В то время, когда Вольтер и его последователи наводняли Европу множеством антирелигиозных книг и рассылали их всюду за самую дешевую цену, в той же самой Европе составлялись общества с целью таким же способом подкреплять истины христианства. В Голландии образовалось «Общество для защищения христианской религии», которое ежегодно предлагало задачи и выдавало премии за защиту и объяснения христианства. В России, хотя и не официально, масонство получило право на свое существование и, наконец, в Англии, еще в 1795 году, по почину частного человека, образовалось «Библейское общество», членами которого были люди всех христианских вероисповеданий. Несмотря на различие религиозных убеждений членов относительно догматов и правил религии, английское библейское общество действовало с величайшим единодушием и успехом.
С 1795 года и по конец 1804 года оно роздало бедным Библий и Нового Завета более 179.000, других же духовных книг более 500.000 экземпляров.
Таким образом противодействие антирелигиозному учению было начато не духовенством, а людьми светскими, и на этом основании Лабзин просил, чтобы ему было разрешено издавать журнал с разрешения гражданской цензуры. Он опирался на общие постановления цензурного устава, состоявшие в том, чтобы в издаваемых книгах не было ничего противного высочайшей власти, гражданским законам, христианской религии, установлениям церковным, благопристойности, лично каждого и общественной безопасности.
Получив на то разрешение, Лабзин приступил к изданию журнала под заглавием: «Сионский Вестник». Он назвал журнал свой прямо христианским, дабы самое слово сие, вышедшее, так сказать, из употребления, сделать обыкновенным, по крайней мере наравне с другими философскими, учеными и литературными терминами. Лабзин не имел и не искал себе помощников или сотрудников; но «предав дело свое Промыслу, принялся за оное без размышления и, так сказать, безрассудно» [210].
Не имея никаких денежных средств для начала такого дела и занимая две административные должности, А.Ф. ежедневно исписывал по нескольку листов, сам хлопотал в типографии, цензуре и впоследствии вел обширную переписку с разными лицами по возбуждаемым ими вопросам. 1-го января 1806 года явился первый номер «Сионского Вестника», им одним составленный и написанный. Поздравляя читателей с новым 1806 г., Лабзин так объясняет цель своего издания:
«Сколько поздравлений, говорит он [211], и желаний расточаем мы в сей день, без мыслей, без разбору! И сколько сами принимаем их. Иной наделяет нас честью и богатством, другой здравием и долголетней жизнью, иной всеми благами времени и вечности: но все сии щедрые дары оставляют каждого из нас в такой же нужде и бедности, в какой кто был. Един Всевышний не дарит тщетным и Его даяния не состоят в пустых желаниях, а потому и обратимся лучше к Нему с нашими желаниями и о себе, и о других, и с благоговением попросим: да даст Он друзьям и врагам нашим добродетелей исполненный год! Да сохранит и тех и других, первых к услаждению, а вторых к исправлению нашей жизни! Да увеличится в сей год между нами слава Его, и истинное христианство, да проникнет оно в чертоги, равно как и в хижины. Да благословит Он воспитание детей наших в их возрастании, мужей в их подвигах и старцев в их немощах. Да постыдит каждого раба пороков и поможет каждому подвизающемуся во благе. Да утешит всех скорбящих, болящих, умирающих и да будет к нам милостив. Мы же сами себя, и друг друга, и весь живот наш Ему предадим.
«Вот наши желания и поздравления читателям нашим. Остается нам принесть им дар какой-либо, и в сей дар посвящаем мы им представляемый ныне журнал наш, прося всех и каждого принять оный дружески и благосклонно, пользуясь им, если в нем найдут для себя что угодное и не гневаяся, если мы в чем не угодим их вкусу. «Мы начинаем его отнюдь не в намерении учить или наставлять кого; a, по свойственной человеку сообщительности, хотим только поделиться с ближним нашим тем благом, которое сами любим и дорого ценим, и которое может быть и ему столь же любезно. Книги есть всякие и на нашем языке: кто любит читать, может сам избирать себе чтение; кто сего не любит для того и наш журнал не помеха: сего же рода книг, кажется, y нас не довольно и христианского журнала никогда еще не бывало, хотя в других землях сие не так необыкновенно... Чувствуя сами нужду заимствоваться по сим материям от иностранных писателей, вздумали помочь и другим чувствующим ту же нужду и не имеющим, хотя впрочем пустого, но по обстоятельствам важного преимущества, — знания чужих языков. Позволено, я думаю, будет нам сказать, что россиянину-патриоту даже обидно вообразить, что его соотчич, по неимению только потребных для него книг на природном его языке, осужден не знать и не иметь тех прав, какими пользуется иногда слуга его, если он иностранец; тем более оскорбительно было бы дозволить ему одни и те же книги на чужом языке читать, а на своем нет, через что всякий явно побуждаем был бы предпочитать чужие языки своему».
