- А где теперь Степан?
- Не знаю, Миша. В первые дни войны его призвали в армию, а потом ушла и я. Из писем подруг я ничего о нем не узнала. Вскоре попала в окружение, и переписка оборвалась совсем. Кто знает, где он теперь? Может быть, погиб или воюет там, на Большой Земле, а может, здесь где-нибудь в партизанском отряде. Времени-то сколько прошло!
Михаил снова умолкал. Тася ни на шаг не отходила от него. Изнуренная бессоницей и заботами, она следила за каждым его движением, стараясь помочь ему всем, чем только могла. "Как он изменился, как похудел! думала Тася, вспоминая дни его юности на шахте. - И все-таки никакие страдания не сломили его духа. Откуда у него такая сила? Неужели невзгоды войны закалили его так? Нет, теперь ничто не может разлучить нас!"
В тяжелые дни окружения, когда Тася Бушко с группой однополчан, изнемогая, скиталась по лесам без воды и хлеба, комиссар Николай Исаков казался ей необычным человеком. Он никогда не вешал головы, не жаловался на усталость и тяготы. Тася незаметно привыкла к нему, считала комиссара самым близким человеком. Она высоко ценила его выносливость и заботу о людях, постоянное спокойствие и беззаветную смелость в боях. И вот теперь, когда она снова встретила Михаила, образ комиссара как-то потускнел в ее глазах. Она всем сердцем поняла, что Михаил значительно ближе и дороже ей.
- Усни, Мишенька, усни! - шептала она.
Но Михаил уснул только перед рассветом. Он лежал на боку, черные волосы его откинулись на подушку. Дыхание было тяжелым. Из левого глаза на бледную щеку скатилась слезинка и словно застыла.
Михаил видел во сне Янку.
Глава пятая
В лесах Белоруссии снова начиналась осень, мокрая, неуютная. По утрам и вечерам на высоких лесных травах дымились обильные росы, над болотами тяжелой тучей висел густой туман. Лес давно уже оголился и поэтому казался реже. Дожди шли почти беспрерывно. Многие лесные тропы залило водой. Партизаны разведывали новые пути-дороги, готовились к очередным вылазкам.
Во второй половине дня по главной дорожке базы со стороны наблюдательной вышки торопливо шагал широкоплечий человек в желтом ватнике с немецким автоматом. Он выглядел довольно воинственно и бодро. Большие с проседью усы, широкие брюки и высокая шапка, посаженная на затылок, делали человека похожим на запорожского казака. Он вел за руку босого мальчишку. Из землянок на них глядели десятки глаз, как бы спрашивая: откуда?
Мальчишка шел упираясь.
- И чего ты на меня сердишься? - ласково уговаривал его седоусый запорожец. - Еще подумают, избили тебя. А мы своих не обижаем. Мы только фашистов и предателей бьем. А ты что?.. Ну, приведу тебя в штаб, спросят: откуда и куда, и на этом делу конец. Всех посторонних проверяем. Так нужно. А ты сердишься.
- А что мне сердиться на вас, - искоса взглянул подросток на седоусого партизана. - Не держите меня, я сам пойду.
- Ничего, сынок, потерпи.
Вскоре они подошли к штабу.
Маленький, уютный домик, еще пахнущий свежей сосной, находился на отшибе. У дверей штаба стоял часовой. Он лихо козырнул седоусому запорожцу и вместе с мальчишкой пропустил его в штаб.
Было пасмурно и сыро.
В штабе, возле стола, сидели командир и комиссар партизанского отряда. Командир - в кожаной поношенной куртке и в кожаной фуражке, комиссар - без головного убора, в гимнастерке защитного цвета, на воротнике которой еще до сих пор виднелись отпечатки петлиц, пересеченные полосками шпал. Руководители отряда были заняты и не обратили внимания на вошедших.
- Немцы вывозят скот, - озабоченно говорил комиссар, затягиваясь дымком самосада. - Разведчики сообщают, что три груженых эшелона уже готовы к отправлению.
- Знаю. Я уже послал людей, - сообщил командир. - На эшелон по группе. Три засады будет. Одной не удастся пустить эшелон под откос, другая выполнит эту задачу. Люди опытные.
Комиссар затушил окурок.
