- Янка! - снова позвал Смугляк.
Напрягая все силы, он встал на колени, осмотрел рацию. Она не работала. Перевел взгляд на поляну. Склады горели, снаряды и мины продолжали рваться, осколки срубали листья с деревьев, свистели в воздухе. Смугляк попытался ползти. Руки и ноги были как не свои. У расщепленной сосны заметил что-то черное. Пополз туда. И вдруг замер. Возле сосны Смугляк увидел Янку. Пилотки на нем не было, воротник гимнастерки расстегнут. Раскинув руки, он лежал вверх лицом, словно прикованный. Что же случилось с ним? Неужели убит?
- Янка, дорогой! - тормошил его Смугляк.
Корень не отзывался. Михаил снял с ремня фляжку и влил в рот друга немного воды. Тот застонал, разжал губы, жадно глотнул воздух и снова затих, закрыв глаза.
- Ранен я, взводный, - неожиданно и четко проговорил он. - Душно мне, очень душно. Дай воды еще, взводный.
Смугляк вытер рукавом рубашки кровь на лице Янки, с трудом взвалил его на спину, и, тяжело дыша, пополз с ним в сторону, от горящего склада. Вскоре он обессилел и припал к земле. Янка снова застонал. Смугляк отдышался, приподнял голову. Зарево пожара росло, расталкивая темноту летней ночи.
В это время впереди мелькнула человеческая тень. Кто это? Немец? Неизвестный делал короткие перебежки, приближался к Смугляку и Янке. Сопротивляться не было сил. Смугляк закусил губу, уронил голову. Ему теперь все равно, кто приближается к ним: боевое задание выполнено, фашистские склады горели, оглашая лес громовыми взрывами снарядов и авиационных бомб.
Послышались шаги и голос. Изнемогая от сильной боли, Смугляк приподнялся на локтях и увидел перед собой... Максима. Откуда он? Может это только кажется? Подползли еще двое. Надежда на спасение вдохнула в Смугляка силы. Он неловко перевернулся на бок, с усилием, болезненно улыбнулся:
- Как ты попал сюда, Максим?
- А я знал, что вы здесь, - зашептал Максим, кивком головы отбрасывая назад длинные волосы. - Сейчас партизаны помогут вам. Их Палаша привела. Они тоже следили за вами. А тетя Тася на хуторе. Она ждет вас там. Мы всю ночь не спали.
- Спасибо, Максим! Теперь нужно спасать Янку.
- Спасем, дядя Миша. Нас много здесь.
Двое подхватили под руки Смугляка, остальные подняли Янку и быстро затерялись в лесу. Позади, где-то далеко, в темном ночном небе глухо гудели моторы. Это советские самолеты, закончив бомбежку, возвращались на Большую Землю.
*
Партизанский отряд размещался в глубине леса, с трех сторон защищенный непроходимыми болотами. Это была основная база, где находился штаб, склады с продовольствием и боеприпасами, медицинский пункт и пункт связи. Выход из отряда был только на северо-запад, в лес, подступы к нему минированы и обнесены проволокой в три кола. У самой тропинки ютился дзот, а над ним, под роскошной кроной столетнего дуба, была оборудована специальная вышка для постоянного наблюдения за большаком, по которому ежедневно передвигались фашистские войска и машины с грузами.
Отряд занимал большую площадь. От наблюдательного пункта и до самой серой Балки виднелись холмики землянок, временные лагерные палатки и просто шалаши. Три раза фашисты пускали карательную экспедицию против партизан, и три раза она была отброшена. Наконец, гитлеровцы решили уничтожить народных мстителей с воздуха. Узнав о намерении врага, партизаны немедленно перешли значительно глубже в леса, к Медвежьему броду, куда не ступала еще нога человека.
Через день после ухода партизан лесной массив у трех болот подвергся жестокой бомбежке. Песчаная земля, покрытая толстым слоем перегноя и хвои, была изрыта глубокими воронками, деревянные постройки сожжены, кругом лежали изуродованные деревья с обломанными кронами и с вывороченными корнями.
Теперь, когда фашистские войска были остановлены на Волге и немецкая авиация перебрасывалась на решающий участок фронта, партизаны переехали на это старое, насиженное место. Отряд был уже во много раз больше и опытнее. Ископанная площадь у трех болот заново расчистилась, приняла прежний вид и порядок. Опять появились палатки и деревянные постройки. Только у самых болот, в тени векового леса, все еще зияли огромные воронки от бомб, наполненные вешними водами и тиной.
В одной из землянок партизанского лесного городка третий день лежал раненный в бок Янка Корень и контуженный Михаил Смугляк. Янка не приходил в себя. Медицинское вмешательство не помогало ему, переправить его на Большую Землю не было никакой возможности. Смугляк сильно заикался, но чувствовал себя уже значительно лучше. Тревога за жизнь Янки угнетала его, усиливала душевные и физические страдания. Между их койками сидела уставшая и озабоченная медсестра Тася Бушко. На ней была военная форма, чистая и тщательно отглаженная, широкий армейский ремень перехватывал тонкую талию, а из кармана гимнастерки выглядывал синий кончик носового платка.
Тася почти не выходила из землянки. Михаил смотрел на нее влюбленными глазами, вспоминал веселые донбассовские вечера, танцы в шахтерском клубе, а потом дни тяжелой, не совсем обычной разлуки. Нет, нисколько не изменилась Тася! Та же скромность и застенчивость, те же светло-голубые глаза и маленькие губы. Милые голубые глаза! Чего они только не увидели за прошедшие годы войны!
