— Отчего это, — говорил он Шуазель-Гуфье, — все государи и народы Европы не условятся жить по-братски и помогать друг другу в своих нуждах. Торговля сделалась бы общим достоянием этой громадной семьи. Члены ее, хотя бы и различались вероисповеданиями, но веротерпимость соединяла бы их. Для Бога я думаю безразлично — призывают ли его люди на греческом или на латинском языках, лишь бы только они исполняли свои обязанности в отношении Его, да были бы честны. He всегда длинная молитва бывает приятна Богу [267].
Еще в 1813 году при первых неудачах в борьбе с Наполеоном Александр вместе с королем прусским Фридрихом-Вильгельмом, тоже мистиком, сознали, что только рука Всевышнего могла спасти Германию, и решились в случае успеха гласно заявить всему свету, что только одному Богу они обязаны благополучным исходом в борьбе с Наполеоном. Последующие превратности войны вплоть до 1815 года еще более убеждали императора в необходимости исполнить данное обещание.
— Я оставляю Францию, говорил он г-же Крюднер в 1815 году, но до отъезда хочу публичным актом воздать Богу Отцу, Сыну и Св.Духу хвалу, которой мы обязаны Ему, и призвать народы стать в повиновение Евангелия. Я желаю, чтобы император австрийский и король прусский соединились со мною в этом акте богопочтения, дабы люди видели, что мы, как восточные маги, признаем верховную власть Спасителя.
Так явился известный акт «Священного союза», по которому подписавшие его три монарха согласились оказывать друг другу услуги и почитать себя членами единого народа христианского. Они взаимно обязались, как во внутреннем управлении, так и в политических отношениях руководствоваться заповедями Св.Евангелия, подданных своих считать как бы членами одного семейства и управлять ими в духе братства, по заповедям любви, правды и мира.
Сообразно с этим, все три монарха убеждали своих подданных «утверждаться в правилах и деятельном исполнении обязанностей, в которых наставил человеков Божественный Спаситель, яко единственное средство наслаждаться миром, который истекает от доброй совести и который един прочен».
В России манифест о Священном союзе был принят с большим восторгом, и 9-го ноября 1815 года Филарет сообщал отцу [268]: «Думаю, не писал еще я к вам, что он (Александр) с императором австрийским и королем прусским заключили союз, которым они признают Царем-Царей Христа; самым спасительным законом — закон христианский; себя — приставниками Царя-Христа y своих народов; свои народы — тремя отрослями одного христианства и братьями, и к сему приглашают и прочих государей. И так, наконец, стали принадлежать царства мира Господу нашему и Христу Его, как говорит оригинальный текст Апокалипсиса («Ныне бысть спасение и сила и царство Бога нашего и область Христа Его» Апок. 12,10).
Сам император Александр был в восторге от акта Священного союза и повелел копии с манифеста выставить на видных местах во всех церквах Империи. Духовенству приказано заимствовать из него мысли для своих проповедей и научать прихожан братской любви к ближнему. В этих проповедях часто переходилась граница приличия, и Александр в устах духовенства получал такую характеристику, которая не свойственна человеку. Архиепископ Филарет назвал его вселенским проповедником благочестия [269], другие пошли еще далее и вызвали протест со стороны самого государя.
«В последний мой проезд по губерниям, писал император Александр в указе Св.Синоду [270], в некоторых из оных, должен был, к сожалению моему, слушать в речах, говоренных духовными лицами, такие несовместные мне похвалы, кои приписывать можно единому Богу. Поколику я убежден в глубине сердца моего в сей христианской истине, что через единого Господа Спасителя Иисуса Христа проистекает всякое добро и что человек, какой бы ни был, есть единое зло, — следовательно, приписывать мне славу в успехах, где рука Божия столь явна была целому свету, было бы отдавать человеку то, что принадлежит всемогущему Богу.
