"Без помощи социалистов как об этом говорить? Я того мнения, что социализм в XX и XXI веке начнет на почве государственно-экономической играть ту роль, которую играло христианство на почве религиозно-государственной тогда, когда оно начинало торжествовать..."
Предвидение поразительное, но это еще не все. Почитайте дальше: на этой же странице частного письма к старинному знакомцу ход истории предугадан так надолго вперед - и так подробно, и так безошибочно, - как не удавалось никому из смертных. Кроме разве что Нострадамуса - да только Нострадамуса попробуйте проверьте, а пророчество Леонтьева исполнилось действительно и буквально. Итак - 15 марта 1889 года. Третий том "Капитала" еще не издан. В России царствует Александр III. Толстой пишет "Воскресение", Фет - "Вечерние огни", Чехов - "Скучную историю", Салтыков - проект газетного объявления о своей кончине. Владимиру Ульянову 19 лет, Иосифу Джугашвили - 10. Будущего не знает никто, за исключением безвестного мыслителя, проживающего у ограды Оптиной Пустыни, в отдельном домике, на втором этаже. Под его пером впервые обретает бытие новый властелин судьбы - император социализма, спаситель России:
"Теперь социализм еще находится в периоде мучеников и первых общин, там и сям разбросанных. Найдется и для него свой Константин (очень может быть, и даже всего вероятнее, что этого экономического Константина будут звать Александр, Николай, Георгий, то есть ни в каком случае не Людовик, не Наполеон, не Вильгельм, не Франциск, не Джемс, не Георг...). То, что теперь - крайняя революция, станет тогда охранением, орудием строгого принуждения, дисциплиной, отчасти даже и рабством..."
Гениальная интуиция - но и логика гениальная: "Социализм есть феодализм будущего"!
Тут же изображена и альтернатива: если социализму не удастся покончить с либерализмом и поработить население планеты
"или начнутся последние междуусобия, предсказанные Евангелием (я лично в это верю); или от неосторожного и смелого обращения с химией и физикой люди, увлеченные оргией изобретений и открытий, сделают наконец такую исполинскую физическую ошибку, что и "воздух, как свиток, совьется", и "сами они начнут гибнуть тысячами"..."
Тоже в высшей степени правдоподобный прогноз, не так ли? Но предначертание Творца не считается с теорией вероятности - и постигается все-таки не рассудком; окончательная формула осеняет Леонтьева только через полгода; слушайте, слушайте!
"Чувство мое пророчит мне, что славянский православный царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, как Константин Византийский взял в руки движение религиозное) и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной. И будет этот социализм новым и суровым трояким рабством: общинам, Церкви и Царю".
Запад обречен - а Россия восторжествует, превратившись в нерушимый рай рабов. Знай наших, плакса Чаадаев! "И Великому Инквизитору позволительно будет, вставши из гроба, показать тогда язык Фед. Мих. Достоевскому"...
Остается слабая надежда, что Леонтьев хоть раз, хоть где-нибудь ошибся; что этот демонический ум ослепила безответная любовь к русской литературе; что он пошел бы дальше этой отвратительной утопии (утопии ли?), не напиши Леонтьеву Тургенев в 1876 году: "Так называемая беллетристика, мне кажется, не есть настоящее Ваше призвание..."
Но если Леонтьев просто был умнее всех и угадал верно - литература отменяется, и вообще не о чем жалеть здесь, на земле.
Январь 1996
Под знаком Тельца
Термоядерные шары, украшающие внутреннюю поверхность нашего ночного неба, образуют на ней, как известно, 88 узоров, именуемых созвездиями.
Ровно дюжина таких условных рисунков как бы размечает неподвижный в мировом пространстве циферблат, по которому кружит против часовой стрелки невидимая, невообразимая годовая, с нашим Солнцем на острие.
Циферблат называется Зодиаком. А несуществующая стрелка, надо заметить, вечно отстает: за каждые семьдесят лет - почти на градус, так что если, к примеру, пару тысяч лет назад 22 апреля Солнце находилось в созвездии Тельца, то сегодня мы все еще, так сказать, пребываем среди светил Овна.
Тем не менее, астрология, не оглядываясь на рассудительную младшую сестру, по-прежнему помечает человека, родившегося в этот день, стилизованным изображением самца коровы и записывает в гороскопе: чувственный, меланхоличный, боится бедности - всякую такую чепуху.
Знаменитейшим из Тельцов данной планеты считается пока Владимир Ленин едва ли не всяк сущий на ней язык употребляет это имя - слух о Шекспире прошел не повсюду - что же сказать об Иммануиле Канте? Немного читателей найдет он в потомстве. Да похоже, что и до сих пор всего один был у него восторженный поклонник - убитый на дуэли, а впрочем, и не существовавший никогда русский поэт Владимир Ленский, - но и об этом персонаже комментатор Набоков говорит, что вряд ли юноша читал "Критику чистого разума" или "Критику практического разума", или "Критику способности суждения" - скорей увлекся Кантом понаслышке, по книжке m-me де Сталь, где поверхностный, тоже с чужих слов, пересказ нескольких фраз.
