Так и после "Чевенгура" мало кто принял всерьез отчаянную мысль Андрея Платонова про социализм - что в глубине его горит любовь к смерти. А ведь логика чевенгурцев неопровержимая: несправедливость порождается неравенством, фундамент неравенства - собственность, ну, а собственность создается трудом, - так уничтожим собственность вместе с теми, кому она принадлежит, - и, обнявшись по-братски, скончаемся тихо в зарослях лебеды.
"... Это буржуазия хотела пользы труда, но не вышло: мучиться телом ради предмета терпенья нет..."
5 января - сорок пять лет, как умер Платонов. Пройдет еще полстолетия глядишь, и его прочитают, а там и поймут, если не запретят.
А вот бедного Дудышкина, Семена Степановича, уже никто и никогда не припомнит, прошел его последний юбилей: 6 января - сто семьдесят пять лет со дня рождения. Был чуть ли не самый влиятельный критик в пятидесятые годы, в паузе между Белинским и Добролюбовым, потом "Отечественные записки" редактировал. Первый написал о Льве Толстом. Заметил, так сказать, Льва Толстого... Удача, само собой, - но ведь и заслуга. Вообще, Семен Степанович был разумный, к тому же вполне порядочный писатель и либерал - и вот, ни следа от него не осталось. "Мир его праху", - и то не сказать, потому что и могила на Большеохтинском исчезла. Грустно - и поучительно, конечно, - в том смысле, что нечего голос повышать или сожалеть о тщете усилий.
Письмо XXIX
29 января 1996
Вчера умер Иосиф Бродский.
Он олицетворил собою последнюю отчетливую мысль человечества о своей судьбе и роли в мировом процессе.
Культура Запада не могла дойти до этой мысли сама: ее творцам недоставало личного опыта творческого существования в тоталитарном режиме.
Бесчеловечность как основное свойство миропорядка; Ничто как строительный материал бытия; отчаяние как свобода; ирония как единственный источник света... Понять реальность подобным образом и превратить ее в речь, неотличимую от роковой любви - только бывшему гражданину Третьего Рима, притом изгнанному в межпланетное пространство, - только Иосифу Бродскому достался этот подвиг.
Его талант оказался сильней даже чем бездарность социалистического государства, помноженная на всю безжалостность.
Судьба и стихи Бродского вселяли надежду, что и будучи одним из нас, можно стать человеком в полном смысле слова.
Но вот его больше нет, - и теперь уже ничто не мешает истории на самом деле сорваться в анекдот, рассказанный кретином с шумом и яростью, с пеной на губах...
Письмо XXX
7 февраля 1996
"Мне кажется, - говорил Иосиф Александрович Бродский журналистке Ольге Тимофеевой в 1991 году, - что основная трагедия политической и общественной жизни заключается в колоссальном неуважении человека к человеку. Это обосновано в известной степени теми десятилетиями, если не столетиями, всеобщего унижения, когда на другого человека смотришь, как на вполне заменимую и случайную вещь..."
Тогда, в 1991-м, Бродский поддался, как и многие, какой-то надежде или, скорей, мечте:
"Сегодня, я думаю, было бы разумно попытаться изменить общественный климат. В течение этого столетия русскому человеку выпало, как ни одному другому народу, ну, может быть, китайцам досталось больше. Мы увидели абсолютно голую, то есть буквально голую основу жизни, да? Нас раздели и разули и выставили на колоссальный экзистенциальный холод. И я думаю, что результатом этого не может быть ирония. Результатом должно быть взаимное сострадание....
Мы должны на каждого человека обращать внимание, потому что мы все в совершенно чудовищной ситуации - где бы мы ни находились. Уже хотя бы потому в чудовищной ситуации, что знаем, чем все это кончается - смертью..."
Да, знаем. Да, смертью. Но ведь социализм - это и есть любовь к смерти - или Андрей Платонов преувеличивал?
Однако в 1991-м даже Бродскому, как видно, показалось, будто этот сон больше не приснится, и только удивительно было, что проснулись не все:
"Меня совершенно поражает на сегодняшний день в возлюбленном отечестве, что люди, то есть значительное количество людей, ведут себя так, будто они ничему не научились. Как будто им никто никогда не говорил, что надо понимать и любить всех, то есть каждого. Я не понимаю, как это происходит. Я думаю, что в обществе еще есть как бы общий знаменатель, который и надо бы сохранить, который надо всеми силами удерживать, да?"
Увы, нет. Это, наверное, была иллюзия. Наверное, в процессе противоестественного отбора многие из людей не только разучаются различать добро и зло, но и проникаются злой волей, охотно и почти сознательно принимая сторону ада.
Теперь, пять лет спустя, эта гипотеза выглядит более чем правдоподобной. А идея вернуть Иосифа Александровича после смерти в Россию более чем странной.
Даже непонятно, как она пришла в голову кому-то из здешних его друзей. Осуществить символический акт справедливости - порыв прекраснодушный, кто же спорит, - но где чувство реальности?
