— Он очень милый, — сказала она. — Зашел выпить.
— Не выпить, а влупить, — сказал Клод резче, чем ожидал.
— Ты не очень-то разбираешься в двадцатидвухлетних девушках, верно? — сказала она, нахмурясь. — Только и умеешь что обманывать жен да разводиться.
Как обычно в разговорах на тему половой морали, он почувствовал ее правоту.
— Почта была?
— Эвелина уехала из Сурабайи, — сказала он. — Как твой сраный проект?
— Сраный. Ты трахнула почтальона?
— Нет, крошка. Я не трахнула почтальона.
В доме пахло чисто и хорошо, и варево на огне уютно побулькивало. Он налил в стакан вина и посмотрел на письмо Эвелины, не читая его.
Джули стояла у плиты, задумчиво помешивая в кастрюле деревянной ложкой.
Он собирался спросить: что будет, когда группа доберется сюда?
Но не спросил. Вместо этого он сказал:
— Хочешь косячок?
Джули без рубашки, орудующая на лужайке косой.
Джули, сажающая четыре деревца и поливающая их из пластмассового ведерка.
Клод, покупающий записи рок-группы и рассматривающий фотографии.
— Эвелина в самом деле такая?
— Эрик здесь хорошо вышел?
— Эвелина спит с Полом? Судя по этому снимку, да.
Джули у реки, читающая «Социальный бандитизм».
Джули на крыше под яркими лучами солнца, очищающая стоки от листьев.
Джули, пытающаяся рисовать попугаев и Клода, а потом прячущая свои рисунки.
Клод, покупающий подробные карты северного города, где спрятаны амфетамины ценой в миллион долларов.
Джули с мазью от загара.
Клод с картами.
Поздней весной многое стало меняться, и Джули отправилась в город и купила длинное белое платье из марлевки с вышитыми на нем крохотными голубыми цветочками.
— Пощупай мои руки, — сказала она.
— Ну? — удивился он.
— Сухие.
Сегодня они легли в чистую постель, но Клод спал плохо. Его сны блуждали по путаным дорогам его угрозы и его спасения — рок-группы и амфетаминов ценой в миллион долларов.
Он виделся ей мягким, сонным и медлительным, как ящерица. Она одевала бы его в светлые мохеровые свитера и мягкие кожаные рубахи. Он виделся ей играющим в аристократический снукер в три часа пополуночи, с улыбкой в сосредоточенном взгляде. Он виделся ей при свете камина. В глубоких сумерках теплого вечера. Он укрывал ее одеялом, иногда вместе с собой. Она ничего не стала бы делать, чтобы разрушить свитый ими кокон. Он ничего у нее не просил, никогда, а она отдала бы ему что угодно.
Однако он почему-то стал беспокойным и отрешенным. Его движения, обычно такие плавные, сделались менее уверенными.
Теперь они играли в амфетаминовую игру только потому, что он этого хотел.
Она говорила ему об амфетаминах, потому что постепенно полюбила его. В жаркие дни у бурых рек она раздумывала, не сказать ли ему вечером «я люблю тебя», но так и не сказала. Она стала бояться, что он хочет ее ухода, что его беспокойство сигнализирует об этом.
— Ты хочешь, чтобы я уехала, детка? — спросила она его.
— А ты хочешь уехать?
— Нет.
— Тебе не скучно?
— Нет, — улыбнулась она, — не скучно.
— Ты все время повторяешь, что я занудный старик.
— А, — сказала она, — это только чтобы тебе польстить.
— Я часто думал, — сказал он без всякой обиды, — что ты хочешь польстить этим себе.
— То есть?
— Что это помогает тебе чувствовать себя роковой женщиной.
В ответ она нацелила на него пальцы, как пистолеты и, сморщив нос, вихляя бедрами, расстреляла его из воображаемых «магнумов».
— Бац. Бац.
— Ты хочешь грабить банки? — спросил он.
— Только вместе с тобой, — сказала она. — Пойдем глянем на деревья. Наверное, их пора полить.
Она стала догадываться о том, как действуют на него мысли о рок-группе. Она пыталась сказать ему: это ни на что не повлияет, не может ни на что повлиять. Но поскольку он не формулировал вслух свои страхи, она не видела способа эффективно бороться с ними.