Обещая посвятить свое издание христианству, т. е. религии и Св.Писанию, Лабзин высказывал надежду, что журнал его «не так-то будет скучен, как может быть иной, по содержанию его себе представляет»; что он будет заимствовать подходящие сведения из других журналов и книг, и что наконец содержание журнала будет приспособлено ко вкусам читателей, которых издатель делил на три категории: 1) ученых, которым христианство не противно и которые желали бы в нем увериться; 2) ученых, которые верят христианству и любят его, и 3) просто верующих, которым все то, что говорится о Спасителе, приятно, угодно и любезно [212].
Первая книжка «Сионского Вестника» была встречена с большим сочувствием. Тогдашние издатели журналов имели обыкновение прилагать список подписчиков поименно. Если сравнить число их с числом подписчиков «Сионского Вестника», то Лабзин имел полное право гордиться успехом своего журнала. По выходе первой книжки, он получил 400 руб. «от восхищающегося его изданием»; зная, что подобный журнал на первых порах не может вознаградить трудов и издержек на печатание, приславший деньги выразил желание участвовать «пером и добром своим». Преосвященный Феофилакт, епископ калужский, еще до выхода первого номера, только по одному объявлению, подписался на 30 экземпляров «Сионского Вестника», а по выходе второй книжки было уже 93 подписчика в Москве, и из них 33 человека духовных особ. Митрополит с.-петербургский Амвросий выразил свое сочувствие журналу и не только рекомендовал духовенству читать его, но в письме к лицу, просившему о пропуске одной духовной книги, советовал исправить ее по примеру «Сионского Вестника». — «Да простится издателю сия нескромность, писал Лабзин [213], когда он скажет, что редкий муж, достопочтенный наш отец Филарет (впоследствии митрополит московский), бывший тогда еще в Сергиевской лавре, переписывал для себя «Сионский Вестник», не имев возможности его купить». — Тогдашний митрополит московский Платон домогался узнать имя издателя [214], сам читал и другим поручал читать с тем, что не найдут ли они в «Сионском Вестнике» чего-либо противного вере, говоря, что журнал этот пристыжает духовенство тем, что человек светский принял на себя роль проповедника.
To же сочувствие к изданию разделяли и другие духовные особы, занимавшие высшие пастырские должности, и о которых мы упомянули выше. Только один митрополит киевский Евгений, знаменитый ученый того времени, находил в журнале некоторые недостатки.
«Теперь скажем два слова о «Сионском Вестнике», писал он [215]. Я его получаю и читаю часто до чувствительного умиления и даже до благодарности Богу, вложившему мысли г. Л(абзину) издавать сей журнал. Он многих обратил, если не от развращения жизни, to по крайней мере от развращения мыслей, бунтующих против религии, а и это уже великое благодеяние человечеству! Большая часть сего журнала переводная с немецкого из Штилинговых сочинений, а нечто и из мартинистских — и это жаль, что в чистую воду примешивается и отрава секты... Но за многое хорошее, высокое и трогательное в его журнале, я охотно извиняю его...»
Как бы то ни было, но это издание, первое в своем роде на Руси, приобрело множество читателей и продолжалось при громе шумных рукоплесканий [216].
«A propos о «Сионском Вестнике», писал Лопухин M.М.Сперанскому. Ведь хороший журнал. — Желательно, чтобы ход его не остановился. — Издателю спасибо» [217].