«Для того долгом считая запретить таковые неприличные выражения, поручаю Св.Синоду предписать всем епархиальным архиереям, чтобы, как они сами, так и подведомственное духовенство, при подобных случаях, воздержались от похвал, толико слуху моему противных, а воздавали бы единому токмо Господу сил благодарение за ниспосланные щедроты и умоляли бы о излиянии благодати Его на всех нас, основываясь на словах священного писания: Царю же веков нетленному, невидимому, единому премудрому Богу честь и слава во веки веков.»
Прошло шесть лет после этого указа, и в 1823 году тот же Филарет, будучи митрополитом московским, на случай встречи императора, писал Гавриилу тверскому: «в речи не хвалите государя, а говорите что-нибудь полезное и правдивое» [271].
Но мы опередили события и должны сказать, что с тех пор как Александр І стал во главе религиозного движения, в наших гостиных стали чаще говорить о внутреннем соединении человека с Богом, о внутреннем возрождении и внутреннем хождении по пути религии и нравственности.
Прежнее вольнодумство было покинуто обществом, и кто не был истинно благочестив, тот старался казаться таковым. Идея возрождения и обновления внутреннего человека завербовала себе многих дам высшего круга, из коих некоторые, как например: кн.Голицина, кн.Мещерская, гр.Толстая, Хвостова, фрейлина Стурдза — имели большое влияние на государя и императрицу Елизавету Алексеевну. Религиозное настроение охватило многих лиц, стоявших во главе администрации, не исключая духовенства, сочувствовавшего деятельности тех, которые своим служебным влиянием или путем литературы распространили мистическое учение.
С каждым годом число выходящих мистических книг значительно увеличивалось: выходили или новые издания прежде вышедших книг или новые переводы и новые оригинальные сочинения. Некоторые из них были посвящены высочайшему имени и даже изданы на счет государя [272]. На этом поприще трудились: Лабзин, Уткин, Шамшин, Сахаров, Лубяновский, сенатор 3. Карнеев, Хвостова, княгиня Мещерская и друг. В десятилетие с 1813 по 1823 год вышло до 60-ти мистических сочинений, из коих приходилось на долю Эккартсгаузена более 25, Гион — 9, Ю.Штиллинга — 4, Таулера — 2, и до десяти сочинений других иностранных писателей, причем «Философия» дю-Туа ценилась мистиками едва ли не выше Евангелия. В числе оригинальных сочинений были: «Плод полюбившего истину» — Лопухина; «Мои мысли о Символе вере» и «Мысли при чтении молитвы Господней» — сенатора Карнеева: «Письма к другу» и «Совет души моей» — Хвостовой и другие. Словом, мистическая литература настолько обогатилась, что один из переводчиков мог сказать: «Благодарение Богу! y нас теперь довольно вышло и выходит мистических книг, так что в средствах нет недостатка». К этому надо прибавить, что сверх книг издавались еще и мистические журналы: «Друг Юношества» Невзорова (1807—1815) и «Духовный год жизни христианина» (1816 г.).
Все эти издания, выходившие без участия духовной цензуры, встречались русским обществом с большим сочувствием, дали перевес над учением православной церкви и послужили к основанию нескольких тайных сект, в числе которых была секта и известной Татариновой.
Между тем, Библейское общество быстро распространялось и, в виде местных отделений, охватило почти всю Россию. В короткое время все уголки ее были переполнены книжками и брошюрами общества; но изданные без всяких вероисповедных примечаний, оне не имели никакого значения для народа, валялись по шинкам и кабакам, и даже были употребляемы на обертки. Все это убеждало некоторых в необходимости, не нарушая устава Библейского общества, иметь в стороне его руководящий орган, который давал бы необходимые объяснения основ религии, давал бы тон, направление и объяснял деятельность библейских отделений. Таким органом в глазах А.Ф.Лабзина мог бы служить возобновленный под его редакцией «Сионский Вестник».
