Егор рассказал историю Сашки.
- Можем ли мы на обратном пути заехать к этому китайцу? - спросил Максимов.
- Пожалуй. Твоя воля, Александр Николаевич. А если не ждать нас, так дадим тебе лодку.
- Да нет уж, все вместе. Или поздно будет?
- Да нет, нынче погода, поди, переменится. Рано управимся.
- Да, похоже, что переменится погода.
Утро в тайге душное.
- Ноги гудят! - жаловался дед.
Максимов взял пробы песков на Додьге, а потом вернулся на стан. Вооружившись топором, он работал вместе с Кузнецовыми.
Час от часу парило сильней.
Крестьяне усердно работали топорами. Максимов видел, что их больше занимает новая земля, чем найденное золото.
Александр Николаевич любил поработать, размяться. Физическая работа ему отдых. В Петербурге в те дни, когда жена отпускала прислугу, он с большим удовольствием помогал ей. На даче был у него огород.
Работа среди тайги, с переселенцами была не только удовлетворением. Он замечал, как Егор рубит дуб, а как липу, как какое дерево трещит, как поддается рубке, каков сок. Древесина, заболонь. Даже одной и той же породы деревья все отличались друг от друга, каждое росло, и жило, и умирало по-своему. Для исследователя, всю жизнь мечтающего о лесах, а живущего большую часть жизни в Петербурге, среди подлых чинуш и каменных домов, это наслаждение - стоять вот так, в лесу, мыслью о котором живешь всю жизнь, и действовать топором рядом с человеком из народа, у которого обо всем есть свое суждение: и о муравьях и о пнях, о дубе, акации, яблоне. Он говорит поясней любого петербургского ученого, какого-нибудь всеевропейского знатока российской флоры, автора книг о Сибири, человека с блеском и апломбом.
"Егор - сама мудрость народа, - думал Максимов. - Среди нашей бестолочи, малограмотности, угодничества в простом народе встретить такого Егорья-победоносца, как называет его мылкинский батюшка!"
Многое, что говорил Егор, следовало бы проверить. Максимов вспомнил, что ученые в Петербурге не раз спрашивали его, не известны ли ему в Сибири какие-либо знаменитые колдуны.
"Ищут колдунов, исследуют их методы, обосновывают научно, стараются проверить народные средства, а сами поносят и унижают русский народ, говорят, что он дик, темен, не способен к образованию и выше колдунов не может подняться без помощи варягов. А право, и мне стоит задуматься. Кузнецов уверяет, что хлеб на земле из-под березового леса лучше, белее".
- А что же китаец, ваш сосед, сеет?
- Да он и пшеницу, ячмень, бобы, овес, всего понемногу. Ярицу не сеет. Они ведь черной муки не признают.
- Да, они белую. А как же он за два года такую большую пашню распахал?
- Там и пашня и огород. Он третий год работает. Китайцы ведь старательный народ.
- Да, трудолюбивый.
- Славный народ, Александр Николаевич!
Максимов замечал, что переселенцы всюду хвалят китайцев.
Сам Максимов изучал китайский язык. Он бывал в Китае и в Маньчжурии. Жизнью китайцев на Амуре среди русских он интересовался особенно и решил познакомиться с Сашкой.
- Чем же хороши китайцы, по-твоему?
- Они честный народ. Не крадут и не обманывают. Что китаец обещал сделает. И работает хорошо. Как мы сюда пришли, только и слыхали: китайцы, мол, обманщики, воры. Их, мол, много, и китаец пойдет на Русь и всех зальет, как водой.
- Кто же эту теорию вам изложил?
- Да господа... Говорил об этом Оломов. Вот в Николаевске есть скупщик рыбы, был он иностранец, а теперь принял наше подданство, он все нам говорит: "Бойтесь китайцев. Это народ ой-ой!" А Бердышов говорит, что он то же самое и китайцам говорит: "Мол, русские ой-ой! Бойтесь русских!" А сам торгует со всеми.
Егор не стал рассказывать, как однажды он сам наломал бока братьям Гао за насилия, которые терпели от них гольды. И хотя он за гольдов заступался, но выместил свое.
- А вот стали мы с китайцем соседями и видим, что можно жить. А нынче зимой он женился.
- На китаянке?
- Нет, на гольдке. Нищая была, вся в заплатах ходила. Она жила в семье свекра. Муж у нее умер, была лишним ртом. Китаец ее присмотрел и высватал. Отдали ее охотно.
- Старая?
- Нет, она молодая. Свекор у нее слабенький, а семья большая, и все девки. И славные девки. Но бедны.
- Как же ее зовут?
- Одака... Только уж больно некрасивая. Ее дома били, все ругали, со свету сживали свекровь со свекром. Здоровая такая...
- А китаец ее не бьет?
- Нет, он ее не обижает, пампушки ей сам делает, - сказал Егор. - Ты, мол, не умеешь как надо...
- Что же она - хотела за него идти?
- Да уж этого я не знаю. Разве их спрашивают... Китаец будто доволен. Они работают дружно, для себя, и она старается. Я нынче весной их видел, они у меня коня опять одалживали, так она с брюхом была.
- Теперь уж, поди, сын у Сашки, - сказал дед.
- Китайцы тут всегда на гольдках женятся, - продолжал Егор.
- Он не испугается меня? Есть у него паспорт? Я мундир, пожалуй, сниму.
- Живет - и все. Росчисть сделал на протоке и живет, пока начальство не прогонит. Голодному как бы прокормиться. А жаль, если прогонят. Как он старается! Да нынче приезжал исправник, он ходил к нему, и купцы-китайцы еще за него прошлый год похлопотали, так теперь уж он так придирки не боится. А нынче зимой у него завелся помощник. Да весной еще один китаец откуда-то приехал. Тому исправник обещал быка и денег выдать. Колькой зовут по-нашему. Умный китаец. Вот они и живут: Сашка с женой, Колька и Володька.
Под вечер Кузнецовы и Максимов заехали к Сашке.
На берегу встретил их сам Сашка. Жена его, гольдка Одака, та самая, которую когда-то Кальдука хотел отдать китайцам вместо дочери, стояла чуть поодаль. Одета она в дабовые штаны, как китаянка, у плеча китайская тяпка, особая, для полки, а на руках - младенец. Ее волосы причесаны, а на лбу челка. В волосах красная саранка. Лицо стало туже, взгляд спокойный, осмысленный.
"Экая она форсистая стала! - подумал Егор. - Не узнать!" Вспомнил он, как вечно кричал Кальдука на нее, бил, какая была она запуганная, оборванная, как смотрела исподлобья! С Одакой произошло какое-то чудо, трудно даже поверить!
Тут был как бы маленький кусочек Китая. Вокруг небольшие, но тщательно разделанные росчисти. Правей - порядочная пашня, засеянная хлебом. Максимов заметил на грядках гаолян, лук, чеснок, бобы. Посреди росчисти стояла рыжая глинобитная фанза с белой соломенной крышей и соломенным навесом, под которым виднелся длинный низкий столик. Дым шел от костра.
Невдалеке стояли еще двое китайцев.