Запись в "Дневнике" покойного Юрия Нагибина - майская, 1969 года - о поездке в подмосковный поселок:
"Что за люди! Что за лица! Что за быт! Все пьяны, хоть день лишь предпраздничный: и старики, и женщины, и дети... А потом мне вспало на ум другое: а ведь кругом довольные люди. Они не обременены работой, у них два выходных в неделю, куча всяких праздников, не считая отпусков и бюллетеней, водки всегда навалом, хлеба и картошки хватает... Они ходят выбирать, могут послать жалобу в газету и донос куда следует - прав хоть отбавляй. Они счастливы. Им совершенно не нужны ни Мандельштам, ни Марина Цветаева. Все, на самом деле, творится по их воле. Как ни странно, эта мысль меня успокоила. Ужасен произвол, а тут все происходит по воле большинства, причем большинства подавляющего, так что виновных нет...".
Странное и неприятное чтение - этот дневник; зачем рвался Нагибин его напечатать - отчасти загадка, и вообще последние его литературные поступки хотя бы роман о роковой страсти к теще - как-то зловеще символичны. Не знаю, как литература, но история советской интеллигенции не должна их забыть.
Вышеприведенная запись поразительна - и не только оттого, что почти весь этот текст - но с интонацией злобно-мечтательной - как попрекают супостата украденным блаженством - без конца повторяется в троллейбусах, обычно на передних сиденьях. Поразительно, что автор сценария кинофильма "Председатель" так давно дошел до мыслей, которых боялись отпетые, отъявленные диссиденты.
Те во всем винили Власть и сострадали обманутому ею Народу - и надеялись, даже, пожалуй, верили, что узнав Правду... - и т. д.
Правда их, как известно, заключалась в том, что Власть на каждом шагу предает свои собственные лозунги.
А что население в курсе дела (нелицемерный социализм реален лишь в ГУЛАГе), но ненавидит не начальников, а отщепенцев, пытающихся, видите ли, жить не по лжи, - таких циничных мыслей тогдашние смутьяны и скептики себе не позволяли. Настоящие советские были люди; как никто, кроме них: Конституцию, и ту читали всерьез; теперь на всю страну один такой остался и конечно, опять объявлен врагом народа.
Ну так вот, а писатель Нагибин не отсиживался, как некоторые, в лагерях и тюрьмах - неустанно изучал жизнь, много путешествовал. И теперь мы можем оценить тонкость его наблюдений над представителями новой исторической общности:
"Неподалеку от Торжка застучал расплавившийся подшипник... Обратно ехали на буксире шесть томительных часов. А до этого успели познакомиться с той пьяной, циничной, грязной и смердящей сволочью, что является главным судьей и ценителем искусства, литературы, кино, всех моральных и нравственных ценностей, ибо называется гегемоном. Им все до лампочки, ничего не нужно, даже денег, если сумма выходит за пределы того, что можно немедленно пропить... Охотнее всего они продадут какую-нибудь краденую деталь - за литр, полтора максимум. Больше литра зараз не выжрешь, а домой нести - жена отберет..."
Тут необходимо заметить, что свои собственные загулы и запои автор изображает мягче и проникновенней.
Но и то сказать - это ведь 1969 год - действительно страшный, когда не осталось никаких надежд, и мало-мальски порядочному человеку нельзя было не презирать себя и свою страну: как дружно и весело мы помогли братьям чехам и словакам избавиться от иллюзий насчет социализма без вранья!
Все было, почти как теперь, - но казалось, что это мы, интеллигенты так называемые, - мы - соучастники преступно глупых начальников, - а Народ не виноват, поскольку не ведает, что творит; мол, Народ и Партия на самом деле не едины. Когда-нибудь Народ все узнает и Партии не простит...
И братьям-афганцам Народ помог помимо воли, как бы во сне. А вот братьям-чеченцам... тут призадумаешься. Вдруг Народу все-таки важней, что дают, чем кого убивают? Может ли это быть?