По словам известного юрьевского архимандрита Фотия, книги, написанные Лабзиным, «почти все ученые читали с удовольствием, в семинарии выписывали, хвалами превозносили его яко учителя веры. Архиереи, ректоры, архимандриты, протоиереи и прочие многие из духовных, князья, бояре, ученые потворствовали и желали иметь как бы некую тайну учения и просвещения от него».
«Сему идолу-человеку кланялось начальство С.-Петербургской духовной академии и Синод его чтил» [218].
Красноречие, ясность и страстность изложения [219] привлекли к «Сионскому Вестнику» всеобщее внимание, заставили говорить о нем и несомненно произвели некоторое влияние на тогдашнее русское общество. Всякая новость нравится и увлекает и, по словам Д.П.Рунича, со времени св. Павла благородные дамы любят вмешиваться в штат всякого начальника пропаганды. «Переводы и статьи Лабзина сгруппировали около него знаменитости и ничтожности, кающихся Магдалин и матерей семейства. видевших в его трудах противоядие для философии» [220].
Книжки «Сионского Вестника» стали быстро расходиться, и издатель был в праве сказать, что не обманулся в своих предположениях, что любители христианского чтения есть и найдутся еще новые. Ободренный таким успехом, Лабзин напечатал в мартовской книжке статью «Дaнь благодарности», в которой говорил, что, приступая к изданию журнала, он не скрывал от себя тех трудностей, с которыми сопряжено подобное предприятие. Друзья говорили ему о том же, но внутреннее убеждение ободряло его и уверяло, что «Сионский Вестник» найдет читателей, одобрителей и подкрепителей [221].
Надеясь на сочувствие общества и будучи готов во всякое время прекратить издание, Лабзин оставался зрителем, ожидающим последствий своей работы. Последствия не замедлили выказаться и с выходом первых двух книжек Вестника, министр народного просвещения, граф Завадовский, признал, что «Сионский Вестник», как по своему, названию, так и по статьям, содержащим рассуждения о религии, должен подлежать рассмотрению духовной цензуры, и поручил попечителю Петербургского учебного округа H.Н.Новосильцову предписать о том цензурному комитету. Исполняя приказание министра, Новосильцов счел, однако же, необходимым просить разъяснения следующих вопросов:
1) Если «Сионский Вестник», по своему названию, подлежит рассмотрению духовной цензуры, то необходимо определить, все ли книги с заглавием, заимствованным из Священного Писания, должны быть рассматриваемы также духовной цензурой. К таким книгам Новосильцов относил Мильтоновы поэмы: «Потерянный рай» и «Возвращенный рай», трагедии Расина: «Есфирь и Атолия», «Размышления о величии Божием» и многие другие. Такие издания, говорил он, всегда подлежали рассмотрению гражданской цензуры.
2) Приняв за основание, что сочинения, касающиеся вопросов религии, с цитатами из священного писания, подлежат духовной цензуре, надо допустить, говорил Новосильцов, что многие книги, не только до метафизики и нравственности относящиеся, но и самые повести и романы должны также подлежать духовной цензуре.
«Из множества примеров, писал он [222], я приведу здесь только один, именно, Матильду, — новый французский роман в шести томах, отменно одобряемый со стороны нравственности и стиля, взятый из Крестовых походов и содержащий в себе рассуждения о религии христианской и весьма многие доводы и цитаты из священного Писания. Но прилично ли духовной цензуре рассматривать сие и подобные книги, которых большей частью главный предмет любовная интрига».
Новосильцов находил, что по смыслу §8 цензурного устава ведению духовной цензуры подлежат только книги церковные, проповеди, катехизисы и богословские сочинения, все же остальные, как например, переложения духовных псалмов и даже жизнь Иисуса Христа печатались всегда в светских типографиях и с разрешения гражданской цензуры.
«Ожидаю на все сие разрешения вашего сиятельства, добавлял Новосильцов в своем заключении, которое тем нужнее, что цензоры, не имея точных сведений о том, что принадлежит к цензуре духовной и что следует к их рассмотрению, невольным образом могут учинить отступление от данного им предписания и через то навлечь новые неприятности».
Граф Завадовский был поставлен в крайне затруднительное положение и в течение трех недель не отвечал H.Н.Новосильцову. Наконец 21-го апреля он сообщил мысль свою, «что цензура должна руководствоваться в рассмотрении оных (духовных книг) 22-м пунктом Устава о цензуре, в котором скромное и благоразумное исследование всякой истины, относящейся до веры, предоставлено рассмотрению гражданской цензуры» [223].
Пока шла переписка между попечителем учебного округа и министром народного просвещения, Лабзин отпечатал апрельскую книжку и, не получая разрешения на ее выпуск, заявил Новосильцову, что если журнал его вместо «чаемой им существенной пользы приносит мнимый вред», то он без ропота готов прекратить его издание, но при условии: 1) дозволить ему объявить подписчикам, что он не сдерживает данного публике слова не по своей вине и 2) возвратить подписавшимся деньги обратно, о чем и объявить в газетах.
He давая окончательного решения, Новосильцов поручил цензурному комитету отправить апрельскую книжку «Сионского Вестника» на рассмотрение С.-Петербургского митрополита Амвросия, который не встретил никакого препятствия к ее выпуску [224], и 12-го апреля она была выпущена [225].
Задержка апрельской книжки отозвалась и на майской. Встретив затруднение в издании, Лабзин намерен был прекратить журнал и, пока не получил разрешения на выпуск апрельской, не составлял майской книжки; она также опоздала, что и заставило издателя выяснить читателям причину замедления в выходе и свое трудное положение. В статье: «Извинение, благодарение и ответ», Лабзин откровенно высказал все встреченные им затруднения, свою готовность прекратить журнал и то ободрение, которое он встретил со стороны митрополита Амвросия [226]. В заключении этой статьи он писал: «как не было еще на свете такой книги, которая бы всем без исключения нравилась, то без сомнения и «Сионский Вестник», как имеет своих приятелей, так имеет и неприятелей. Первые всякому милее, и потому мы с ними только говорить и будем, а последним с почтением доложим, что «Сионский Вестник» ни на кого своим мнением уз не налагает: всякий мысли, рассуждай и действуй, как ему лучше кажется. Той же свободы он и себе просит. Издатель имеет, однако же, удовольствие видеть, что число благоприятствующих «Сионскому Вестнику» до ныне превосходит число неприятельствующих. Он просит и y неблагосклонных к нему любви и снисхождения, ибо он хочет жить в мире со всеми, и если бы кому угодно было написать критику на «Сионский Вестник», то он готов поместить оную в самом «Сионском Вестнике».
Эти первые слова майской книжки, говорит Лабзин, «показывают точное состояние издателя. Они написаны в ночь после исповеди перед Св. Причащением и лились на бумагу некаким потоком. Вместо ослабления от тревог, он чувствовал в себе такую бодрость и крепость, каких дать (сам) себе не может и он, соблюдая пословицу: куй железо, пока горячо и не отлагай дело до другого дня, торопился издать сколько можно книг, предчувствуя, что наставшая гроза над главой его разразится» [227].
Гроза эта давно уже подготовлялась; за «Сионским Вестником» тщательно следили и находили в нем много отступлений от учения православной церкви. Так митрополит Евгений находил [228], что, говоря, будто бы во всех религиях, под разными только символами, существует истинная религия, Лабзин проповедует индифферентизм; что, в изъяснениях Троицы и других таинств откровения, он вносит объяснения мистико-масонские; что, желая яснее представить читателям духовность, издатель смело принимает грубые объяснения: сравнивает Евхаристию с какою-то воплощенной солнечной эссенцией, вездеприсутствие Божие — с воздухом, а неделимость — с пламенем; допускает беспредельность тела Христова, а что пагубнее всего — приписывает шаровидную форму и духу. Другие находили, что он признает правителем земли не Бога, а солнце (стр. 3), Иисуса Христа называет не Богочеловеком, а божественным человеком (стр. 209); что ветхозаветных праотцов он не отличает от мудрецов языческих, что он считает богами мифологических Меркурия, Цецеру и Цибелу, сходивших с небес, живших на земле и учивших людей мудрости (стр. 41); что Аполлон был послан с небес на землю отцом своим в виде грешника; Купидон или Амур, существо небесное, был любовником Психеи или души человеческой и в темноте ночной давал ей лобзания (стр. 42, 43).