- Значит, все в порядке. Теперь еще один вопрос. Два месяца тому назад на совхозной усадьбе был уничтожен фашистский склад с боепитанием и снаряжением. Как известно, наводкой самолетов на цель руководили армейские разведчики - Смугляк и Корень. В то же время кто-то шлепнул лужковского полицая Рудя, который выдавал гестаповцам наших партизан. Сейчас фашисты ведут следствие. Они считают, что все это сделано руками лужковцев. В селе проводятся поголовные допросы. Гестаповцы угрожают стереть с лица земли это село. Положение серьезное. На дворе зима.
- За действиями фашистов надо внимательно следить, - задумчиво проговорил командир и обратился к седоусому, который только что привел мальчишку. - Срочное что-нибудь у тебя?
- Срочного ничего нет, - спокойно ответил Иван Андреевич. - Мальчишку вот наши дозорные в лесу задержали. Опросить бы его надо, кто он и откуда, как забрел к нам?
Командир посмотрел на босоногого подростка.
- Ну-ну, проходи сюда, земляк, и садись, - приветливо заговорил он, указывая место подростку возле стола. - Что это у тебя глаза-то такие красные? Плакал? Кто же тебя обидел?
- Никто не обидел, - смело ответил мальчик. - Напугался я. Иду, а ваш солдат в фашистском мундире налетел на меня. Я думал, это немец, потому и напугался. Надоели они мне.
Командир громко расхохотался.
- Зря ты напугался. Пора уже отличать своих от чужих. Ты, видать, смелый, смышленый. Так, значит, задержали тебя? И куда ты шел?
- К вам шел. С хутора я, Максим Ярошок.
- Ну, если ты пришел, Максим, значит, говори: по какому делу, что тебе от нас нужно?
Тон командира понравился подростку. Совсем осмелев, он заговорил серьезно, как взрослый:
- Горе у меня. Позавчера приехали на машине фашисты, сожгли наш хутор, забрали корову и лошадь, а сестру Палашу на работу в Германию отправляют. Когда ее уводили, она сказала мне: "Иди, Максим, к тете Тасе". Вот я и пришел. Хочу видеть тетю Тасю.
Все молчали. Командир начал закуривать, комиссар сосредоточенно смотрел куда-то в сторону, а Иван Андреевич переминался с ноги на ногу, покашливая. Командир выпустил изо рта густой синеватый дымок, снова взглянул на подростка.
- Да, горе у тебя большое, Максим, - сочувственно проговорил он, наморщив высокий лоб. - Но нужно крепиться. А вот тетю Тасю я, признаться, не знаю. Она у нас в отряде что ли? Говори-ка толком.
- У вас. Лекарем работает.
- Это он о Тасе Бушко говорит, - вмешался в разговор комиссар, поднимаясь со скамьи. - Есть у нас такая. Только врачом работает не она, а Никонов Андрей Семенович. Бушко - медсестра. Ты откуда же ее знаешь?
- Она у нас жила, когда из окружения выходила. Ранена была.
- Ах, вот как! Сразу бы так и сказал. - Комиссар подвел Максима к окну, показал: - Вон, видишь дымок над землянкой? Тетя Тася как раз там и живет. Увидишься с ней, потом к нам заходи, поговорим еще. Хорошо? Проведите его, Иван Андреевич.
И вот они у землянки. Иван Андреевич попрощался с Максимом, посоветовал ему не опускать головы и направился к выходной тропинке. А Максим постоял у дверей, прислушался, потом застегнул воротник рубашки, постучал:
- Можно?
- Заходите, кто там? - послышался знакомый голос.
Тася сидела у окна, читала книгу. Максим вошел, по-хозяйски оглядел землянку: маленькая койка, покрытая серым одеялом, на подоконнике цветы в консервных банках, на столе тетради и медицинские инструменты. В землянке тепло, чисто, уютно.
- Хорошо у вас, тетя Тася, - вдруг проговорил Максим, отступая от двери.
Тася удивленно воскликнула:
- Максим? Дорогой мой, как ты попал сюда? - она по-матерински обняла его, поцеловала в лоб, усадила рядом. - Ну, говори, с какой вестью пришел? Не беда ли какая случилась?
- Палаша приказала идти сюда.
- А где она? Здорова ли?
- Здорова. Только фашисты увели ее, хотят в Германию отправить. А хутор сожгли. Нам, говорят, не нужны привалы партизанские...