил я вина трезвый казак ни за что не запоет, слов не помнит, а выпьет чарочку-другую - и слова на волю запросятся. Я собирал их в тускнеющей памяти старых песенниц, былых запевал, чудом уцелевших в бурях времени. Разыскивал в пепле прошлого, как стершиеся и растерявшиеся золотые монеты, - не видно уже изображений царей, знамен, орлов, но звенит золото и во тьме пламенеет.
Главные песни казачества - военные. Но не чужды казакам и исторические воспоминания, как и бытовые, обрядные. Много песен начинается "с гор темных" и "лесов дремучих" - рядом они, горы и леса. Нередки начала с "белой зари" - рано начинался казачий день. Длинные, с повторами и возвращениями, тягучие, как скрип колеса арбы, - долго едет казак, и надо, чтобы песни хватило на всю дорогу.
Я сказал: трезвый казак не запоет ни за какие деньги - ему и стыдно петь без пирушки. Но, случалось, и вино не брало. И тогда спасала песня и пели так, что деревья роняли листья, а воины опускали оружие.
После встречи с лесником Спиридон приказал уподобиться волкам ходить бесшумно, бесследно, забыть голос, стать в снежном лесу привидениями, тающими при первой опасности. И все-таки сам опять напоролся на человека, опять на казака своей сотни и опять у воды. Пил лежа у ручья - хрустнула веточка. В тот же миг на хруст поднял наган.
- Васильевич, - окликнули шепотом. - Я Гарцев...
Сколет, обтянутый кожей, - куда и живот делся!