Автор сценария кинофильма "Директор" почти не сомневался еще четверть века назад:
"Странно, но в глубине души я всегда был уверен, что мы обязательно вернемся к своей блевотине. Даже в самые обнадеживающие времена я знал, что это мираж, обман, заблуждение, и мы с рыданием припадем к гниющему трупу. Какая тоска, какая скука! И как все охотно стремятся к прежнему отупению, низости, немоте. Лишь очень немногие были душевно готовы к достойной жизни, жизни разума и сердца; у большинства не было на это сил. Даже слова позабылись, не то что чувства. Люди пугались даже призрака свободы, ее слабой тени. Сейчас им возвращена привычная милая ложь, вновь снят запрет с подлости, предательства; опять - никаких нравственных запретов, никакой ответственности - детский цинизм, языческая безвинность, неандертальская мораль...".
Неужели России так суждено - влачиться от одной попытки самоубийства к другой? Скоро узнаем.
Но судьба Юрия Нагибина - и этот вот его дневник - не обнадеживают. Был человек с душой и талантом - но распорядился ими безрассудно - наверное, потому, что любил себя с какой-то нестерпимой нежностью - жаждал преуспевать - презирая ложь и не решаясь на правду, выбрал пошлость... Модный беллетрист эпохи волюнтаризма и застоя, он так похож на своих читателей, то есть как бы на нас.
Письмо XXI
18 октября 1995
Это ведь Леонид Леонов, не правда ли, в свое время - году так в 1934-м - выдвинул идею нового летосчисления, новой эры: от рождества Иосифа Сталина? Диктатор, по свойственной ему скромности, не тронул календаря, но автора идеи обласкал и обеспечил. Даже достижения Федина, Шолохова, Михалкова, Г. Маркова, Чаковского меркнут, когда читаешь этот наградной лист: "Образование среднее. Герой Соц. Труда. Награжден орденами: Ленина пять раз, Октябрьской Революции - дважды, Трудового Красного Знамени, Отечественной войны 1 ст., медалями. Лауреат гос. Премий - 1942, 1977 гг., Ленинской премии - 1957 г. Академик АН СССР. Засл. Деятель искусств РСФСР..." Прибавьте бессчетные гектары русского леса на бумагу для немыслимых тиражей. Вот как надобно обращаться с мастерами! - Вот как надобно писать!
Последний роман издан посмертно на деньги налогоплательщиков. Это логично и справедливо, и даже великодушно, - а сверх того, история так называемой советской культуры осталась бы недосказанной без этой "Пирамиды" (подзаголовок - "роман-наваждение").
Современники-то не одолеют: может быть, "Пирамида" и не скучней всех остальных романов Леонова, но объем грандиозный - два тома, полторы тысячи страниц, - а сюжет недостроен, персонажи возникают и исчезают, как пузыри на воде, и каждый успевает вдоволь пофилософствовать...
Общее впечатление бессвязной неправды безмерно усиливается вязким, бесформенным, безжизненным слогом. Хотите - верьте, хотите - нет, все полторы тысячи страниц изрисованы вот какими узорами - беру первую попавшуюся фразу:
"Однако с расширением коммунального обслуживанья на более широкий круг потребностей, в диапазоне от дворцов бракосочетания до благоустроенных вытрезвителей для обоего пола, Вадим усвоил официальный взгляд на создание гармонической личности путем регулярных школьных занятий, на базе уголовного кодекса, художественной самодеятельности и физкультуры, наконец".
