Несколько раз прошелся он сохой по новому краю "штанов". Вдруг пароходный гудок гулко и громко раздался под самым берегом. Все вышли с пашен на берег, а ребятишки побежали к отмели.
К Додьге подходил большой белый пароход с огромным красным, похожим на вал с лопастями, задним колесом и с застекленной пассажирской рубкой, которая вся сверкала на солнце.
- Плывет, как лебедь! - с восхищением молвил Тимоха.
- Новый! - сказал Бердышов. - Из Америки привезен. Быстроходный, машина сильная!
"Да, тут все кладется прочно и наново!" - подумал Егор.
Широкие стекла, блеск и чистота, сияющая надпись на борту, громадный зонт над широким задним колесом - во всем чувствовалась Егору близость богатой и чистой, хорошо налаженной жизни.
- Дрова есть? - крикнул в трубу капитан.
- Есть! - заорал Барабанов.
Над отмелью, где пристают пароходы, Федор заготовил еще в прошлом году дрова. Работали у него бродяжки, беглые, пилили лес тут же, на релке, и складывали.
С "Казакевича" кинули чалку. Судно приваливало долго и осторожно; прошло много времени, прежде чем выкатили с парохода пассажирский трап с начищенными медными поручнями и выстлали его ковровой дорожкой.
Исправник и Барсуков подъехали в лодке. Солдаты гребли изо всех сил. Господа вышли на берег и пошли к сходням, солдаты несли их вещи.
А с парохода сошли пассажиры. Один из них, смуглый горбоносый толстяк, с перстнями на пухлых пальцах, обрадовался, увидев чиновников. Тучный исправник подобострастно расшаркался перед ним. Барсуков поздоровался холодно и, не останавливаясь, прошел на пароход.
Егор не в первый раз замечал, что Петр Кузьмич недолюбливает исправника и держаться старается особняком.
На пароходе дали короткий свисток. По вторым сходням сошли матросы. Они стали вязанками таскать дрова на судно.
- Ну, как дела? - с живостью спросил смуглый господин, оставшись с мужиками.
- Как бог даст, - ответил Пахом.
- Дрова? - спросил он, показывая на поленницу.
- Дрова, батюшка!
- А как живете?
- Слава богу!
- Хорошо ли место?
- Да покуда как скажешь?
- Это место выбирал сам Муравьев! Во! - поднял палец толстяк и скривил лицо. - Слыхали про графа Муравьева-Амурского? Я его знал. Мы с ним хорошие знакомые были! Как же, даже очень хорошо был знаком. Так что тут можно жить!.. А что слышно, нет ли по речкам золота? Мог бы быть людям доход... Воспомоществование! Воспомоществование! - словно спохватившись, воскликнул он, найдя нужное слово. - Я знаю одну переселенческую деревеньку, так себе была деревня! - он искоса глянул на подошедшего с трубкой в зубах Бердышова. - Но вот переселились на Амур - и что же? Нашли золото - и миновали бедствий, поставили хозяйство. И мало того что миновали бедствий, но уже гоняют почту и содержат станок. Открывают питейное заведение!.. Простой мужик нашел золото в ключе. А у вас ничего не слышно?
- Покуда не осмотрелись, - отвечал Пахом, с недоумением глядя на толстяка. - А может, где и есть! - оглянулся он на Ивана.
- Я слыхал, есть в одном месте золото, - заговорил Бердышов, вынимая трубку изо рта, и глаза его засверкали. - Но не знаю еще, верно ли...
Толстяк снова оглядел Ивана. Неприязнь мелькнула в его взоре. Он быстро отвел глаза, но их как магнитом тянуло к Бердышову. Толстяк словно силился вспомнить, где видел этого человека.
Подошли пассажиры с дамами. На пароходе дали второй свисток. Дрова были нехороши. Капитан обругал Федора и приказал не брать тут ничего. Толстяк вместе с другими пассажирами пошел к сходням, но вдруг обернулся.
- Ну, будьте здоровы! - кивнул он мужикам, как старым знакомым.
- И тебе не хворать! - почтительно отозвался Пахом. - Про золото желает узнать. Кто такой?
- Это Бенерцаки, грек. Банкир, миллионер, - сказал Иван. - У него прииски в Сибири и по Верхнему Амуру. Сам-то он не в Петербурге ли живет?
- Скажи ты, какой богач! А как просто разговаривает!
- Видать, будто ладный мужик!
- Вот и проникают за нами люди с капиталом! - заметил Барабанов. Он поскреб в затылке, сожалея, что дернул его черт за дрова запросить с капитана на водку прежде времени, когда обязался без всякой приплаты по контракту поставлять. - Экая собака! - со злом молвил он про капитана.
Забурлило колесо парохода. Из двух труб повалил дым, раздались удары колокола, и "Казакевич" стал отходить, гулко хлопая по воде широкими лопастями и выгоняя из-под кормы ярко-синие пенистые волны.
- Вот весело, брат ты мой, калинка! - молвил дедушка Кондрат. - У нас в Расее и пароходов нет таких!
* * *
- А старосту мы им опять не назначили, - вспомнил исправник, когда в окне каюты с отошедшего парохода стала видна релка с избами, пашнями и тайгой. - Живут как отшельники!
- Да-а... - как бы спохватился Барсуков. - Ну, ничего! Они приписаны к Тамбовской волости, а там есть старшина... Их так и прозвали - "Медвежье поселье". Пароходы здесь почти не пристают, мы редко бываем... Но теперь священник будет.
Петр Кузьмич не забыл назначить старосту - он кривил душой. Барсуков был человеком либеральных убеждений, которые скрывал от Оломова, как от полицейского, и поэтому как бы чувствовал свою зависимость от исправника, хотя был выше его по должности и по чину.
Барсукова интересовало, как будут жить мужики, если дать им полную свободу. Они порвали с прошлым, покинули свою общину и ушли на Амур. Он замечал, что в крестьянах пробуждается тут сознательное желание нести тяготы и обязанности.
Разовьются ли они, поймут ли условия современной жизни, составят ли сильное общество, или уже все вытравлено из них татарщиной и крепостным правом?
* * *
Вечером мужики собрались на завалине у Ивановой избы. Сверху по реке шел баркас. Хозяин его - купец, видимо не зная, где на ночь глядя в островах и туманах искать деревню, держал курс в протоку.
- Оттуда сейчас, куда ни глянь, - синё!
- В тени мы!..
- Ну, ты теперь видал, Тимошка, - попыхивая трубкой, спросил Бердышов, - какие бывают амурские господа?
Он держал трубку в кулаке, и, когда затягивался, огонь просвечивал сквозь пальцы, которые краснели, как угли.
- Одинаково, хрен редьки не слаще! - отвечал Силин. - Только эти будут попузастей да поносастей.
- Уж рыщут люди, высматривают, где что есть, - молвил Федор Барабанов.