Кант виноват, конечно, сам: никогда столь ясный ум не изъяснялся так неразборчиво. Но он был плохой писатель не оттого, что не имел таланта, - в некоторых отступлениях, как бы в скобках, он позволял себе слог настоящий, а потому что преследовал единственную цель: чтобы строй предложения полностью воспроизводил ход логических операций и чтобы слова маршировали, как прусские солдаты, как символы алгебры!
Он, видите ли, был испытатель ума: если всецело довериться этой сверкающей машине и запустить ее на полную мощность - сумеем ли мы самим себе членораздельно и неопровержимо доказать, - ничего не присочиняя! возможность существования Бога, бессмертия и свободы, главное - свободы?
Потратив целую жизнь, причем отказавшись для пользы дела от многих склонностей и утех, Кант выявил за реальностью, данной нам в ощущениях и мыслях, еще одну, совсем другую. Он доказал - или решил, будто доказал, что пространство и время - просто шарниры мышления, вроде грамматических падежей, или, скажем, наклонений - а подлинное бытие (где свобода!) непредставимо - находится в ином измерении, уму недоступном, - но ум все же вправе утверждать, что это подлинное бытие достоверно: ведь оттуда - больше неоткуда - постоянно поступает некий сигнал. Ум смотрится в себя; это как бы шар, изнутри зеркальный; но в нем пылает точка свободы - тайный голос извне... Короче говоря: свободны - и вхожи в настоящее, вечное бытие - герой в момент подвига и, быть может, гений в трансе вдохновенья...
Пересказ донельзя приблизительный. Но именно распространяясь в пересказах (разумеется, получше моего, хотя бывали и похуже), несколько идей Канта как бы инкогнито внедрились в интеллектуальную веру так называемого Серебряного века. Например, Елена Ивановна Набокова, как пишет ее сын в "Других берегах" - "верила, что единственно доступное земной душе, это ловить далеко впереди, сквозь туман и грезу жизни, проблеск чего-то настоящего". А фразой раньше главный тезис не названного кенигсбергского мудреца изложен еще точней: "Ее простая и невинная вера одинаково принимала и существование вечного, и невозможность осмыслить его в условиях временного"... Как видим, Ленского в Геттингене действительно учили хуже, чем Набокова столетие спустя в Кембридже.
Владимир Набоков был гений, сын героя. Жизнь посвятил игре ума с иллюзиями пространства и времени - сочинению задач о Боге, бессмертии, свободе. Его жанр - философская сказка (наподобие "Простодушного" - повести Вольтера - или "Кроткой" Достоевского). В его прозе авторский замысел захватывает читателя сильней, чем судьба персонажей. Метафизические проблемы решаются средствами стиля, чрезвычайно изощренными. Тональность повествования определяется особенной, специально выведенной для каждого сюжета формулой соединения трех элементов, а именно: вдохновения, отчаяния, иронии. Вдохновение, как и отчаяние, оба в ближайшем родстве с безумием. Не найдя выхода в подвиге либо шедевре, вдохновение превращает человека в безумца - как правило, несчастного. Ведь поэтический, скажем, дар отличается от самых тяжких случаев мании преследования - только светом счастья:
"В этих случаях - очень редких - больной воображает, будто все, что происходит вокруг, содержит скрытые намеки на его существо и существование. Он исключает из заговора реальных людей - потому что считает себя умнее всех прочих. Мир явлений тайно следует за ним, куда б он ни направлялся. Облака в звездном небе медленными знаками сообщают друг другу немыслимо доскональные сведения о нем. При наступлении ночи деревья, темно жестикулируя, беседуют на языке глухонемых о его сокровеннейших мыслях. Камушки, пятна, блики солнца, складываясь в узоры, каким-то ужасным образом составляют послания, которые он обязан перехватить. Все сущее - шифр, и он - тема всего..."
Люди Набокова живут в мире, насквозь прорифмованном совпадениями. При этом кое-кто из них страдает еще и от - как бы сказать - суверенодефицита: не чувствуют, что живут, не верят в собственную реальность. И, тщетно спасаясь от безумия, тень влюбляется преступно и смертельно в какое-нибудь мнимое свое отражение. Роман "Отчаяние", например: похоть рассудка внушает человеку навязчивую, невозможную идею - уничтожить воображаемого двойника просто за то, что он-то вправду живой, к тому же ведь это все равно что самого себя увидеть мертвым, все равно что сказать: я мертв - следовательно, существую... Трактат о свободе небытия, причем авторствующий персонаж передразнивает "небытного Бога"...