Михаил несколько раз пытался заговорить с Тасей, но надоедливый шум в ушах и заикание мешали ему. Тася понимала Михаила по взгляду. Брала его слабую руку и, низко склоняясь над ним, говорила:
- Потом поговорим, Миша, потом!
Часто в эти дни в землянку заходил комиссар отряда. Стройный и подтянутый, с внимательными согревающими глазами, он располагал к себе людей, вызывал на откровенные разговоры. Кадровый политработник Советской Армии, много читавший, видевший и переживший, умел находить дорогу к сердцу человека. Ему было лет тридцать пять, но на висках его уже виднелась проседь, черные, когда-то красивые волосы начали редеть. Однажды, увидев, а скорее почувствовав материнскую заботу Таси о Смугляке, он взглянул на ее печальное лицо, спросил коротко:
- Знакомый?
Тася опустила голову.
- Больше, - ответила она.
От взгляда Смугляка не могла ускользнуть едва уловимая перемена на лице комиссара. Теплота его зеленоватых глаз вдруг остыла, на высоком лбу показались мелкие морщинки, лицо помрачнело, и на чисто выбритых щеках загорелись маленькие розоватые огоньки. Но все это было мгновенным. Когда Смугляк снова поднял на него глаза, лицо комиссара уже улыбалось, было прежним, располагающим. Взглянув еще раз на Смугляка и Корня, комиссар поднялся со скамьи и, направляясь к выходу, проговорил:
- Берегите их. Это бесстрашные люди.
"Наверное, ему нравится Тася" - подумал Смугляк, когда комиссар скрылся за дверью землянки. Но эта мысль ушла так же быстро, как и пришла. Через минуту он уже думал о другом. Еще в подразделении Смугляк слышал, что к партизанам прилетают самолеты, доставляют необходимые грузы, забирают тяжело раненых и снова возвращаются на Большую Землю, пользуясь темнотой ночи. Но здесь за три дня он не услышал ни одного слова о самолетах, об эвакуации опасно раненых. Значит, у партизан нет площадки и условий для приема машин. Придется лечиться здесь. Смугляк скоро забылся.
К вечеру Янка пришел в себя. Все ему здесь казалось чужим, незнакомым. Холодными, поблекшими глазами он смотрел на потолок землянки, на стены, койку Смугляка, на медсестру и совершенно отчетливо, хрипловатым голосом спросил:
- Ты тут, взводный?
- Здесь, Янка, здесь, - заикаясь, с трудом ответил Михаил.
- А как боевое задание?
- Выполнено, Янка. Фашистские склады уничтожены.
- Я так и думал. Но я, наверно, не выживу, взводный. Очень тяжело мне.
- Что ты, Янка! - приподнялся на койке Смугляк. - Ты будешь жить и воевать еще. Не думай о смерти.
- Нет, взводный, - совсем тихо и грустно продолжал Янка, - я уже не жилец. Умру - не сообщай матери. Пусть она ждет меня. Так лучше будет. А теперь, Миша, слушай и запоминай...
Он проглотил слюну и вопросительно посмотрел на Тасю. А когда медсестра отвернулась и присела к окну, Янка с болью откашлялся, опять проглотил слюну и снова заговорил, словно диктуя:
- В нашем медсанбате работает Фаина Михайловна Прошина. Я рассказывал уже тебе. Это хороший друг, с нежной и благородной душой. Уцелеешь - найди ее и скажи: умирая, я думал о ней. Понимаешь, Миша, я люблю ее.
После этих слов он затих, закрыл глаза. Тася подошла к его постели, взглянула на безжизненное лицо.
- Он опять потерял сознание.
Ночью Янка умер. Тася сложила его руки на груди, всхлипнула. Михаил проснулся, поглядел на Тасю и без слов понял все. Много он видел смертей на фронте, не раз обливалось кровью его сердце, но смерть Янки ошеломила его. Уткнув лицо в подушку, Смугляк зарыдал, как осиротелый ребенок. Тася присела на край его койки и сказала как можно спокойнее:
- Его нельзя было спасти, Миша. Осколок снаряда распорол ему бок и остался в легких. Янка был сильным человеком. После такого ранения другой не прожил бы и минуты. Успокойся, Миша.
Смугляк продолжал рыдать, содрогаясь всем телом.
В полдень Янку похоронили.
На опушке леса, между двух высоких ив, приютился маленький холмик могилы. Внизу простирался великолепный белорусский пейзаж: лес, поле и снова лес. Чуть левее по пригорку рассыпалось родное Янкино село Лужки. Там он родился и вырос. Там живет его мать. Там она будет ожидать своего сына до тех пор, пока неотвратимая смерть не закроет ее добрые, многострадальные глаза.
Смугляк не мог проводить в последний путь своего друга. Его состояние здоровья резко ухудшилось, щеки и глаза совсем ввалились, губы потрескались. Он плохо спал, мало ел. Лежал и думал. Это сильно тревожило Тасю. О чем он думал? Нужно как-то отвлечь его. И она начинала рассказывать ему о Донбассе, вспоминать дни беззаботной юности.
Тасе казалось, что Михаил внимательно слушал ее. На самом деле мысли Смугляка летели туда, в тесную фронтовую землянку, к дорогим друзьям и товарищам. Как-то они там? Наверное, ждут его и Янку и ничего не знают о смерти Янки. Сидят теперь в землянке и, может быть, скучают по Янкиным песням, его задушевной игре на двухрядке. Янка, Янка! Никто уже не услышит твоего озорного голоса, не расплескает твоя певучая двухрядка задорного и милого перебора!..
- Тасенька! - вдруг позвал Смугляк. - Тася!