— Человек есть l'animal sociable и требует общества, говорил он князю A.Н.Голицыну. Но какие есть y вас общества? Человек молодой и хорошо воспитанный, вступив в свет, встречает все то, что опровергает или, по крайней мере, противоречит внушенным ему правилам. Куда он денется: хочет есть и пить — есть трактиры, хочет танцевать — есть балы и клубы, в карты играть — везде есть сообщники. Но если бы он искал сообщества для украшения себя в добродетели, в вере, познании истины — где найдет он такое общество? Они подозрительны, они преследуются; самый малый кружок сошедшихся таких людей всегда подвержен какому-то страху, и, если не прямо гонению, то тайному или явному надзору и притеснению. Нельзя ли, по крайней мере, правительству не связывать людям руки добро делать?
Одним из видов такого добра А.Ф.Лабзин признавал издание религиозно-нравственного журнала и предлагал свои услуги. Он уверял князя Голицына, что ничего более не желает, как получить простор и разрешение на проповедание людям Слова Божия. «Есля и государь соизволит признать меня, — писал Лабзин [273], как признают некоторые, годным на служение Господу и братьям нашим, то нужно, чтобы я поставлен был на такой пост или приведен (бы) был в такое состояние, чтобы мог действовать с большим успехом и безбоязненно».
Прошлая деятельность Лабзина, как издателя журнала, подверглась, как мы виделя, осуждению, но теперь обстоятельства совершенно изменились. Князь А.Н.Голицын из врагов сделался человеком, сочувствующим взглядам бывшего издателя «Сионского Вестника». Теперь было такое время, когда Лабзин мог напомнить министру, что только по его представлению бывший издатель находится под гневом государя и оглашен перед публикой человеком не только вредным, но и злоумышленным.
— Если осуждение это правильно, говорил Лабзин, — тогда пусть оно так и останется, если же нет, то справедливость требует снять клеймо, которое тяготит меня, и снять таким же гласным образом, каким оно было наложено. Если нельзя возвратить потерянное, то пусть останусь живым свидетелем того, как легко нанести другому долговременный вред и как трудно оный вознаградить, при всем добром желании.
Эти последние слова, при тогдашнем внутреннем настроении князя Голицына, его честности и душевной чистоте, должны были лечь на него тяжелым укором, как на виновника несчастья человека, давно уже шедшего по тому пути, который теперь призван был им самим единственно правильным в жизни каждого христианина. Князь Голицын просил Лабзина доставить ему все книжки «Сионского Вестника» и всю переписку по журналу в 1806 году. Познакомившись ближе с характером и направлением «Вестника», он сознался, какую ошибку сделал тогда, требуя прекращения, по его теперешнему мнению, столь полезного издания.
В течение этого времени, писал князь императору Александру [274], «милостью Господа и обстоятельствами, Ему единому известными, почувствовал я в сердце своем развязку всего того, что прежде удивляло мой рассудок, и между прочим обратил я свое внимание на «Сионский Вестник»,о котором мне много говорили. Перечитав все места, на кои указано было в замечаниях, сделанных цензуре [275], я ужаснулся, сколько от невежества моего в духе Св.Писания отяготил я судьбу невинного.
«Не имел я никакой личности тогда, но считал, что исполняю свою должность; одна тому причина, что был во тьме, следовательно, и делал все ощупью. Свет Господень просветил меня, и я ясно увидел, что гнал то, что церковь апостольская и древние отцы учили. Я оставляю правосудию вашему, всемилостивейший государь, рассудить, следует ли возвратить доброе имя тому, y кого оное невинно отнято».
Получив предварительное согласие государя на возобновление «Сионского Вестника», князь Голицын всеподданнейшей собственноручной запиской, от 18-го ноября 1816 года, испрашивал официально высочайшее на то разрешение.
«Десять лет протекло от сего происшествия, говорил он, и во все сие время издатель считается под некоторым замечанием, как вредный писатель; то я долгом счел войти во все подробности сего дела и прочесть как те места в «Сионском Вестнике», на которые сделаны были замечания, так и переписку, по сему делу происходившую, и не только не нашел ничего противного христианству, но, напротив, чрезвычайно назидательное сочинение, так что надобно сожалеть о столь долгом молчании сего журнала, и я иначе не могу представить Вашему Величеству как то, чтобы его скорее восстановить для пользы любящих духовные занятия.
