- Вы в курсе дела, мичман. Я назначаю час...
Мур усмехнулся небрежной, деланной усмешкой.
- И даже назначаете час освобождения? О, волшебники! Но прекратите шутки, капитан. Неужели вы до сих пор считали меня глупцом?
Головнин шепнул ему, показав глазами на караульного:
- Тише!..
Но Мур нарочно повысил голос:
- Я хочу, чтобы это знали все: и вы, и Хлебников, и матросы. Я никуда с вами не пойду. Слышите? И больше не приставайте ко мне с вашими благоглупостями. У меня нет ни малейшего желания болтаться с петлей на шее...
Из темного угла к ним неслышно шагнул Хлебников.
- Это... это предательство!.. Вы способны предать, мичман?
Быстро и воровато, будто опасаясь удара, Мур взглянул на его руки. Этот простоватый, не блиставший образованием штурман давно уже вызывал у него неприязнь. Теперь ему хотелось уколоть штурмана как можно больнее. Он тихо засмеялся.
- Вы называете это предательством, голубчик? В вас чувствуется опытный заговорщик. Я частенько прислушивался к вашим разговорам с матросами и спрашивал себя: а не из тех ли вы мужиков, что барские поместья поджигали? Вот вы смутились... Значит, верно? Подслушивать секреты - это уже предательство, Хлебников. Пытаться поссорить меня с капитаном - жалкая, плебейская выходка... Впрочем, я не собираюсь обучать вас правилам приличия. Были бы мы на свободе, и оказались бы вы дворянином, я просто отвесил бы вам пощечину, мужик!..
Он резко обернулся, собираясь отойти в сторону, но капитан удержал его за локоть.
- Я повторяю вопрос штурмана: вы способны на предательство, Мур?
Мичман нервно передернул плечами, с усилием высвободил локоть:
- Я ничего не знаю о ваших планах. Я твердо решил остаться в заключении и терпеливо ждать своей судьбы. Ваше безрассудство может погубить и меня... Поэтому будет значительно лучше, если мы прекратим наше знакомство.
- Все ясно, - очень тихо прошептал капитан. - Теперь все ясно, немецкий дворянчик!..
Хлебников сказал равнодушно, так, словно Мура и не было здесь и речь шла о самом обычном деле:
- Если вы прикажете мне убрать предателя, я это исполню, капитан...
Почти всю весну и все лето 1812 года в Охотском море гремели штормы. Старожилы этого сурового края - рыбаки, охотники, оленеводы говорили, что не помнят таких непрерывных непогод.
"Диана" и маленький бриг "Зотик" с трудом преодолевали штормы.
Путь к острову Кунасири был очень долог. Рикорд не мог уклониться от выполнения приказа. Медленно продвигаясь на юг, в туманы отстаиваясь на якоре, штормуя в открытом океане, постоянно рискуя кораблями в неисследованных проливах, он продолжал опись Курильской гряды.
Семеро спасенных после аварии судна японских рыбаков, что разместились в каютах "Дианы", не раз удивлялись действиям русского капитана. Нужно было прямо держать на юг, и они говорили ему об этом, но капитан почему-то все время менял курс.
- Разве я могу положиться на ваше слово? - будто оправдываясь, иногда говорил он японцам. - Русских моряков японцы уже обманули на Кунасири. Пригласили в гости и захватили в плен... А может быть, вы хотите, чтобы корабль разбился на скалах?
Японцы молча соглашались: капитан действительно имел основание не доверять им. Но Рикорд обманывал своих пассажиров: он хранил тайну производимой описи. Завершение этого большого ответственного дела было как бы заветом Головнина.
Только в августе "Диана" и "Зотик" вошли в залив Измены. И с первого взгляда Рикорд понял, что японцы не теряли времени напрасно - малую крепость они расширили, на берегу был воздвигнут хорошо укрепленный форт. Расположенные в два яруса четырнадцать тяжелых орудий смотрели с этого форта на залив.
Моряки "Дианы" и "Зотика" были уверены, что сражение начнется если не тотчас по приходу в залив, то после первого недружелюбного действия японцев. На шлюпе и на бриге все были готовы к бою, но Рикорд оставался попрежнему осторожным. Даже письмо на имя коменданта крепости он решил передать не кем-либо из офицеров или матросов, а одним из находившихся на шлюпе японцев.
Четверо бравых гребцов быстро доставили посыльного японца к берегу, и шлюпка сразу же повернула обратно. Встреченный целой толпой солдат, японец вошел в ворота крепости. Судя по времени, он не успел передать письмо, как загремели японские пушки. Шлюпка пронеслась прямо сквозь всплески разрывов.
- Они поторопились, - сказал Рикорд. - Это, наверное, опять от страха. Но сейчас они ознакомятся с письмом...
Посланный японец не возвратился. Его ждали на шлюпе несколько часов. Ворота крепости не открывались. Не могло быть, чтобы комендант так долго обдумывал ответ или пытался выиграть время. Повидимому, он не желал отвечать.
Соблюдая обычное хладнокровие, Рикорд сказал оставшимся шестерым японцам:
- Вот благодарность вашего начальства за то, что мы помогли вам возвратиться на родину... Я мог бы стереть эту крепость с лица земли, но не хочу напрасных жертв и дальнейших недоразумений. Пусть еще один из ваших отправится на берег и скажет коменданту, что я терпеливо жду ответа.
На этот раз японцы шлюпку не обстреливали, но и второй посыльной не возвратился.
- Все же я удивляюсь вашему терпению, Петр Иванович, - нервно похрустывая пальцами, заметил Рудаков. - Этак мы, пожалуй, отошлем к ним всех привезенных японцев?..
Рикорд сосредоточенно смотрел на берег. Не оборачиваясь, он приказал:
- Пошлите третьего... И пусть он спросит у своих: ждать нашим матросам ответа или возвращаться на корабль?
Шлюпка не задержалась у берега. Старший матрос доложил капитану:
- Нам сказали возвращаться. Но солдаты не знают, даст ли комендант ответ.
- Хорошо, - тихо и зло проговорил Рикорд, - пошлите четвертого. Если понадобится, мы захватим их сотню.
Уже на закате от берега отчалила и направилась к "Диане" малая лодка с единственным гребцом. Это был первый посыльной - сгорбленный седой рыбак, открыто опасавшийся возвращаться на родину.
Японец медленно поднялся на палубу шлюпа и, опустив голову, не глядя по сторонам, приблизился к мостику. Шел он пошатываясь и вдруг упал на колени. Прижимаясь лицом к палубе, долгое время оставался неподвижным, только худые костлявые плечи его вздрагивали под синей бумажной тканью халата, словно от рыданий...
Рикорд кивнул матросам:
- Поднимите его...
Опираясь на дюжие руки, старик покорно встал. Лицо его было пепельно-серым, глаза смотрели с отчаянием и мольбой:
- Печальная весть, капитан... Они... убили всех ваших. Пощади меня, капитан!
Рикорд метнулся по мостику. Ворот стал ему тесен, до боли сжал горло. Он изо всей силы рванул борт мундира, так, что пуговицы со звоном запрыгали по палубе, и, не узнавая собственного голоса, выкрикнул только одно слово:
- Месть!..
Начальник тюрьмы с изумлением смотрел на пленного офицера. Никто из группы моряков, захваченных на Кунасири, до сего времени не унижал себя такими недостойным кривляньем. А этот человек каждому солдату глубоко кланялся, падал перед ним на колени, прикасаясь лицом к земле. Других пленных он почему-то перестал замечать, держался в стороне от них, а если его окликал кто-нибудь из японцев, он бросался бегом, снова униженно кланяясь и заискивающе улыбаясь.
В течение нескольких часов так неузнаваемо переменился Мур, что не только матросы, но даже караульные поглядывали на него теперь с опаской: не тронулся ли мичман умом?
Но Мур был вполне здоров. Скрытный, завистливый и льстивый, он без труда перешагнул ту грань, что отделяет себялюбца от предателя. Пока у него оставалась надежда на возвращение в Россию, он еще держался круга пленных товарищей. Искусно притворялся, с наигранной готовностью на риск он заставлял товарищей верить себе. Даже чуткого, внимательного к людям капитана он обманывал не раз... Но теперь надежда на освобождение уменьшилась и Мур становился самим собой - жалким, беспомощным, трусливым и готовым на любую подлость.