«Я уверен, что появление опять «Сионского Вестника» возрадует «всех христианских читателей: с моей стороны, я счастливым себя «считаю, что мог быть орудием воли нашего Благочестивого Государя, ишущего всеми средствами истину. Возблагодарим за сие Господа Иисуса Христа, управляющего сердцем царевым, коему честь «и слава да будет во веки!»
«Под сим эгидом вступая ныне в сие поприще, издатель может надежнее уверить своих читателей в усердии, которое не преставал он являть на самом деле в течение 18 лет, влеком будучи как бы понудительной некой силой, нудившей его не прерывать трудов своих и тогда, когда все внешние обстоятельства, казалось, требовали прекращения оных. Сие побуждение его, бывшее для многих, отчасти ж и для самого его —сомнительным, ныне оправдано, одобрено, утверждено и, смею сказать, благословлено изволением на высоких Живущего и на смиренных Прозирающего, благоволением благочестивого Монарха, благорасположением и заступлением добродетельных душ, и благосклонностью христианских читателей, кои добрыми своими отзывами о трудах издателя и добрыми своими желаниями, видеть продолжение оных, низвели на него сие благословение.
«Издатель снова препоручает себя благосклонности и снисходительности христианских читателей; просит всех своими благословениями и добрыми желаниями напутствовать его на предприятие предлежащего ему поприща; просит всех, особливо духовных особ и занимающихся духовными упражнениями, подкреплять его своими советами, наставлениями и помощью, да не в суд и осуждение токмо обратится ему предприемлемое им дело, но да послужит к общему порадованию и удовольствию, или пользе; к утешению веры каждого и всех; к соединению разделенных сердец и умов союзом согласия и братолюбия, и к чести и славе Того, о Немже несть разнствия Иудееви и Еллину; — несть Иудей, ни Еллин, ни раб, ни свободь, ни мужеский пол, ни женский: но вси едино суть. И дабы всякий, кто только пожелает сообщить что-либо издателю, мог беспрепятственно к нему относиться, он, не имея более нужды скрывать своего имени, которое сделалось всем уже известно, подписывается настоящим своим именем Александр Лабзин.»
Последовавшее в самом конце 1816 года разрешение издавать «Сионский Вестник» лишало издателя возможности начать его с первой январской книжки, и потому Лабзин, занимавшийся в то время переводом жизни Юнга Штиллинга, решился заменить ею первые три книжки журнала. Описанная в пяти книгах жизнь Штиллинга содержала: 1) детские и 2) молодые его лета; 3) странствование; 4) домашнюю или хозяйственную его жизнь, и 5) ученую деятельность. Издатель предлагал читателям получить в январе первую книжку жизни Ю.Штиллинга, в феврале две следующие, в марте — две последние и только с апреля начать собственно издание «Сионского Вестника».
Представляя объявление на усмотрение князя A.Н.Голицына, Лабзин говорил, что силы его уже не те, какие были десять лет тому назад, что глаза отказываются служить ему, и часто одного усердия бывает недостаточно, когда дух стеснен разного рода нуждами и хлопотами. Словом, он намекал. что для полного успеха дела ему необходимо некоторое денежное пособие. Впрочем, еслибы вопрос о пособии хотя несколько затруднил кн. Голицына, то Лабзин просил его не говорить о том государю, «ибо я надеюсь, прибавлял он, что Господь Бог, толь явно благословивший труды мои, при первом издании моего журнала, без всякого со стороны человеческой пособия и покровительства, не оставит меня и ныне своею святою помощью».
Помощь была оказана, и по приказанию императора князь A.Н.Голицын вытребовал из Кабинета «на известное Его Величеству употребление» 15.000 руб. и передал их Лабзину на вспомоществование по изданию «Сионского Вестника».
Лабзин благодарил князя Голицына за оказанную помощь и содействие.
— Исполнить волю моего монарха, прибавлял он, — есть долг для меня священнейший. Быть полезным братьям моим есть обязанность для сердца моего сладостная. Молю Бога, да подаст он мне во истину обрести того небесного вестника, который бы приносил от Сиона глаголы истины. Я уже счастливым себя почту, если и моя малая лепта в дар Богу и ближнему послужит для той цели, для которой я готов трудиться до изнурения сил и до истощения всей моей возможности. Итак дело сие по воле царя земного да совершится во славу Царя небесного.
