- Пытаюсь, Янка, - без обычной живости, вяло ответил Михаил, поворачиваясь со спины на бок. - Хочу прогреться. Кости что-то побаливают. А ты куда направился?
- Тебя ищу. Поговорить надо, взводный. Душа у меня тоскует.
Смугляк сухо улыбнулся, догадываясь, о чем с ним собирается поговорить Янка. И как только он присел рядом, сразу же засыпал его вопросами. Михаилу хотелось знать, как он провел время в доме отдыха, кто еще с ним был, и, наконец, почему тоскует его душа?
Янка расправил плащ-палатку, по пояс оголился и подробно, как только мог, начал рассказывать о всех двенадцати днях, проведенных в дивизионном доме отдыха. Он называл имена фронтовиков, с которыми познакомился, красочно обрисовал речку, луг и даже рыбную ловлю, потом перешел к тем, кто их обслуживал. Смугляк охотно слушал своего любимца и мысленно воображал, какая там тишь и благодать - белоснежные, мягкие койки, улучшенное питание и отсутствие всяких тревог и выстрелов. А Янка говорил и говорил. И когда он начал излагать причины душевной тоски, рассказывать, как влюбился в медсестру Фаину Михайловну, Смугляк даже приподнялся на локти, заулыбался.
- Втюрился я, взводный, по самые уши, - продолжал Янка, опустив глаза. - Теперь вот места не нахожу себе. Днем и ночью только о Фаине и думаю. Интересная все-таки эта штука - любовь. Мучаешься, томишься, а из сердца никак не изгонишь.
- Зачем же изгонять хорошее, Янка?
- Как зачем? - поднял на него глаза Корень. - Не вовремя все это. Какая может быть любовь на фронте? Сегодня ты жив, а завтра тебя уже нет. Вон Омельченко наш тоже завел переписку с одной москвичкой, фотографиями обменялись, красавцы оба, дорогими да милыми себя называли, а получилось что? Омельченко погиб в наступлении, а любовь его нас теперь письмами забрасывает, тоскует. Зачем связывать себя? А с другой стороны, любовь это хорошее дело. Начинаешь чувствовать себя человеком, а не скотиной. Я по неделе волосы не расчесывал, а теперь то и дело приглаживаюсь, прихорашиваюсь, сапоги надраиваю, подворотнички меняю. А спрашивается, для кого все это? Короче, ты отпусти меня сегодня, взводный, часика на два. Хочу увидеть любушку свою.
Михаил рассмеялся.
- Трудно тебя понять, Янка. То ты хотел изгонять ее из сердца, а теперь думаешь о встречи. Как же это получается?
- Сразу нельзя, взводный, - совершенно серьезно сказал Янка. - Любовь не картошка, за один прием не вырвешь. Постепенно отвыкать надо.
- Сходи, Янка, я не возражаю, - проговорил Смугляк, закуривая. - На переднем крае спокойно. Немец ведет себя пассивно. Только к вечеру будь на месте. - И, помолчав, спросил: - Это что же, первая любовь у тебя такая?
- Такая - да, - признался Янка. - А вообще-то была еще одна. Несколько лет тому назад в селе своем влюбился я в дочку соседа. Круглая, чертовка, черноглазая. Сначала дичилась, близко не подпускала, потом обломалась, привыкла ко мне. Сколько вечеров в огороде провел с ней! Крепко подружили. В знак вечной любви тополь посадили. Вскоре меня взяли в армию. Первый год часто переписывались, клялись в чистоте юную любовь хранить. Скучала она обо мне, ждала меня. И вдруг переписка прекратилась. В чем дело, думаю? Написал матери, чтобы узнать. Мать ответила сдержанно, наверно, расстраивать меня не хотела. Оказывается, к ней уже библиотекарь пристроился... Демобилизовался я, приезжаю в село, смотрю: она уже с брюшком ходит. Обидно мне, взводный, было. Со зла взял топор, пошел и срубил тополь. Ребенок у них умер. Они пожили еще немного и разошлись. Тут она и начала ко мне санки подкатывать: прежнюю любовь разбудить хотела. А я ни в какую, отворачивался.
- Значит, ты не любил ее.
- Как это не любил? - взглянул на Михаила Янка.
- Очень просто, - пояснил тот. - Кто сильно любит, тот все прощает.
- Чепуха! - махнул рукой Янка. - Зачем она мне подержанная-то нужна была? Скажет тоже. Не хотела ждать, ну и не надо!
Недалеко в стороне по входной траншее прошли два солдата. На спинах они несли термосы с обедом. Смугляк и Корень быстро поднялись и направились в роту, на ходу застегивая воротники гимнастерок. Над ними пролетел снаряд и упал сзади. Раздался взрыв. Гвардейцы оглянулись. Красивый куст смородины, под которым они лежали, валялся в стороне вверх корнями.
Янка и Смугляк долго смотрели друг другу в глаза.
*
Почти три дня подряд на переднем крае шли дожди, с грозами и без гроз. В главной траншее скопилась вода. Гвардейцы закутывались в плащ-палатки, терпеливо дежурили на огневых точках.
Однажды ночью к переднему краю роты подполз немец. Мокрый с ног До головы, он сверкал в темноте электрическим фонариком и простуженным голосом повторял одни и те же слова:
- Я плен, я плен!..
Обезоруженного перебежчика доставили в землянку командира роты. Сдавшийся в плен был унтер-офицер Йохим Бейер, длинный и тощий уроженец чехословацких Карпат. Он совершенно равнодушно относился к победам Гитлера и вообще Германии. Десять дней тому назад Бейер служил в охране армейского фронтового склада под Оршей. Потом его перебросили на передний край. Мягкий по характеру, Йохим Бейер не проявлял горячего усердия в службе и совсем не собирался затыкать собою фронтовые прорехи и дыры бесноватого фюрера. В первую мировую войну, еще молодым и сильным солдатом кайзера, он сразу же по приходе на фронт сдался в плен русским, и это спасло его от смерти. Теперь на новом месте службы Бейер вспомнил прошлое и с нетерпением ожидал удобного случая, чтобы повторить то же самое.