«Вопрос можно сделать: от чего я в 1806 году представлял о запрещении сего издания, а ныне нахожу его превосходным? — От того, что я был в совершенной тьме, а ныне, хотя и не могу сказать, чтоб я был уже просвещенным, но по крайней мере ищу света в истинном источнике.
«Не зная духа священного писания, все то, что было в сем духе, казалось мне сокровенным языком какого-нибудь общества, ишущего вредить религии, а может в правительству. От сих начал я стал действовать и, думая служить церкви, гнал дух ее.
«Для лучшего усмотрения прилагаю здесь июнь и июль месяцы 1806 г. «Сионского Вестника», на которые указано г. Новосильцовым. и вы сами увидите истину моего нынешнего заключения.
«Остается одно затруднение, что Высочайшим Вашим именем сделано вышеписанное замечание, но так как не видно было, что оное последовало по моему представлению, то ежели Вы изволите найти изложенное мною заслуживающим уважения, можно будет дать такой оборот в рассуждении издания, чтоб видна была моя ошибка, по которой последовало замечание; ибо не возможно Вашему Величеству цензуровать журналы; основались же Вы на заключении управляющих министерствами просвещения и духовных дел.
«Обязанностью своей также считаю при сем случае ходатайство-вать пред Вами о возвращении доброго именя тому, y которого отнято оное было по моему невежеству, каковым-либо вознаграждением.
«Я не говорю о том, что всякая оказанная Вами милость издателю успокоила бы мою совесть, но осмеливаюсь сказать, что оное бы было правосудно и со стороны Вашего Величества.
«Я оканчиваю мое признание благодарением Господу, что Он меня допустил исповедать пред Вами на письме мои заблуждения».
Император Александр не только разрешил возобновить издание «Сионского Вестника», но выразиле готовность оказать не-которое пособие для первоначального ведения этого дела.
— С своей стороны, говорил князь Лабзину, — я радуюсь, что мог истине отдать справедливость, не приписывая оного себе, а единственно милости Господней, меня просветившей.
Все еще чувствуя себя как бы виновным и желая окончательно очистить свою совесть и искупить грех запрещения журнала, князь Голицын испросил Лабзину в награду орден Св.Владимира 2-ой степени, который и был препровожден при следующем замечательном рескрипте (от 12 декабря 1816 года), составленным самим князем.
«Признавая истинной заслугой обществу всякий подвиг, совершаемый для распространения и укоренения в народе истин, служащих к их временному и вечному благу, с особенным удовольствием обратили Мы внимание на добровольную ревность и неусыпные труды, употребленные и употребляемые вами для издания на отечественном языке многих книг, руководствующих к образованию духа и жизни по началам религии, единым твердым и истинным.
«Вследствие сего, всемилостивейше жалуя вам знаки второй степени ордена Святого Равноапостольного князя Владимира, при сем препровождаемые, повелеваем возложить на себя и носить по установлению.
«В уверении, что сие изъявление Нашего благоволения вновь утвердит вас в упражнениях ваших, и что вы продолжите способствовать соотечественникам различными стезями познания умудряться во всеобъемлющую простоту христианства, пребываем Императорской Нашей милостью вам благосклонны».
Такая оценка предыдущей деятельности настолько ободрила Лабзина, что он, с свойственными ему увлечением и самонадеянностью, проектировал издание на широких началах. Он просил «Сионскому Вестнику» те же привилегии, которые даны были «Северной Почте», «Русскому Инвалиду» и H.М.Карамзину при издании его «Истории», т. е. чтобы журнал был избавлен от предварительной цензуры и чтобы типография, в которой, будет печататься «Сионский Вестник», не останавливала печатание книжек «за другими встречающимися делами», точно так, как подобное повеление дано было относительно «Истории» Карамзина [276].