Действие начинается в 39-м году, оканчивается в 40-м (какие, кстати, вытрезвители? какие дворцы бракосочетания?). Тема - судьба России, "поссорившейся с Богом", - и, конечно же, судьба человечества, предопределенная этим конфликтом. Источники - "Братья Карамазовы", "Идиот", "Мастер и Маргарита", "Котлован" и др. Вочеловечившийся ангел работает в цирке иллюзионистом. Дьявол выступает и разглагольствует в обличье профессора Шатаницкого. В роли Великого Инквизитора - товарищ Сталин. Тирания, террор и - главное, главное! - атеизм решительно осуждены, социализм представлен как утопический заговор ада. Словно и не сочинитель "Соти" писал, не обличитель безжалостный жертв режима (см. статейку Леонова "Террарий", 37-й год). Оказывается, почти всю жизнь - во всяком случае, последние полвека ("Пирамида" будто бы затеяна раньше "Русского леса") Леонид Леонов ненавидел и презирал воспеваемый им общественный строй, облагодетельствовавшую его власть. А верил - не то в Творца, не то в строжайший контроль над рождаемостью.
... В "Пирамиде" некто вроде Азефа с нарочитым сладострастием якобы вспоминает, как русская литература заваривала русскую революцию, подтачивала устои страны: "... то не птица, то неусыпный Максим с покойным Чернышевским на пару обоюдной пилой ее попиливают..."
А трогательный отрок (ровесник Павлика Морозова, но причесан под Колю Красоткина) не одобряет поэму Блока "Двенадцать" - пророчествует, что, дескать, "через пару ближайших поколений мы на собственной шкуре расшифруем... куда, зачем, и, главное, КТО именно, загримированный под Христа, уводил простодушных ребят в самую темную ночь нашей страны"...
И то сказать: кто - если не Чернышевский, не Горький, не Блок, - кто виноват, что таким, как Леонов, пришлось наняться в классики соцреализма? Ужасная судьба! Не о таланте речь, и не о совести - кто знает, сколько было того и другого, - притом ведь за них и заплачено. Однако ведь и ум, и даже просто рассудок неизбежно распадаются, если беспрестанно лгать с пятьдесят пятого, например, года сверхновой эры - эдак по сто пятнадцатый!
Письмо XXII
25 октября 1995
Был такой В. Абаза - "генерал-майор по Адмиралтейству", скончался в 1916 г., - а его дочь-эмигрантка сочинила в тридцатые годы роман - а внучка издала сейчас этот роман в России, - такое событие где же и праздновать, как не на борту "Авроры", легендарного крейсера?
И без радиорепортажа, само собой, не обойтись - иначе кто услышит взволнованные голоса, расхваливающие данную "Тучку золотую": какие-де характеры сложные, какой язык прекрасный - тотчас, мол, видно что покойная М. В. Абаза окончила Смольный институт с отличием!
Не знаю, институтским ли воспитанием объяснить, что героиня романа свои отношения с любовником упорно именует сношениями, а другому персонажу говорит: "Я увлекала вас" в смысле "завлекала". Но что явно автобиографический сюжет столь же явно подслащен по рецепту старинного переводного романа - что события личного опыта переданы мелодекламацией под отдаленную музыку из Вальтера Скотта - эстетике дамского дилетантизма соответствует.
Предводитель разбойников, благородный злодей, спасает знатную красавицу возвышенной души от домогательств злодея неблагородного. Пробираясь к родным под защитой предводителя, красавица довольно охотно уступает страсти этого загадочного человека (который, кстати, приходится ей двоюродным братом). Но прибыв к месту назначения, встречает другого - настоящего рыцаря без страха и упрека, и понимает, что для него-то и создана, - только как же быть со злодеем? К счастью, престарелая тетушка распутывает все узлы... После чего и разбойник, и рыцарь - каждый своими средствами - гарантирует красавице отъезд за границу. Поскольку действие происходит в советской России в 1920-м году, и рыцарь участвует в белогвардейском заговоре, а разбойник возглавляет ЧК. (Он изображен в манере Оренбурга первых пятилеток: могучий страдалец, несгибаемый невротик; палач-идеалист... Но белогвардеец все-таки прелестней: узнав о сношениях прекрасной дамы с чекистом, "чуть не разбил себе голову о решетку канала"! По правде говоря, удивительный способ самоубийства, если только этот Павлик Гельстон - не лилипут.)