Национализировать прах? Чтобы числился за Большим Домом, под грифом "хранить вечно"? Чтобы от тех же самых чинов, которые когда-то со сладострастной оттяжкой решали - как эффектней не позволить изгнаннику проститься с умирающей матерью: просто не ответить на его мольбу или отказать под якобы законным предлогом, - так вот, чтобы от них же всегда зависело: пустить, не пустить вдову или дочь в страну и в кладбищенскую ограду?
И потом: здесь регулярно и с усердием оскверняют памятники, здесь злорадно оскорбляют мертвых, здесь доблестью почитают непристойно браниться над прахом поэта.
"Пресс-служба ПатриотичеСОго Союза Молодежи в связи со смертью И. Бродского распространило следующее заявление:
"Стало чище в русской культуре. Исчез один из проповедников литературной шизоВрении, человек, посвятивший свою жизнь оплевыванию России и всего с ней связанного - Иосиф Бродский.
Писания этого еврея, эмигрировавшего в Нью-Йорк, по складу и содержанию очень напоминающиХ стихи которые пишут в сумАШедших домах редкие дебилы, преподносились сначала "враЖИми голосами'', а теперь и нашей демократической "богемой'', как совершенство русской поэзии. Очень странно: американский еврей, больной графоманией, оказался русским великим поэтом. И еще более страннОЙ выглядит получение им Нобелевской премии, которую получили те кто так или иначе работали на уничтожение России...
Мы, молодые русские патриоты, выражаем решительный протест лично президенту Борису Ельцину: вы не имели правО посылать соболеНзнование вдове Бродского, потому что вы - представляете великий русский народ. А к нашему народу, смерть отдельнОВзятого безумного американского еврея никакого отношения не имеет"".
Такой вот документ, с такой вот грамматикой (ошибки подчеркнуты мною), с датой: 30 января! - переслало в газету информационное агентство "Норд-Пресс".
Нет смысла это обсуждать, хотя ничего подобного не знает история литературы. Но, похоже, история кончается, и литература вместе с ней.
"Не надо строить иллюзий, - говорил Иосиф Александрович Бродский журналистке Евгении Альбац года два тому назад, - у человека и общества не так много вариантов для выживания. Один вариант мы испытали на своей шкуре "рай для всех'', который обернулся убийством многих. Другой - тоже не малина. Но, наблюдая за тем, что происходит в России, видишь колоссальную пошлость человеческого сердца. Мне казалось, что самым замечательным продуктом советской системы было то, что все мы - или многие - ощущали себя жертвами страшной катастрофы, и отсюда было если не братство, то чувство сострадания, жалости друг к другу. И я надеялся, что при всех этих переменах это чувство сострадания сохранится, выживет. Что наш чудовищный опыт, наше страшное прошлое объединит людей - ну хотя бы интеллигенцию. Но этого не произошло..."
Не произошло. И нынешнему поколению советских придется, очень вероятно, жить при национал-социализме. Тогда книги Иосифа Бродского будут сожжены палачами под рукоплескания вертухаев.
До венецианского кладбища Сан-Микеле не дотянуться этим существам иначе как бомбой, - вот и хорошо.
Письмо XXXI
10 февраля 1996
Лидия Корнеевна Чуковская родилась в Петербурге 24 (по н. ст.) марта 1907 года. Поздно вечером 7 февраля 1996 года - умерла.
Завтра утром ее похоронят в подмосковном Переделкине.
Лидия Чуковская была тихий человек, необыкновенно скромный, - свой дар и свою проницательность ценила не слишком высоко, но как никто умела восхищаться другими, уважать других, помогать другим. Чувство справедливости и чувство чести руководили ее поступками. Она любила больше всего на свете Литературу, Правду и нескольких людей. Почти всех этих людей так называемая советская власть убила. Кого - сразу, пулей в затылок а кого - с оттяжкой, затерзав унижениями. Вместе с этими людьми казнили Литературу и Правду долго казнили жестоко, подло, весело, - и наступил такой день, когда Лидия Корнеевна почувствовала с ужасом и отчаянием что Литература и Правда остались только в ее памяти.
Одна и безоружная, она бросилась на государство-убийцу.
И случилось превращение героизма в гениальность, сострадания и верности мертвым - в бессмертные книги. "Софья Петровна", "Спуск под воду", "Процесс исключения", "Записки об Анне Ахматовой", "Памяти детства" - классическая проза, ясновидение правды, сага о человеческом достоинстве.
Это книги, отторгающие жестокость и низость как нечто непостижимое, потустороннее, - а понятно и нормально благородство, а подлинной реальностью обладают лишь творчество и любовь.
Эти книги свидетельствуют, что по крайней мере в одном человеке на нашей Земле соединились бесстрашный характер, непреклонная воля, великодушное сердце и ясный ум - и стали неотразимой рыцарской речью.
...9 января 1974 года Лидию Корнеевну исключили из пресловутого Союза писателей. Ее имя запретили упоминать, произведения изъяли из библиотек. "Меня нет и никогда не было, - написала она тогда. - Но - буду ли я?"
Дорогая Лидия Корнеевна! С насмешкой и торжеством, хотя мне очень больно, - с торжеством и насмешкой я спрашиваю сегодня у обоих Ваших врагов: "Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?" Уверен, они запомнят преподанный Вами урок.
Письмо XXXII
22 февраля 1996