Возобновленный журнал был встречен большим сочувствием всех классов общества и во главе подписавшихся стояли имена императора Александра, великого князя Константина Павловича, кн.A.Н.Голицына, графов Разумовских, графини Гурьевой, сенатора Хитрова и других [278]. Затем шел длинный список духовных лиц: архимандритов, ректоров семинарий, духовных академий, университетов, отделений библейских обществ и проч. Одна С.-Петербургская духовная академия с ее ректором Филаретом выписала 11 экземпляров.
Журнал нашел подписчиков по всей России и рассылался по всему пространству от Архангельска до Астрахани, Херсона и Одессы, от западных губерний до Екатеринбурга и отсюда до Иркутска, Нерчинска и Троицко-Савска [279]. Его читали с увлечением и светские и духовные. Духовенству нравилось направление журнала, его полемика против вольнодумства и возвышенное, увлекательное понимание христианства.
«Мы помним еще, пишет Цветков [280], несколько таких лиц из московского духовенства. Они были, надобно правду сказать, лучшими людьми между своими и пользовались общим уважением. A большинство — мы также и большинство помним — ничего не знало кроме семинарской латыни. Но для них «Сионский Вестник» был самым приятным материалом для чтения, по чистоте и нравственности идей и необыкновенной для того времени легкости слога. Старики до гроба вспоминали об этом журнале с восторгом».
У книгопродавца Глазунова сохранялись письма многих священников, которые нетерпеливо желали знать, скоро ли выйдет следующая книжка журнала [281].
«Сионский Вестник» стал предметом разговоров в гостинных, и в самое короткое время имя его издателя сделалось популярным. Лабзин принимал многочисленные похвалы с достоинством и как справедливую дань своим заслугам.
— О «Сионском Вестнике» я должен вам сказать правду, говорил он князю Голицыну — такого журнала ни на каком языке нет. Это хвастливость с моей стороны, скажут мне. Пусть так. Хвастливость ли, трусливость ли —все порок; но во внутренних моих чувствованиях я отвечаю только Богу, люди же должны меня судить по самому делу, так ли это, или нет.
Таким образом приписывая весь успех издания себе одному и слыша отовсюду похвалы, Лабзин, при громадном самолюбии, стал скоро, однако же, подозревать, что заслуги его на пользу общества не достаточно ценятся правительством. Поводом к такому подозрению послужило неудавшееся ходатайство о назначении его сенатором и производстве его в тайные советники.
При назначении A.Н.Оленина президентом Академии Художеств, государь поручил ему ознакомиться с причинами, приведшими в упадок Академию, изыскать средства к их устранению и, если представится нужным, составить проект нового устройства Академии. Пользуясь тем, что с кончиною Чекалевского место вице-президента оставалось незанятым, A.Н.Оленин считал более полезным заменить его должностью директора Академии, главным образом потому, что должность вице-президента при президенте делалась ничтожной.
Лабзин же считал, что, по праву преемства [282], он должен быть назначен вице-президентом и, в непредставлении его на эту должность, видел личное оскорбление и нерасположение к нему президента Академии. С своей стороны A.Н.Оленин, находя полезным упразднить звание вице-президента и не желая обижать Лабзина, просил кн. A.Н.Голицына исходатайствовать ему чин тайного советника и звание сенатора [283]. Император Александр не согласился ни на то, ни на другое и приказал назначить Лабзина вице-президентом Академии, «что и будет — прибавлял кн.Голицын — мною исполнено в Москве» [284].
Такое назначение теперь не удовлетворяло уже Лабзина, и он считал его не соответствующим по своим заслугам.
«Не знаю, писал он Василию Михайловичу Попову [285], можно ли почесть достаточным воздаянием за претерпенное данные мне знаки второй степени Владимира, когда я и Анну с бриллиантами и 3-го Владимира давно уже имел и когда те же знаки даны Уварову, который не только всем меня моложе, но не имел еще никакого ордена; когда Жуковскому в то же время за писательство дана пенсия в 4.000 руб., когда Карамзину даны чин, лента и 60.000 руб., несмотря, что он историю свою писал, получая за то жалованье, а я трудился на своих хлебах».