Ну вот. М. В. Абаза, как и героиня ее романа, в начале 20-х уехала отдохнуть от коммунизма - и, ясно, не вернулась, - а другая дворянка - Н. И. Гаген-Торн - поступила в Петроградский университет, увлеклась этнографией, полюбила однокурсника... Блестящая научная карьера, семейное счастье и все такое. Посадили Нину Ивановну осенью 1936-го (как раз когда М. В. Абаза закончила сочинять свою "Тучку золотую") - посадили, естественно, за то, что "брала темы по древним пережиткам, не желая заниматься современностью". Но пять лет на Колыме не каждого перевоспитают. Пришлось после небольшого перерыва опять ее арестовать - 30 декабря 1947 г., прямо в библиотеке АН в Москве.
Майор госбезопасности, видя, что имеет дело с немолодой интеллигентной дамой, обошелся с нею как положено - т. е. стукнул кулаком по столу, выпучил глаза и закричал:
"Б...! Политическая проститутка! Туда твою..." Н. И. слушала, пока он не задохнулся. Потом сказала: "Это бездарно. Я могу много лучше". И тут же исполнила несколько вариаций. А другому следователю, когда он пригрозил, что сейчас изобьет, Н. И. "посмотрела в глаза и сказала раздельно: - Откушу нос!"
Отступился. Все же гады понимали, что Н. И. - существо высшего порядка и что за нею ни малейшей вины, - присудили еще пять лет и вечную ссылку.
Но книга Н. И. Гаген-Торн "Memoria" - не об унижениях и боли, - а о том, как быть счастливой и свободной где угодно, хоть в карцере.
"Можно в самой глубокой каменной коробке научить себя слышать плеск воды, видеть ее серебристое сияние и не замечать, что ты заперта, что неба и воздуха нет. Есть особая радость в чувстве освобождения воли, в твоей власти над сознанием. Кажется, вольный ветер проходит через голову, перекликаясь через тысячелетие со всеми запертыми братьями. И все мы, запертые, поддерживаем друг друга в чувстве свободы..."
Воспоминания Н. И. - особенно "Второй тур" - увы, пережили автора, но зато переживут и нас. А что по этому поводу не выпито в кают-компании революционного Корабля - подумаешь! У дочери з/к не такие возможности, как у эмигрантской внучки, - это же понятно.
Письмо XXIII
2 ноября 1995
Вдруг, один за другим, вышли два тома "Библиотеки поэта" - Волошин и Мандельштам. Кто-то (говорят - петербургская мэрия) не пожалел огромных денег, - а ведь можно было накупить автоматов на целый взвод. Но зато эти две книжки - в неуклюжей униформе с нелепыми позументами - превосходят качеством и прочностью весь остальной валовой национальный продукт.
Не знаю, есть ли у истории российской еще какая-нибудь цель - а эта вроде очевидна: доводить людей до отчаяния, поэтов - до ясновидения.
О Мандельштаме лучше вообще помолчать - примерно как о Пушкине, - "ведь все равно ты не сумеешь стекло зубами укусить". Тут поэзия как таковая смысл смысла, осознавший свою бесконечность, - и голос слуха... короче, с материалистической точки зрения существование "Воронежских тетрадей" необъяснимо.
Но, конечно, нигде, кроме как в сбывшемся бреду Кремлевского Горца, невозможна такая свобода поэта от читателя - и даже от самого себя.
А Волошин понимал поэзию как тождество смысла и текста - в сущности, как прозу без лишних слов. И не случись Мартобря, остался бы в истории литературы неяркой подробностью одного из удаляющихся созвездий.
Правда, кое-что личное отчуждало его от русских так называемых символистов: не был актером своих стихов, а главное - умел сострадать. В молодости - женщинам, а после - человечеству и особенно - России.