- Говорят: "Сказка - складка, а песня - быль",- усмехнулся, вслушавшись в Наташины слова, Марко Данилыч.- Пожалуй, скоро и в самом деле сбудется, про что в песне поется. Так али нет, Татьяна Андревна?..
- Все во власти господней,- улыбаясь тихонько, проговорила ему Татьяна Андревна.
Наташа смеялась и весело на всех посматривала. А Дмитрий Петрович - хоть в воду, так впору.
Солнце все ниже и ниже, косная все дальше и дальше по темной глади речной. Медленно тускнут лучи дневного светила, полупрозрачные тени багряно-желтых облаков темно-лиловыми пятнами стелются по зеркальной водной поверхности, а высокая зеленая слуда (Слуда - высокий, бугристый, поросший лесом берег большой реки.) нагорного берега, отражаясь в прибрежных струях, кажется нескончаемой, ровно смоль черной полосою.
Под слудой пышут огнем и брызжут снопами рассыпчатых огненных искр высокие трубы стального завода, напротив его на луговом, таловом (Поросший тальником, то есть кустарной ивой, вербой, salix amigdalina, иначе лоза, шелюга. ) берегу там и сям разгораются ради скудного ужина костры коноводов (Коноводами зовутся на Оке бурлаки на судах, которые тянутся лошадьми. ). По реке вдоль и поперек тихо, чуть слышно разъезжают в маленьких ботниках ловцы-удальцы (На Волге и в устьях Оки рыболовов зовут ловцами, а не рыбаками. Рыбак - это торговец рыбой. ), раскидывая на ночь шашковые снасти для стерляжьего лова (Черная, или шашковая, снасть - длинная веревка (хребтина), которую опускают на дно; к ней на веревочках прикреплены железные крючки (кованцы). Каждый крючок держится в воде от хребтины вверх посредством шашки (поплавка) из деревянной чурки, держащейся в верхних слоях воды. ) .
Вот по слуде желтой ленточкой вьется середь низкорослого чапыжника (Чапыжник - частый, едва проходимый кустарник.) дорожка к венцу горы, к Ровнеди, где гордо высится роща полуторастолетних густолиственных дубов. Последний бедный остаток дремучих дубовых лесов, когда-то сплошь покрывавших нагорный берег Оки. От Ровнеди как бы отщепилась скала и нависла над рекой. Она тоже поросла дубами и внизу вся проточена прорытыми для ломки алебастра пещерами. То место Островом зовется. Красив, величав вид на эти места с водной равнины Оки. Шуми, шуми, зеленая дуброва, зеленейте, дубы, предками холеные, возращенные! Пока жив я, не коснется топор древних стволов ваших! Шуми, лес, зеленей, родная дуброва (Ровнедь и Остров входят в состав владений автора. )!
На косной меж тем широкой рукой идет угощенье. В ожиданье привала к ближайшей ловецкой ватаге чая не пили. Подносы с мороженым, конфетами и волжским кваском Петр Степаныч и Дмитрий Петрович то и дело гостям подносили. Доволен-предоволен был Марко Данилыч, видя, как его чествуют: не ворчит больше за лишнюю трату денег...
"Добрые парни,- думает он,- умны и разумны, один другого лучше". И Дуня и судьба ее при этом забрели на мысли почтенного рыбника. "Что ж,- думает он,дочь - чужое сокровище, расти ее, береги, учи разуму, а потом, рано ли, поздно ли, в чужи люди отдай!.."
А девицы расшутились, красные развеселились - может быть, от волжского кваску. Живо и резво заговорила с подругами молчаливая Дуня, весело смеялась, радостно щебетала нежная Наташа, всегда думчивая, мало говорливая Лизавета Зиновьевна будто забыла деннонощную заботу о тяжкой разлуке с женихом расшутилась и она. Татьяна Андревна по-своему благодушествовала; она осыпала теплыми, задушевными ласками Самоквасова с Веденеевым, то журила их за лишние, расходы, то похваливала, что умеют старшим уважить. А Марко Данилыч с Зиновьем Алексеичем меж собой повели разговоры, пошла у них беседа про торговые дела. Об меркуловском тюлене ни полслова. То разумеет Марко Данилыч: брат братом, а святы денежки хоть в одном месте у царя деланы, а меж собой не родня. Дружба, родство - дело святое, торги да промыслы - дело иное.
И Ровнедь минули, и Щербинскую гору, что так недавно еще красовалась вековыми дубовыми рощами, попавшими под топор промышленника, либо расхищенными людом, охочим до чужого добра. Река заворотила вправо; высокий, чернеющий чапыжником нагорный берег как бы исполинской подковой огибал реку и темной полосой отражался на ее зеркальной поверхности. Солнце еще не село, но уж потонуло в тучах пыли, громадными клубами носившейся над ярманкой. В воздухе засвежело; Татьяна Андревна и девицы приукутались.
- Не назад ли? - обратился Марко Данилыч к Самоквасову.
- Я капитан, воля моя; по-моему, рано еще ворочаться,- подхватил Петр Степаныч. И крикнул гребцам:
- Живей, живее, ребята! Глубже весло окунай, сильней работай - платы набавлю!
Дружно гребцы приударили, косная быстрей полетела.
Марко Данилыч с Зиновьем Алексеичем продолжали беседу о торговых делах. Об векселях зашла речь.
- Ни на что стало не похоже,- заговорил Смолокуров.- Векселя у тебя, а должник и ухом не ведет. Возись с ним, хлопочи по судам. Не на дело трать время, а на взысканья. А взыскивать станешь - пять копеек за рубль. А отчего? Страху не стало, страху нет никакого... Конкурсы, администрации?.. Одна только повадка!.. От немцев, что ли, такую выдумку к нам занесли, только не по плечу она нам скроена да сшита... А ты вот как сделай: вышел векселю срок, разговоров не размножай, а животы продавай (Имение); не хватает, сам иди в кабалу, жену, детей закабали. Так бывало в стары годы, при благочестивых царях, при патриархах... Не то Сибирь - заселяй ее должниками, люди там нужны... А теперь что это такое? Мошенникам житье, а честному купцу только убытки... А вон зачали еще толковать, чтоб и яму порушить, должника неисправного в тюрьму бы не сажать! Да что ж после этого будет? Как липочку, всех обдерут.
Что ж после этого будет значить вексель? Одна пустая бумага. Так али нет говорю, Зиновей Алексеич?
- Оно, пожалуй бы, что и так, Марко Данилыч,- отозвался Доронин.- Только уж это не больно ли жестоко будет? Легко сказать, в кабалу! Да еще жен и детей!
- Уложено так царем Алексием Михайловичем, когда еще он во благочестии пребывал, благословлено святейшим Иосифом патриархом и всем освященным собором. Чего тебе еще?.. Значит, святым духом кабала-то уставлена, а не заморскими выходцами,- горячился Марко Данилыч.- Читывал ли ты "Уложение" да "новоуказные статьи"? Прочитай, коли не знаешь.
- Знаю я их, Марко Данилыч, читывал тоже когда-то,- ответил Доронин.Хорошо их знаю. Так ты и то не забудь, тогда было время, а теперь другое.
- Что ж, по-твоему? Иосиф-от патриарх без ума, что ли, подписом своим те правила утверждал? - вспыхнув досадой на противоречие приятеля, возвысил голос Марко Данилыч.- Не греши, Зиновей Алексеич, то памятуй, что праздное слово на страшном судище взыщется. Ведь это, прямо сказать, богохульство. Так али нет?
- Какое же тут богохульство? - с живостью возразил Зиновий Алексеич.- Год на год, век на век не подходят. Всякому времени довлеет злоба его. Тогда надо было кабалу, теперь другое дело. Тогда кабала была делом благословенным, теперь не то.