И желание его сегодня ночью осуществилось.
- Я не хотчу воеват, - говорил он, глядя на командира роты доверчивыми голубыми глазами. - Я искал плен.
На рассвете он уже был в штабе дивизии. Командир соединения, высокий, седоватый генерал-майор, подробно опросил перебежчика и потом развернул на столе большую карту. Комдива глубоко заинтересовал склад противника, его местонахождение. Но Бейер плохо знал военные карты и не мог показать, где именно располагается объект, интересующий советского генерала. Он назвал железнодорожную станцию и показал лес, примыкающий к ней. Там в кирпичных зданиях бывшего совхоза находился склад боепитания и продуктов мотострелковой фашистской армии.
- Болшой склад, болшой! - твердил перебежчик.
Через час к командиру дивизии были вызваны Янка Корень и Михаил Смугляк, задержавшие немца. Передав им разговор с унтером, комдив повернул лицо к Янке Корню, спросил:
- Не знакома ли вам эта станция?
- Знакома, товарищ гвардии генерал-майор! - молодцевато ответил Корень. - Я очень хорошо знаю эти места. Совхозные постройки находятся на самой границе Белоруссии и Смоленщины, в двух километрах от станции, а в пяти километрах - мое село Лужки, где я родился и вырос. Пленный верно говорит.
- Так, так, - раздумчиво проговорил комдив. - Это очень хорошо. Значит, в проводнике у вас нужды не будет. - Тут он взглянул на Смугляка. - Как вы себя чувствуете, товарищ гвардии лейтенант? Оправились от ушиба?
- Давно уже! - доложил гвардеец.
- Прекрасно. Я приготовил для вас серьезное боевое задание. Нелегкое задание, но я твердо уверен, что вы с ним справитесь. Как это сделать поговорим завтра. Потребуется большая осторожность и бдительность, Сейчас возвращайтесь в свое подразделение и начинайте осваивать полевую рацию. Можете идти!
- Есть идти! - стукнул каблуками Смугляк.
Через два дня, в темную ночь, гвардейцы на "У-2" перелетели линию фронта и высадились в тылу врага, в тридцати километрах от переднего края и в десяти - от месторасположения склада.
Теперь они уверенно шли на запад, прижимаясь к лесам, сознательно обходили проселочные дороги и населенные пункты. Смугляк нес маленькую полевую рацию, а Корень - продукты и боеприпасы. В пути они часто менялись ношами, делали короткие передышки и снова шли по лесам, в район фашистского склада.
Уже начинало светать. Огромная заря окрашивала поляны в багровый цвет. Впереди туман затянул низину, и она походила на большое мутное озеро. Вскоре показался стог свежего сена. Смугляк и Корень подошли к нему, остановились, сняли с плеч ноши.
- Давай передохнем тут, взводный! - устало проговорил Янка, расстегивая воротник гимнастерки. - Давно я не ходил так: напарился, как в бане. А может, и вздремнем трошки?
- Нет, оставим такое удовольствие! - строго взглянул на Янку Смугляк. - Пока совсем не рассвело, надо идти.
- Это верно.
Они снова зашли в лес и затерялись. Узкая продолговатая поляна разделяла зеленый массив леса на две части. В воздухе висел густой запах мха, смолы и мяты. Янка оживленно посмотрел вокруг, улыбнулся и заговорил как-то тепло, задушевно:
- Слушай, взводный, я ведь домой иду. Смотрю вот на эту поляну, на этот лес и небо - и мне все родное здесь! Вон за той большой рощей - мое село. Видишь? Верст пять еще, не больше. В другое время в гости зашли бы, кваску холодного попить.
Восход солнца застал их уже далеко от места высадки. Кругом все цвело, зеленело. Бесконечный лес наполнялся стоголосым гомоном и щебетом птиц. Мир казался необозримо просторным. Только заросшие сорняками пашни напоминали о войне, о запустении. При выходе на опушку леса Янка остановился, подумал.
- Не пойдем дальше, - неожиданно проговорил он. - Лес теперь начнется редкий. Рисковать не стоит. День проведем здесь.
Смугляк согласился.
Они расположились в березняке, возле старой тропинки, поели. Лучшее место для дневки трудно было подыскать. Вблизи ни следов, ни жилья. Глухота! Высокая густая трава стояла нетронутой. Хорошо: значит, в этих местах никто не бывает. Можно спокойно передохнуть, осмотреться и наметить план дальнейших действий.
Так думал гвардии лейтенант. Но совсем другими мыслями был занят Янка Корень. Буйное цветение природы и тишина летнего солнечного дня увлекли его в размышления. Он глядел на белые дерзкие ромашки и, словно в полусне, видел свою любимую. Сколько раз выходили они в поле собирать белые и голубые подснежники. Хорошо было Янке с Фаиной Михайловной. Две последних встречи, голубые вечера, письма! Разве забудешь это? Повернулся к Смугляку, сказал мягко:
- Опять душа тоскует! Приварила меня к сердцу своему Фаинушка. На цветы смотрю - ее вижу. Переобуваться начну - гоже она перед моими глазами. Носки она мне связала. А позавчера, перед вылетом сюда, носовой платок подарила. Вот смотри - сама вышивала. Заботливая, на все руки мастерица. Уцелею - непременно женюсь на ней. С такой легко будет шагать по жизни!
Смугляк, улыбаясь, молча смотрел на друга.