В д о м е в о л ч и ц ы запели величальную:
Глеб Васильевич душечка,
Наш родной отец,
Изволил пожаловать
К нам он наконец.
Под его покровительством
Мы не пропадем,
Даже очень весело
Время проведем.
Перед ним зелена травка
Расстилается,
Наша буйная головка
Преклоняется.
Рюмочка моя,
Серебряная,
На рюмочке золотом
Написано "Я".
Кому чару пить?
Кому здраву быть?
Пить чару
Есаулову!
Быть здраву
Васильевичу!
За его храбры дела
Прокричим три раза ура
Вот ура! Вот ура!
Вот ура! Ура! Ура!
Ура-а-а!
Мария подошла к воротам, вызвала Федьку, добреющего от вина, грубо сказала, чтобы брат вывел ей "Митьку-кулачонка". Но Прасковья Харитоновна внука не дала. Султан знает Марию, хвостом виляет, но она в этот двор больше не войдет, как решила в долгом трауре после смерти дочери. А Митьку все равно выкрадет, хотя паршивец никак не хотел жить у Синенкиных, понимает, подлец, где сыр, а где сыворотка.
За ночь вьюга намела островерхие сугробы, завалила плетни, хаты, сады. Зима выдалась старинная - земля трескалась от мороза. Бедняки отсиживались в хатах, вкруг скудных огоньков в печках. Самостоятельным хозяевам зима не страшна. Весело работать на морозе деревянной лопатой, швыряя в курганы искристое серебро и помня, что в доме жарко пылает русская печь, жарится гусь или утка, пекутся блины, душисто пахнет узваром.
Солнце просветило прямые столбы кизячного дыма, блеснуло на колокольне, укололось о заиндевевшие витражи закрытых до лета курортных вилл и остановилось на неровном куске кумача:
СОСТОИТСЯ СУД НАД КАРЛОМ МАРКСОМ
Театр отапливается
Станичники перебирали в памяти воров и конокрадов, ломали головы нет, незнакомая фамилия, должно, какой из курсовых. К полудню кумач украли - материи еще было мало. На собрание казака калачом не заманишь. Но тут суд. Жадные до всяких зрелищ, первыми в театр-парк вошли бабы и дети.
Налетел на них станичный активист Аввакум Горепекин с красной повязкой на латаном рукаве. Революция застала бывшего каторжанина в гостинице "Бристоль". Потом в гостинице держали арестованных генералов и атаманов. До их ликвидации Аввакум обслуживал номера-камеры. Теперь он сторожевал в театре. Первым делом он выгнал на улицу детвору, вытурил девок и приступил к большим и серьезным бабочкам:
- Товарищи бабы, покиньте зало, бо тут будет заседание.
Бабы поджимали губы, отмалчивались, пока не вышла Катя Премудрая:
- Дядя Аввакум, нынче с народом вежливо гутарить надо, а то головкам жалиться будем. Мы и пришли заседать.
- Тю! - изумился сторож. - Разве баб пускают на совет? Или, к примеру, нечестивых?
- А как же твоя дочка в Совете коноводит? - резала Катя.
Сторож озадачился, инструкции насчет баб ему не было. Тут вошел Михей Есаулов. Аввакум к нему:
- Михей Васильевич, разве теперь вся псюрня будет заседать?
- Все, - коротко ответил Михей.
- И девки, и дети?
- Они, им же куем беспечальную жизнь.
- Но постой, - не сдавался сторож, - вот Нюська Дрючиха или Маврочка Глотова, торгуют они по этой части, а Христос изгонял из храма торгующих.
- Ты крест носишь, Аввакум Ульянович?
- Ношу, материно благословение.
- И на царской каторге сидел, дурак! Сказано: никаких богов, все обман, а церкви начинаем ломать!