- Времена мимо идут, слово же господне не мимо идет,- тяжело вздохнув и нахмурясь, молвил Марко Данилыч.
- Так господнее слово, а не человеческое,- слегка улыбнувшись, заметил Зиновий Алексеич.
- А святые-то отцы на что? Каково, по-твоему, ихнее-то слово?- сумрачно спросил у него Марко Данилыч.
- Непреложно,- ответил Доронин.
- А Иосифа патриарха выкинешь разве из святых-то? - задорно спросил Смолокуров.
- Свят ли он, не свят ли, господь его ведает, знаем только, что во святых он не прославлен,- молвил Зиновий Алексеич.- Да и то сказать, кажись бы не дело ему по торговле да кабалам судить. Дело его духовное!
- Богохульник ты, одно слово, что богохульник!..- воскликнул Марко Данилыч.- Как можно на святейшего патриарха такие хулы возносить...
- Никто насчет кабалы с тобой согласен не будет...- немножко помолчавши, сказал Зиновий Алексеич.
- Ой ли? - с усмешкой сказал Смолокуров.- Дмитрий Петрович! А Дмитрий Петрович!
Но Дмитрий Петрович не слышит, загляделся он на Наташу и заслушался слов ее в разговоре с сестрой да с Дуней. Тронул его Смолокуров за плечо и сказал:
- Человек вы ученый, разрешите-ка наш спор с Зиновием Алексеичем. Как, по-вашему, надо по векселям долги строже взыскивать аль не надо?
- То есть как это?- спросил, не понимая, в чем дело, Дмитрий Петрович.
- Ну вот, к примеру сказать про Красилова, Якова Дмитрича. Слыхали про его обстоятельства?
- Не платит, говорят,- молвил Веденеев.
- Объявился несостоятельным: вчера об этом я письмо получил. Моих тысячи тут за три село,- продолжал Марко Данилыч.- Администрацию назначат либо конкурс. Ну и получай пять копеек за рубль. А я говорю: ежели ты не заплатил долгу до последней копейки, иди в кабалу, и жену в кабалу и детей - заработали бы долг... Верно ли говорю?
- Нет, Марко Данилыч,- отвечал Веденеев.- По-моему, не так...
- А как же? - вскликнул Смолокуров.- Благочестивыми царями так уставлено, патриархом благословлено...
- Двести лет назад можно было в кабалу отдавать, а теперь нельзя,- сказал Дмитрий Петрович.- Господень закон только вечен, а людские законы временные, потому они и меняются.- Ладно, хорошо,- молвил Смолокуров.- А как, по-вашему, Евангелие вечно?
- Вечно,- ответил Веденеев.
- А помните ль, что там насчет должников-то писано? - подхватил Марко Данилыч.- Привели должника к царю, долгов на нем было много, а расплатится нечем. И велел царь продать его, и жену его, и детей, и все, что имел. Христовы словеса, Дмитрий Петрович?
- Так ведь это в притче сказано,- возразил Дмитрий Петрович.- А в повелении Христовом, в молитве господней что сказано? "И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим".
- Увертки не хватки, Дмитрий Петрович,- молвил с досадой Марко Данилыч.
- По-моему, никаких бы взысканий по векселям не делать,- сказал Веденеев.Коли деньги даете, так знайте кому. Верьте только надежному человеку.
- Вот еще что!- хмуря лоб, усмехнулся Смолокуров.- Значит, после этого векселю и веры нет никакой?
- То-то и есть, Марко Данилыч,- подхватил Веденеев,- что у нас не по-людски ведется: верим мы не человеку, а клочку бумаги. Вера-то в человека иссякла; так не на совесть, а на суд да на яму надежду возлагаем. Оттого и банкротства.
- А ежели в человеке совести-то нет? - возразил Смолокуров.
- Такому не верьте.