Обнадеженный поддержкой и пособием, Лабзин говорил, что желание сделать журнал достойным той цели, которой он посвящается, заставляет его сознаться, что он один не в силах сделать это, и ему необходимы помощники.
— Надо много читать, прибавлял он, — делать выписки, много переводить, хлопотать с типографией, цензурой и переплетчиками. Все это приходится делать с крайней поспешностью и на срок, так что издателю периодического сочинения не позволяется и занемочь. Почему я необходимо должен иметь помощников и притом не одного, а многих. Но отыскать их весьма трудно: во-первых, если и есть y нас трудящиеся в сочинениях и переводах, то совсем другого рода, а писателей духовных книг я совсем не вижу; во-вторых, если такие и встречаются, то в таком классе людей, которые или заняты службой или заниматься сим трудом постоянно не захотят; наконец, в-третьих, кто из порядочных людей согласится пойти в службу к частному человеку, без того чтобы он не принужден был удовлетворять их втрое и вчетверо против казенного жалованья. Сверх того, занятия должны происходить в ночное время; по ночам же собирать мне своих сотрудников, когда один будет жить, например, на Литейной, другой в Коломне, а третий на Петербургской стороне — невозможно. Самое дело требует, чтобы они жили, ежели не со мною, то подле меня и вместе, дабы если в нужное время не случилось бы одного дома, другой мог заменить его. Следовательно, нужно мне нанять дом поблизости меня и, если можно, поместить всех моих сотрудников вместе.
Основываясь на благоволении и сочувствии государя, Лабзин не считал уже издание «Сионского Вестника» предприятием частным, а делом государственным, предпринятым на общественную пользу. Поэтому он находил своевременным и приличным учредить при министерстве просвещения или при главном управлении духовными делами особый департамент для издания духовных книг.
В ожидании образования такого департамента, Лабзин просил князя Голицына причислить к одному из управляемых им министерств народного просвещения или духовных дел следующих лиц, которых он избирал себе помощниками:
1) Коллежского ассесора Егора Чиляева, известного по своим добрым свойствам и христианским правилам. Чиляев служил в министерстве финансов в департаменте податей и сборов. Лабзин просил сохранить ему получаемое жалованье и прабавить 600—700 руб. за занятия по «Сионскому Вестнику».
2) Титулярного советника Алексея Иконникова, находившегося в отставке и потому соглашающегося поступить на службу с жалованием в 500 руб.
3) Второго кадетского корпуса поручика Юрия Бартенева, с переименованием его в чин титулярного советника и с назначением жалования по 600 руб.
4) Того же корпуса волонтера Василия Спичакова, ожидавшего выпуска и по слабости своего здоровья и склонностям желавшего быть выпущенным 14 классом, для определения в гражданскую службу. По мнению Лабзина, он годился только для переписки набело, и ему достаточно было жалования по 400 руб., при готовой квартире.
5) Статского советника Василия Кожина, — старика, служившего прежде в почтамте и вышедшего в отставку с пенсиею. Он готов был трудиться из-за одной квартиры. «Сей, говорил Лабзин, был бы мне полезен по самому нездоровью своему, ибо, имев несчастье переломить прежде ногу, он потому сидит всегда дома, a притом знает не один язык иностранный».
Хотя широкие замыслы Лабзина и не осуществились, но, обнадеженный будущим покровительством, он торопился приступить к делу и 2-го января 1817 года появилось объявление об издании «Сионского Вестника» [277].
«Почтенной публике уже известно, — сказано в нем, — сколько издатель, за предприемлемые им для нее труды ободрен милостью благочестивого Монарха, в воле которого познает он волю Правящего судьбами человеческими; и, между тем, как все тщание его было собрать все свои силы, чтобы достойно смиряться пред Тем, пред Кем ничто высокое не велико, и никакое смирение не довольно, — он получил новое свидетельство монаршего о сем благоволения, изъявленного ему в отношении господина главноуправляющего духовными делами разных вероисповеданий, от 22 декабря сими словами: