- Ну, сукавидло, тебе не жить! Попадешь со мной в краснуху удавлю! В рот меня ебать!
- Видали мы таких! - ответил я. Хотя таких - во всяком случае, в таких количествах - не видал и даже не все понял из его грозной речи. Потом уже узнал, что "сукавидло" это композиция из двух ругательств, "сука" и "повидло дешевое", а "краснуха" это товарный вагон, теплушка.
Разговор наш был недолгим: Индию подняли и куда-то увели. Тогда вернулся дар речи и к Каменецкому:
- Очень правильно, Валерий! Вы молодец, только так и надо.
А Саша Стотик - одноделец моего однокамерника Володи Матвеева - обнимал меня за плечи и причитал:
- Pobre chico! Pobre chico!
Это я понимал. "Побре чико" - по испански "бедное дитя". Ребята с факультета международных отношений очень гордились своим испанским языком. Кстати, это от Стотика я узнал, что любимая с детства романтическая "Кукарача" - просто похабные мексиканские частушки...
Я не стал выяснять отношений, интересоваться, почему не сработал лозунг "один за всех... и т.д." Тем более, что и нас вскоре завели в корпус и определили в одну из пустующих камер.
Там было чисто и просторно. Но недолго мы радовались. Только-только стали обживать новую квартиру, вольготно разместились на двухэтажных сплошных нарах - я на втором этаже, в углу, - как снова лязгнул замок, дверь распахнулась, и в камеру ворвалась волчья стая: наши недавние соседи-индейцы. Вожак - невысокий, золотозубый, в отобранной у кого-то велюровой шляпе - огляделся и бросился назад к двери, забарабанил кулаками:
- Начальник! Куда ты меня привел? Здесь, блядь, одни фашисты! Я их давить буду!
- Дави их, Леха! - отозвался из-за двери веселый голос. Так я узнал, что мы не просто контрики, но и фашисты. Скоро узналась и кличка "старшего блатного" - Леха с рыжими фиксами. А еще немного погодя ясно стало, какие интересные отношения связывают воров с тюремной администрацией. Но буду рассказывать по порядку.
Леха взвыл по волчьи и стал бегать взад-назад по проходу между нарами.
- Фашисты! Контрики!.. Вот кого я ненавижу! - выкрикивал он, задыхаясь от ярости. На губах - честное слово! - выступила бешеная пена. - Нет жизни, блядь! Всю дорогу через них терплю!
Его хриплый баритон взвивался все выше, до истерических альтовых высот. Остальные воры бегали за ним, успокаивали:
- Брось, Леха! Не надо! Не психуй!
Но он не унимался. Продолжая симулировать истерику, оторвал от нар узкую доску, заорал:
- Кто там на дворе заедался?! Где очкастый?
Я придвинулся к краю нар - без особой охоты. Но держа фасон, сказал спокойно:
- Я, что ли?
Шарах!!! Леха со всего размаху двинул доской - но не по мне, а рядом, по нарам. Тут я окончательно убедился, что это спектакль - наверняка не в первый раз разыгранный и целью имеющий навести ужас на фраеров, подавить в зародыше волю к сопротивлению. Сработало. Камера затихла в ожидании дальнейших неприятностей; никто не вступал в дискуссию.
И воры приступили к главному делу. Расползлись по нижним и верхним нарам, стали потрошить узлы, чемоданы и вещмешки, забирая еду и что получше из барахла. У них ведь были налажены деловые контакты с тюремным начальством. Через одноглазового нарядчика заключенного, но не "фашиста" и не блатного, а бытовика - скорей всего, проворовавшегося снабженца - все, отнятое у фраеров, уплывало за зону в обмен на водку и на курево.
Поэтому-то блатных перебрасывали из камеры в камеру, расширяя, так сказать, фронт работ. Прибывали из Бутырок новые партии "чертей", и "люди" пускали их в казачий стос.**)
Дошла очередь и до меня. На этот раз мной занялся один из самых авторитетных воров - Петро Антипов, который, как сообщили его коллеги, "по воле хлябал за дважды героя". Т.е., носил украденные где-то Золотые Звезды и ордена Ленина, выдавая себя за дважды Героя Советского Союза.
Он подсел ко мне, спросил миролюбиво:
- У тебя, правда, ничего нет?.. Ну, ладно... А ты кто? Студент?
Я ему рассказал кто я, где учился, за что сижу. Петро выслушал с интересом, посоветовал:
- Вообще-то, не лезь на рога. Лучше держись с нами.
Ко мне в рюкзачок он не заглянул. А мои сокамерники безропотно позволяли копаться в своих пожитках. Один попробовал было протестовать - Эмиль Руснак, красивый молдованин, по делу - шпион румынских королевских войск. Но получив в глаз, смирился и он. Вся операция заняла не больше часа. После этого воров от нас перевели - наверно, на следующий объект, в соседнюю камеру.
С некоторыми из них я потом встречался - в этапах, в Каргопольлаге. Они были мне интересны. Я присматривался и прислушивался - и со временем кое-что понял в "цветном народе", как они именовали себя. А еще называли себя - с гордостью - "босяки", "воры", а также "урки", "жуковатые", "жуки-куки" - и "люди", о чем уже сказано. Они делятся по рангам: самые авторитетные - "полнота", самые презираемые - "порчаки", т.е., воры с подпорченной репутацией.***) Есть еще "полуцвет" - приблатненные, но не всем критериям отвечающие. А есть и "суки". Сука - существо презираемое и ненавидимое законными ворами. Он ссучился, т.е., изменил воровскому закону и пошел в услужение лагерному начальству: согласен быть комендантом зоны, заведовать буром - бараком усиленного режима, внутрилагерной тюрьмой; даже дневальным у "кума", оперуполномоченного, согласен стать!.. Война между ворами и суками шла в прямом смысле не на жизнь, а на смерть. Пользуясь этим, администрация иногда нарочно сводила их вместе и тем провоцировала кровавые побоища - чтобы проредить ряды и тех, и других: ведь суки были очень ненадежными и опасными союзниками. О "перековке" никто никогда всерьез не говорил и не думал. По образу мыслей и действий суки оставались такими же уголовниками, как законные воры, но не были связаны моральными обязательствами, которые - хотя бы формально! - накладывает "закон" на честного вора Ъ.(частое словосочетание; для блатных оно не звучит смешно). Честный вор не должен иметь с ссученным никакого дела. Если он, даже по незнанию, с сукой похавает, т.е., поест, то сам будет считаться ссученным. Что ж, и в мире нормальных людей незнание закона не служит смягчающим обстоятельством.
Воры не очень уважают убийц, "мокрушников".****) Объясняется это не природным добродушием, которого у блатных сроду не водилось. Просто не хочется лишних осложнений с милицией. А одна из самых уважаемых воровских профессий это ширмачи (или шипачи), т.е., карманники. Их ремесло требует многих качеств: высокой техники, сметливости, небоязни риска.
Терпеть не могут блатные хулиганов с их бессмысленными жестокими драками. Сами воры между собой решают споры на толковищах, которые я уподобил бы, пожалуй, закрытым партсобраниям. Убить вора можно только по приговору воровского суда.
Друг к другу настоящие босяки относятся с подчеркнутым уважением. Никаких "Петек", "Сашек", "Колек" и в помине нет. А есть, уважительно и ласково, Петро, Шурик или Сашок, Никола. Иван всегда Иван, а не Ванька (часто - Иван-дурак; эта кличка, как и у героя сказок вовсе не свидетельствует о нехватке ума). Степан всегда Степан, а вот Сергей - Серега, Алексей - Леха, Леонид - Ленчик и т.д. Я встречал Леву-жида и двух Володь-жидов; эта кличка также не означает дискриминации. Антисемитизма в воровском мире нет, каждого судят по заслугам.
Правда, когда нас на Красной Пресне выводили на прогулку из-за невыносимой духоты по нескольку камер сразу ( в камерах каждый день случались обмороки) - так вот, увидев мою еврейскую физиономию во время прогулки, молоденький блатарь сидевший со своими метрах в тридцати от нас, принялся молча дразнить меня. Без слов, одной мимикой он ухитрялся совершенно отчетливо прокартавить:
- Ой, Абрам Моисеевич! Ви-таки попали?! Что ви говорите! Какой кошмар!
Но это не по злобе, а так, для забавы. Многие из воров по-настоящему артистичны - что, впрочем, не делает их лучше ни на копейку.
Я бы долго мог рассуждать на воровские темы, но случай еще представится.
А сейчас продолжу историю своей жизни на Красной Пресне.
После того, как воры во главе с Лехой удалились с добычей, нас тоже перевели в другую камеру. Там меня ожидала приятная встреча с Юркой Михайловым, моим однодельцем, и Сашей Александровым, с которым мы подружились в Церкви. (Его фамилия почему-то произносилась с ударением на последнем слоге, Александров; так же непривычно, как Всеволод Иванов.)
Юрка и Саша немедленно согнали на пол какого-то латыша и я, с легкими угрызениями совести, лег на его место.
У Саши правая рука была на перевязи: оказалось, подрался с ворами и ему сделали "прививку" - т.е., черканули ножом по руке. До войны он был инженером; воевал, попал в финский плен и три раза бежал из лагеря военнопленных. Каждый раз его ловили и наказывали. Невысокий, но крепко сколоченный, лицом и фигурой похожий на молодого Бонапарта, в финском лагере он доходил: был момент, когда весил всего сорок килограммов. (А в московских тюрьмах набрал прежний вес, из дому ему носили хорошие передачи).
После третьего побега финны решили больше не рисковать и из лагеря перевели Александрова в тюрьму. Тогда он решился на хитрый, как ему казалось, ход: написал заявление, что готов пойти в школу диверсантов. Забросят на советскую территорию, думал Саша, и - терве-терве! По-русски сказать - привет!.. Но умные финны понимали, что такой неутомимый беглец честно служить им не будет. В школу диверсантов его не взяли, оставили в тюрьме - однако, заявление не уничтожили. А когда после конца войны военнопленных возвращали на родину, вместе с Александровым советским властям передали и его заявление - то ли по равнодушию, то ли по пакостности. Так Саша получил свои десять лет по ст. 58-1б, измена родине...
Блатных в нашей камере было мало, поэтому мы решили - опять же по инициативе доцента Каменецкого - ввести здесь закон фраеров, как в "церкви". Договорились: кто первый получит передачу, не позволит ворам ее "ополовинить", а в случае каких-нибудь осложнений все вместе дадим отпор. Ну как же: один за всех, все за одного!
Понятно, первому принесли передачу мне. Я вернулся в камеру с глиняной миской в одной руке и с алюминиевой в другой. В обеих мисках было молоко. Я поставил их на нары - и сейчас же сверху, где обитали блатные, ко мне спустился Васька Бондин, здоровый лоб, "тридцать два в отрезе". (Это определение пришло из северных лесорубных лагерей: так маркировали солидное бревно толщиной в 32 см. "Во ряха! - говорили про кого-нибудь мордатого - Тридцать два в отрезе!") Васька потребовал:
- Фрид, выдели и нам.
Как условлено было, я отказал ему:
- Своих едоков много.
- Смотри, будет как с Александровым!
Сашу "пописали" в аналогичной ситуации. Но я, верный уговору, сказал:
- Попробуй.