Иные герои, напротив, обладают частицей подлинного бытия, неуничтожимой, что бы с ними ни случилось, - а случается с ними, главным образом, ужасное, и автор, как врио другого Творца, вынужден их выручать, используя силы воображения, "которые и являются в конечном счете силами добра"...
Впрочем, победы он не дает никому, все романы кончаются вничью: персонаж просто уходит на наших глазах в другое измерение.
Набоков и сам поступил так же: растворился в своем восхитительном слоге.
Тельцы, как утверждает руководство по астрологии, - соль земли: "потому что нет в ней никакой сладости".
Апрель 1999
Главный свидетель
В прозе Андрея Платонова персонажам всегда хочется спать, - и они засыпают при каждой возможности, спасаясь таким способом от голода, от страха, главное - от тоски.
В тоску превращается время, проходя через организм, наделенный душой то есть знанием о смерти.
Всего невыносимей для подобного существа - любовь к живому, то есть тоже смертному.
Уж лучше пустые хлопоты, дальняя дорога, даже казенный дом.
Платонов писал о том, что жизнь не похожа на литературу, что любовь не похожа на жизнь, что мечта усталого неандертальца о вечном покое - главный источник социализма, и власть непонятных слов над нищими духом - его составная часть.
Люди убивают друг друга за слова, как за вещи, потому что в периоды осуществления социальной справедливости необычайно возрастает роковая историческая роль Дурака.
"Капитализм рожал бедных наравне с глупыми. - С беднотою мы справимся, но куда нам девать дураков?"
В общем, так:
- убить всех плохих, а то хороших очень мало;
- ревности не полагается; уступи свою очередь нуждающемуся товарищу, потому что влюбленный человек для женщины туже;
- от труда заводится собственность, от собственности - неравенство, а там и рабство; но жизнь понуждает к труду, - социализм разрывает порочный круг, потому что он - любовь к смерти;
- однако хорошие обязаны вытерпеть жизнь до конца: чтобы, как сказано выше, покончить с плохими - ради будущего счастья все равно чьих детей.
"-Товарищи! Вечно идет время на свете - из нас уж душа вон выходит, а в детях зато волосы растут. Вы поглядите своими глазами кругом, насколько с летами расцветает советская власть и хорошеет молодое поколение! Это ж ужасно прелестно, от этого сердце день и ночь стучит в мою кость, и я скорблю, что уходит план моей жизни, что он выполняется на все сто процентов и скоро я скроюсь в землю под ноги будущего всего человечества... Кто сказал, что я тужу о своей жизни?.. Ага, я сказал! Так позор мне, позор такой нелепой сволочи! Бояться гибнуть - это буржуазный дух, это индивидуальная роскошь... Скажите мне громко, зачем я нужен, о чем мне горевать, когда уже присутствует большевицкая юность и новый шикарный человек стал на учет революции?! Вы гляньте, как солнце заходит над нашими полями - это ж всемирная слава колхозному движению!"
Так инстинкт смерти, притворившись мыслью, овладевает человеческой массой - и очень скоро превращается в кровожадную пошлость.
Андрей Платонов записывал этот процесс изнутри: выдуманные люди в своих невозможных речах передавали состояние собственной его совести, - а он отождествлял себя с одним из так называемых политических классов; он неистово желал оправдать и осветить смыслом окружающую реальность и свою роль в ней - и действительно различал в смерче произвола и хаоса проблески грядущей всемирно-исторической, даже космической победы человечества над несправедливой судьбой; он ненавидел несправедливость, и только ее одну, но не в силах был не замечать, что справедливость, сбываясь, - ужасна и отчасти смешна.
Он был главный свидетель главного события эпохи. Если бы все сочинения Андрея Платонова, подобно лучшим его романам, остались в рукописях и если бы эти рукописи погибли, - временное торжество социализма в России осталось бы в истории чем-то вроде природной катастрофы - беспощадной, но бессмысленной. Андрей Платонов, наравне с другим величайшим поэтом уходящего века - Францем Кафкой, пробился к истине - не к той реальности, в которой мы якобы существуем, но к той, что существует в нас, - и создал по-настоящему большой стиль - мучительный, но неотразимо внятный:
"Симон Сербинов ехал в трамвае по Москве. Он был усталый, несчастный человек, с податливым быстрым сердцем и циническим умом. Сербинов не взял билета на проезд и почти не желал существовать, очевидно, он действительно и глубоко разлагался и не мог чувствовать себя счастливым сыном эпохи, возбуждающим сплошную симпатию; он чувствовал лишь энергию печали своей индивидуальности. Он любил женщин и будущее и не любил стоять на ответственных постах, уткнувшись лицом в кормушку власти"...
По-моему, Андрей Платонов и сам был такой человек.