— Я поднят теперь на какую-то высоту, говорил Лабзин В.М.Попову, — с которой стал виднее, и всякий бросает в меня грязью и каменьями и стрелы пускает, а я должен дело делать. Следовательно, мне нужно подкрепление, чтобы думали, по крайней мере, что государь ко мне расположен. Князь (Голицын) замарал меня в мыслях y государя, который прежде сам меня рекомендовал в директоры к Чичагову [286]. Князь пустил меня на десять лет пресмыкаться и терпеть; но, бывши врагом моим, наконец усовестился и хоть что-нибудь для меня сделал.
Лабзин надеялся, что и теперь князь настоит на назначении его сенатором и на производстве в чин тайного советника.
«Обстоятельства сделали мне его необходимо нужным, писал он Голицыну [287], и я убедительнейше прошу ваше сиятельство исходатайствовать мне оный. При множестве восстающих на меня и борющих мя, защитой служит мнение, что ваше сиятельство покровительствуете мне и государь благоволит ко мне. Сенаторство мое разнеслось не только по городу, но по городам, так что еще 30 августа меня с сим званием премногие поздравляли, и ныне, 12-го декабря, меня присылали поздравлять с сенаторством же Горголи, Пукалов и Василий Степанович Попов. И так, ежели я ни сенаторства, ни чина тайного советника не получу, сие будет значить, что и государь и вы не удостоиваете меня того, чего противник мой (A.Н.Оленин) и публика почли меня достойным, и это меня много уронит и повредит моему делу.
«Прошу о сем ваше сиятельство весьма».
Просьба эта, после отказа государя, не могла быть исполнена и, чтобы несколько успокоить Лабзина, В.М.Попов писал ему, что наводятся справки, нет ли кого старше его.
«Не правда, мой любезный друг, отвечал Лабзин, чтобы чины давались по старшинству. Пример тому Галахов, Тургенев, вы сами: будто не было старше вас, когда вас производили? Баранов, недавно пожалованный сенатором, был экзекутором в Сенате, когда я был уже в настоящем чине. Сколько людей младших меня произведены в тайные советники».
Лабзин указывал, что когда он был действительным статским советником, то братья Моллеры были флотскими капитанами, а теперь уже вице-адмиралы: даже бывший y него казначеем, коллежский асессор Ребиндер, переименованный в военный чин, произведен уже в генерал-майоры и, по преимуществу военных чинов перед статскими, стал выше его. Говоря, что ему стало стыдно служить, Лабзин просил припомнить, что еще императрицей Екатериной II пожалован он был в надворные советники, а в чине действительного статского советника служит уже 14 лет.
— Чин теперь мне непременно надобен, хоть с сенаторством, хоть без сенаторства.
«В десятилетнее мое безвременье, писал он вместе с тем к князю Голицыну, в которое я был под тяжким гнетом, потерпел я в здоровье моем и в спокойствии, потерял много против сверстников моих по службе, и в чинах, и в местах, и в наградах по оным. Теперь, когда опала моя кончилась (буде она кончилась), я должен надеяться, что тот, который ввел меня в оную и после вывел из нее, сам постарается возвратить мне мои потери и откроет мне дорогу к таким местам, которыя ведут к сим вознаграждениям. Ибо когда фарисей в Евангелии говорит: «Господи, если я кого обидел, то вдвое заплачу»; христианин ли не почтет сего долгом своим? Я говорю сие князю-христианину, надеясь, что он не перескажет сего князю-министру, который может иногда оскорбиться сим напоминанием, или, по крайней мере, скажет ему, что я человек недокучливый (?), просить о себе не люблю (?) и желал бы никогда не иметь нужды в том. Но что ж делать, когда я не из счастливцев, которым остается только или отказываться от милостей, или благодарить... A между тем я вступил на шестой десяток лет; теперь уже в одной сажени не распознаю знакомого человека, скоро совсем ослепну и работой достать хлеб себе буду не в состоянии. Тогда мне открывается прекрасная перспектива: слепой и слабый старик, без приюта, ибо y меня нет ни двора, ни кола, ниже родственников каких, кроме тех, кои от меня же зависят, так что, вышедши в отставку, я не буду знать, где мне поселиться, в Казани, или в Астрахани, ибо ни там, ни там мне жить причины не будет. Но если мне заикнуться о сем моем положении, то, без сомнения, откроются невозможности, которые для других легки и маловажны, но для меня не могут таковыми показаться».
Опасаясь, что не получит ни чина, ни сенаторства, и подозревая, что Оленин будет настаивать на учреждении должности директора, Лабзин просил назначить его скорее хотя вице-президентом.
«Граф Кушелев, муж не весьма важный, писал он, сотворил для покровительствуемого им Бажанова новое место, а мой покровитель лишает меня и того, которое уже есть и которое по линии мне достается.
«Все сие я говорю не для того, чтобы я хотел непременно остаться в Академии, а только для того, что буде не хотят сделать мне обиды и вреда, то должно уже переменить меня на такое место, которое было бы лучше вице-президентского. Тогда только прекратятся все толки, почему мне сего места так долго не давали, а иначе 18-тилетняя моя служба при Академии не только беспорочная, но и с такой честностью сопряженная, какой никто из моих предшественников не заслужил, не представится беспорочной».
Наконец желание Лабзина было исполнено, и Высочайшим указом 12-го января 1818 года он был назначен вице-президентом Академии Художеств.
Справедливость требует сказать, что, поставленный на этот пост, он принимал горячее участие в судьбах искусства и его деятелей. Родители поручали ему своих детей, как родному отцу, и Лабзин, принимая все меры для успешного образования учеников, старался развить в них вкус ко всему изящному. С этой целью он устраивал домашние спектакли, в которых играл сам, сочиняя легкие пьесы в стихах [288].
По-видимому, дела приняли желаемый оборот, Лабзин временно успокоился, но не на долго. Явились порицатели его издательской деятельности и вызвали ряд крупных для него неприятностей.
VI.
«Сионский Вестник» 1817—1818 гг. и его направление. — Противники журнала и вообще мистицизма: Степан Смирнов и его записка императору Александру. — Преосвященный Иннокентий. — Неизвестный автор «Беспристрастного мнения о Сионском Вестнике». — Кн.Ширинский-Шихматов и А.Стурдза. — Подчинение «Сионского Вестника» духовной цензуре. — Переписка Лабзина с князем Голицыным по этому поводу. — Прекращение журнала. — Краткая оценка деятельности Лабзина.
Первая апрельская книжка «Сионского Вестника» 1817 г. явилась с особым посвящением [289] и в начале ее была напечатана статья «Христос Воскресе!» Во второй статье: «О познании себя» Лабзин восставал против гордости, любостяжания, зависти, гнева и клеветы, проповедывал смирение, кротость, любовь, милосердие и терпение.
Поставив главной задачей своего журнала христианскую нравственность, Лабзин написал статью «Дух и Истина», предназначая ее для таких читателей, которые незнакомы с философией и истинами религии, но которые, не будучи рабами общественного мнения, проводят жизнь не в усыплении нравственном, не в легкомыслии и лености, по, внемля внутреннему голосу, желают быть «наставлены о будущем их назначении». В этих статьях читатели должны были найти все, что касается нашего спокойствия, блаженства, облагорожения и усовершествования души и всего человека [290].
При помощи такого усовершенствования, по мнению «Сионского Вестника», можно было достигнуть общения с миром небесным.
Средством к тому служит магнетизм, дающий возможность освободить душу от тела и дать ей средства возноситься к истинному свету. На этом основании «Вестник» признавал только одно таинство возрождения, т.е. приближение человека к Богу, совершенно отрицал пользу остальных и в особенности монашества.
— Люди, говорил Лабзин, обыкновенно считают лучшим оставить все и удалиться в монастырь; там мучат себя наружным постом, поклонами, власяницами, веригами и прочим сему подобным. Они не думают при этом о внутренней борьбе с мыслями, о переломлении своей воли, воздержании языка и не имеют понятия о внутревнем человеке, живущем верой, надеждой и любовью к Богу и людям. Они забавляют себя единственно наружными делами: украшают образа или ризы, льют колокола, строят церкви, думая, что за все это, как за добрые дела, наследуют рай на небе.
В доказательство ошибочности такого взгляда, Лабзин приводил слова митрополита московского Платона: «не угоднее ли Богу пощадить одну невинную душу, нежели построить несколько церквей? Многие причиненные разорения и убийства могла ли прикрыть монашеская ряса? И без пострижения всякий христианин обязывается по Евангелию отрещися самого себя, — то тем самым должен он отрещися от честолюбия, корыстолюбия, кольми паче с обидою других» [291].
Распространяя учение мистиков со всеми его тонкостями, Лабзин говорил, что вся религия и нравственность состоит во внутреннем общении и соединении человека с Богом, помимо всех внешних форм и обрядностей.
Вера Христова, говорилось в журнале, не знает никаких разделений верующих от неверующих, ветхого человека от нового [292]. И y самого Иисуса Христа «мы не найдем никаких толков о догматах и таинствах церковных, а одни практические аксиомы, поучающие, что делать и чего удаляться и возвещающие смерть плотскому мудрованию разума и злой воле, или собственной жизни человека» [293]. Поэтому нет никаких оснований к разделению христиан на различные исповедания. Надо оставить лицемерие, которым люди желают угодить Богу мнениями, обрядами и одними только наружными действиями [294]. Истинным христианином может назваться только тот, кто, отвергшись от мира имеет своей целью одного Христа. Для этого не нужны никакие обряды, потому что всякий в своей совести найдет путь ко спасению [295].
Этот путь приводит мистиков к полному безразличию вероисповеданий и к убеждению, что христианство существовало от сотворения мира, и что не было ни язычников, ни идолопоклонников. Мистики делили церковь на внешнюю и внутреннюю и, не признавая значения первой, видели спасение во второй. Только нерукотворный храм, находящийся в душе каждого и обитаемый самим Христом, может чрез него привести к беседе с Богом-Отцом.
В сентябрьской книжке «Сионского Вестника» 1817 года [296], было напечатано, что в колониях, Саратовской губернии, Дух Божий явился на 86 детях, молившихся в поле; что однажды отец застал свою дочь, молящуюся в конюшне, и сказал ей, что она могла бы и в комнате молиться.
— О! конечно, — отвечала она, — но конюшня не святое ли место? Ведь Спаситель родился в яслях.
В статье «О разделениях между христианами» [297], Лабзин писал, что разделение церквей и сект основано единственно на гордости разума, который исказил истинное христианство. Отрицание разума вело к отрицанию в религии догиатического, обрядового и всякого нравственного —обязательного содержания. Оно служило укананием, что издатель «Сионского Вестника» стремится к уничтожению святости преданий нашей церкви. Увлекаясь учением квакеров, Лабзин поместил в своем журнале «Догматы английских и американских квакеров» [298]. В этих догматах излагается учение о внутреннем откровении или внутреннем слове, которое выше слова внешнего, т.е. Св.Писания. Последнее «не приводит человека к спасению, ибо буквы и начертанные слова, как вещи неодушевленные, не могут иметь силы просвещать сердца человеческие и соединять их с Богом. Священные книги приносят только ту пользу читающему, что возбуждают и наставляют сердце его внимать внутреннему слову и приготовляют оное к принятию учения, внутрь Христом преподаваемого, или, что все одно: Священное писание есть немой наставник, указующий знаками на живого учителя, обитающего в сердце».
Люди неграмотные, по словам «Сионского Вестника», лишены только некоторого средства по пути к спасению, ибо, если они обратят внимание свое к внутреннему наставнику, учителю и слову, то от него могут почерпнуть все нужное. Вот почему церковь Христа беспредельна: она заключает в себе весь род человеческий, и все смертные, имеющие в сердце своем Христа, в какой бы грубости и неведении христианского закона ни обретались, могут быть через Него блаженными в сей и будущей жизни. В догматах квакеров «Сионский Вестник» видел ту именно церковь, которая признает, что христиане должны составлять одно семейство; что церковь эта не знает никаких иных догматов, кроме догмата о возрождении и соединении человека с Богом; что только в возрождении находится сущность христианства и существенный долг христианской жизни. Возрождением образуется царское священство и избранный народ Божий, назначенный к вечной жизни [299].