- Идет,- радостно и самодовольно улыбаясь, вскликнул Василий Петрович.- А не в пример бы лучше здесь же, на пароходе, покончить. Два бы рублика взяли, десять процентов, по вашему слову, скидки. По рублю бы по восьми гривен и порешили... Подумайте, Никита Федорыч, сообразитесь,- ей-богу, не останетесь в обиде. Уверяю вас честным словом вот перед самим господом богом. Деньги бы все сполна сейчас же на стол...
- Нет, нет, оставим до завтра,- решительно сказал Никита Федорыч.Пойдемте лучше завтракать.
- Пожалуй,- лениво и маленько призадумавшись, проговорил Морковников и затем тяжело привстал со скамьи.
- Эй ты, любезный! - крикнул он наскоро проходившему каютному половому.
- Что требуется вашей милости? - спросил тот, укорачивая шаг, но не останавливаясь.
- Уху из самолучших стерлядей, что есть на пароходе, с налимьими печенками, на двоих,- сказал Морковников.- Да чтобы стерлядь была сурская, да не мелюзга какая, а мерная, от глаза до пера вершков тринадцать, четырнадцать. Половой приостановился.
- Телячьи котлеты с трюфелями,- в свою очередь приказал Меркулов. Половой еще ближе подошел к ним.
- Холодненького бутылочку,- приказал Василий Петрович.
- Заморозить хорошенько,- прибавил Никита Федорыч.
- Редеру прикажете али клико?
Клику давай,- сказал Василий Петрович.- Оно, слышь, забористее,- обратился он к Никите Федорычу.
- Слушаю-с,- проговорил половой, почтительно стоя перед
Меркуловым и Морковниковым.
- Зернистой икры подай к водке да еще балыка, да чтоб все было самое наилучшее. Слышишь? - говорил Морковников.
- Слушаю-с. Все будет в настоящей готовности для вашей милости.
- Рейнвейн хороший есть? - спросил Меркулов.
- Есть-с.
- Бутылку. Да лущенного гороха со сливочным маслом. Понимаешь?
- Можем понимать-с,- утвердительно кивнув головой, сказал каютный.
- Можно бы, я полагаю, и осетринки прихватить,- будто нехотя проговорил Морковников.- Давеча в Василе ботвиньи я с осетриной похлебал - расчудесная, а у них на пароходе еще, пожалуй, отменнее. Такая, я вам доложу, Никита Федорыч, на этих пароходах бывает осетрина, что в ином месте ни за какие деньги такой не получишь...- Так говорил Василий Петрович, забыв, каково пришлось ему после васильсурской ботвиньи.
- Осетрины холодной с провансалем,- приказал Никита Федорыч.- Вы любите провансаль?..- обратился он к Василию Петровичу.
- А это что за штука такая? - с недоуменьем спросил Морковников.- Мне подай, братец, с хренком да с уксусцом,- промолвил он, обращаясь к половому.
В это самое время из окна рубки, что над каютами, высунулся тощий, болезненный, с редкими прилизанными беловатыми волосами и с желто-зеленым отливом в лице, бедно одетый молодой человек. Задыхаясь от кашля, кричал он на полового:
- Телячьи ножки тебе приказаны, а ты ни с места!.. Что ж это такое? На что похоже? Что у вас за дикие порядки?
И, страшно закашлявшись, оперся обеими руками о подоконник.
- Сейчас-с,- небрежно отвечал ему половой, видимо предпочитавший новый заказ заказу чахоточного.
"Медной копейки на чай с тебя не получишь,- думал он,- а с этих по малости перепадет два двугривенных".
- Обличить вас надо!.. В газетах пропечатать!.. Погодите!.. Узнаете вы меня!..- задыхаясь от злобы и кашля, неистово кричал чахоточный.- Капитана мне подай!.. Это ни на что не похоже!
Капитана не подали, а ножки тотчас принесли. С жадностью накинулся на них чахоточный, успев перед тем опорожнить три, либо четыре уемистых рюмки очищенного.
- Из кутейников, должно быть,- тихонько заметил Морковников.- Теперь ведь очень много из поповичей такого народа разводится.
Завтракать подали в рубку. Расправившись с телячьими ножками, попович куда-то скрылся, должно быть на боковую отправился; а может быть, писать обличительную статью насчет пароходных телячьих ножек. В рубке остался Меркулов один на один с новым знакомцем. Морковников опять было стал приставать к Никите Федорычу насчет тюленя, но Меркулов устоял и наотрез сказал ему, что до приезда на ярманку ни слова не скажет ему по этому делу. Нечего было делать Морковникову, пришлось уступить. Зато уж и позавтракал же он.
Ни васильсурской ботвиньи, ни мучительной икоты ровно и не бывало, ел, будто ему сказано было, что вперед трое суток у него во рту маковой росинки не будет. И закуска, и уха, и котлеты, и осетрина исчезли ровно в бездне. Умел Василий Петрович покушать. Когда завтрак был покончен, он с довольной улыбкой сказал Меркулову:
- Обедать-то, видно, поздненько придется, часика этак через три.
- Ох, уж, право, не знаю,- отвечал Никита Федорыч.- Я сытехонек.
- Как так? Да нешто можно без обеда? - с удивленьем вскликнул Морковников.- Сам господь указал человекучетырежды во дню пищу вкушать и питие принимать: поутру завтракать, потом полудничать, как вот мы теперь, после того обедать, а вечером на сон грядущий ужинать... Закон, батюшка...
Супротив господня повеленья идти не годится. Мы вот что сделаем: теперича отдохнем, а вставши, тотчас и за обед... Насчет ужина здесь, на пароходе, не стану говорить, придется ужинать у Макарья... Вы где пристанете?
- У Ермолаева, если там найдется свободный номер,- сказал Никита Федорыч.
- И разлюбезное дело,- молвил Морковников.- Я сам завсегда у Федора Яковлича пристаю. Хорошо у него, ото всего близко, опять же спокойно, а главное дело всякое кушанье знатно готовят.
- Скажите, пожалуйста, Василий Петрович, зачем эта барышня, Марья-то Ивановна, чудит при таком состоянии? - спросил Меркулов, перед тем как им пришлось расходиться по каютам.
А спросил о том Меркулов так, спросту, не то чтоб из любопытства, не то чтоб очень занимала его Марья Ивановна; молвил так, чтобы сказать что-нибудь на прощанье Василью Петровичу.
- Должно быть, по ихней вере так надо,- тихо промолвил Василий Петрович.
- По какой вере? - спросил с удивленьем Меркулов.
- По ихней.
- А что ж у них за вера такая?
- А шут их знает,- молвил Василий Петрович.- Фармазонами зовут их. А в чем ихняя вера состоит, доподлинно никто не знает, потому что у них все по тайности... И говорить-то много про них не след.
- А много у вас таких? - спросил Меркулов.
- Есть,- ответил Василий Петрович.- Довольно-таки... Носятся слухи, что и дом-от в лесу Марья Ивановна ради фармазонства поставила. Сергей-от лесник за попа, слышь, у них!..
- Значит, есть и господа в той вере? - спросил Никита Федорыч.
- И господ не мало,- ответил Морковников.- В роду Марьи Ивановны довольно было фармазонов. А род алымовский, хороший род, старинный, столбовой... Да что Алымовы?.. Из самых, слышь, важных, из самых сильных людей в Петербурге есть фармазоны.