Мальчик прислушивался, пытаясь уловить смысл ее слов. Но и это – спокойно, без натуги. Он не делает ничего излишнего, нарочитого, отметила Люда. Свой человек.
– Брось, – поманила она. – Не стой там. Сейчас урок начнем… Извини… Сейчас начнем.
Сабуро вернулся на стул, Люда крепко затянулась последней затяжкой, выдула струю сизого дыма в небо.
Выехать бы за город, к реке. Она и в городе впечатляет – там, где распахивается во всю ширь. Многоэтажки на противоположном берегу стоят торжественные. Исполняют неожиданно серьезные для многоэтажек роли. Лена вообще – пространство крайне серьезное. А уж за городом, на воле, как начнет бормотать у берега, думы свои проговаривать – страшно ей мешать. Так бы и стояла, не шевелясь, задумавшись с рекой на пару. Но бывает и другое. Когда выйдешь на верхнюю палубу “Кометы” – навстречу вода и свет, глаз не раскрыть, мокрый ветер обжигает лицо, а в сердце восторг… отчаянный, сладкий…
– Да, надо бы выбраться.
Докурив, собиралась пульнуть окурком во двор, но постеснялась мальчика. Затушила, затолкала окурок под наружный жестяной подоконник.
Сабуро смотрел на нее, терпеливо ждал указаний.
– Ты, стало быть, прилежный ученик, а? Правда-правда?
Кто бы ей самой надавал указаний: сделай, Люда, то-то и то-то – и жизнь возродится. Нащупает новое русло. Новую даль разглядит.
Мама с советами не лезла с самого начала. А когда Люда сама спросила про Колю, пожала плечами, буркнула: “Витает… Как с таким жить?”
Умнеть пора, Людмила. Ну, или взрослеть хотя бы.
Довольно! Нужно отвлечься от своего растерзанного берега, заняться мальчишкой.
– Так… Надо бы выяснить, какая у нас база, дружок…
Отец у него дипломат. Незадолго до землетрясения в Хабаровск назначили, в консульство. Весь такой холеный, с манерами. “Мацуда Юута – можно Юра”. Оставил ей специальный мобильник для связи. Обещал звонить каждый вечер. Прощаясь, папа с сыном даже не дотронулись друг до друга. Мальчик махнул отцу рукой, тот в ответ подмигнул. Но, спускаясь по лестнице, мужчина вытер украдкой глаза. Может, не такой уж сухарь?
– Сабуро, ты бывал у океана?
Люда и не рассчитывала, что мальчик поймет вопрос. Неважно. Ее настроение он уже понял. Она чувствовала это по его взгляду.
– Когда океан спокойный – бывал? Я нет. В Токио, кстати, была однажды. На фестиваль ездила с выпускниками. В прошлом году. А океан только из самолета видела. Жутко… В смысле – даже когда штиль, жутко. Да… Ну, что ж, начнем помаленьку.
Сняла с полки нотный сборник. Полистала, выбрала “Наш край” Кабалевского.
– На, вот, – сказала Люда, придвинув к мальчику пюпитр с раскрытыми нотами. – Послушаю, что ты уже умеешь.
Она помогла ему установить стул на нужную высоту. Инструмент он взял довольно уверенно. Подпер деку коленом, расслабил плечи.
Люда вернулась к окну.
– Играй, как будешь готов. Я слушаю.
На дальнем повороте дороги водитель пинал ногой колесо микроавтобуса, размахивал руками. Автобус наверняка сломан, водитель огорчается. Если не успеет починить до конца рабочего дня – выслушает много разных слов от преподавателей, которые собирались ехать на ночь домой.
У Сабуро получалось неплохо. Только каждый раз, как он менял направление смычка – начинал тянуть на себя – звук огрублялся, каменел.
– Погоди.
Мальчик опустил смычок.
Люда поставила стул возле него, взяла его правую руку, показала, как надо.
– Вот, понимаешь, мягче. Мягче нужно. Пробуй.
Сабуро начал играть, но на первой же фразе стало ясно, что он не вполне уяснил, чего требует от него учитель. Получается плавно, но по-прежнему грубо.
Люда прошлась по классу.
– Как же тебе объяснить? – она остановилась, скрестила руки. – Задачка… Говорили мне, учи английский. Сейчас бы инглиш не помешал.
– Ай спик инглиш, – отозвался Сабуро. – Э литл.
– Да знаю, знаю, – сказала она. – Я-то ни бельмеса не спик.
Дошла до стены, обдумывая внезапно пришедшую к ней мысль. Решила попробовать. В той фестивальной поездке их водили в театр Кабуки. Люда запомнила на слух рефрен, который пел женский хор. Там было про дождь и про снег. Как раз то, что нужно.
– Смотри, – она подошла, остановилась перед Сабуро, ткнула пальцем себе за спину, в направлении открытого окна. – Там облака, дождь из них пойдет. Рейн. Второй день уже собирается, обязательно пойдёт… эээ… В театре Кабуки ты был? Водил тебя папа? А? Кабуки… Как там женщины поют про дождь: “Амэ фури”, – Люда попробовала воспроизвести мотив. – Амэ фури, амэ фури. А потом, когда сильнее: “Мотто афури”, – воздев руки кверху и слегка наклонившись, изобразила актрису Кабуки, которая сетует на усилившийся дождь. – Так вот! Не надо, чтобы смычок двигался по струнам так, как падает дождь. Понимаешь? – сложила предплечья крестом. – Не надо. Вот он падает – отвесно, тяжело… Рейн… Падает, падает… Рейн – донт. Бэд рейн. Смычком так не надо.
Растопырив пальцы, Люда показывала, как падает дождь. Лицо ее в это время изображало недовольство – дескать, это совсем не то, что нам нужно. Дождь – это плохо. Не нужно дождь. Забудь.
Старалась долго. Наконец, мальчик кивнул.
– Хай, сенсе.
– Ага. Отлично. Это ты понял. В общем, тяжело тянуть не надо. Теперь – как надо…
Для пущей доходчивости она выдавила умильную улыбку.
– Снег идет. Как там… Юки фури. Да? Юки фури. Вот он идет, летит вниз плавно, легко… танцует… легкий такой, летучий…
Показала, как парят снежинки.
– Юки фури… Эээ… Сноу. Да. Вот сноу – как раз-таки гуд. То, что нам надо – сноу. Юки фури… Юки фури – ферштейн?
Сабуро кивнул.
– Хай, сенсе.
– Ну, вот. Делов-то. Давай, дружочек, пробуй.
Он взял инструмент, пристроил деку к колену.
– Юки фури! Не забудь!
На этот раз у него получилось. Не идеально, но парень уловил.