Следя за страницами и строчками, противники Лабзина находили много мест более или менее противоречащих истине, приводящих в недоумение, рождающих сомнение и даже неприличных. Все эти накоплявшиеся замечания сносились с разных сторон к тогдашнему обер-прокурору Синода, князю Александру Николаевичу Голицыну.
Прямой потомок воспитателя Петра Великого, князь Александр Николаевич Голицын родился 8-го декабря 1783 года и через две недели лишился отца. Первоначальное воспитание он получил под руководством матери, урожденной Хитровой, замечательной по уму и высокому образованию. Имея весьма ограниченное состояние, мать была сильно озабочена будущей судьбой сына, но знакомство с доверенною камер-юнгферою императрицы Екатерины II, известной Марьей Савишной Перекусихиной, вывело ее из затруднительного положения. Перекусихина показала однажды императрице девятилетнего князя, весьма бойкого и острого на ответы. Мальчик понравился Екатерине, и она приказала поместить его в Пажеский корпус. Там он выучился хорошо танцевать и говорить по-французски, словом, получил только светское воспитание и очень плохое научное. Покровительствуемый Перекусихиной, князь A.Н.Голицын был привозим по праздникам из корпуса во дворец, где и играл с малолетними тогда великими князьями Александром и Константином Павловичами. Одаренный от природы наблюдательным и пытливым умом, живым характером и неистощимой веселостью, князь Голицын нравился всем и скоро заслужил особую любовь и расположение к себе Александра и был связан с ним тесной дружбой. Императрица заметила их взаимную привязанность, и когда Александру Павловичу исполнилось 12 лет, она назначила князя Голицына кавалером к его высочеству. Через четыре года для женившегося Александра был составлен особый двор, и князь Голицын назначен камер-юнкером.
В тесном, интимном придворном кружке он усвоил себе то блестящее и утонченное светское образование, которым отличался до глубокой старости и «сделался царедворцем в полном смысле этого слова, со всеми хорошими и дурными сторонами этого положения. При пытливом уме и необыкновенной живости характера, не получив солидного образования, он всецело предавался каждому из увлечений, овладевавших им [229].
Незадолго до кончины императрицы Екатерины, 23-х-летний князь Голицын был назначен камергером и в первые три года царствования Павла I пользовался его милостью настолько, что был пожалован командором мальтийского ордена. Вскоре, однако же, он подвергся опале за резкие и острые слова, дошедшие до государя. Уволенный от службы, кн. Голицын был выслан в Москву, где пользовался громадной библиотекой графа Бутурлина, сгоревшей в 1812 году. Пристрастившись к чтению, он, с молодых лет вольтерианец и поклонник идей французских энциклопедистов, еще ближе познакомился с ним, но вместе с тем, сошелся с митрополитом Платоном, который, несомненно, имел влияние на религиозное настроение Голицына.
С воцарением Александра I, князь был вызван в Петербург, и на вопрос государя, какую должность желает занять, отвечал, что единственное его желание — быть безотлучно при императоре и проводить с ним каждый день вместе по нескольку часов. Оставленный в таком положении, он вел жизнь праздную, рассеянную, как истый эпикуреец. Как-то однажды, во второй половине 1803 года, он только вдвоем обедал с государем.
— Я, Александр Николаевич, имею на тебя виды, сказал государь.
— Готов исполнить повеление Вашего Величества, отвечал Голицын.
— Я назначаю тебя обер-прокурором Святейшего Синода. Князь Голицын чистосердечно сознался, что вовсе не приготовлен к этой должности, и что государю известны и образ его мыслей, и образ жизни.
— Ты можешь отговариваться как тебе угодно, говорил Александр, — но все же ты будешь синодским обер-прокурором.
Голицын повиновался воле императора, и 21-го октября 1803 года последовало его назначение [230].
«Князь Голицын», писал M.М.Сперанский [231], есть один из весьма добрых людей, весьма известен государю и пользуется особенным высочайшим вниманием и доверенностью».
Сам не зная, как попал, говорит Стурдза, «в святилище и в заветную область христианских идей», князь Голицын, несмотря на недостатки образования, на скудость познаний, в особенности, по вопросам религии, на праздную и крайне рассеянную жизнь, по врожденному чувству приличия сразу остепенился. отказался от суетных забав, принялся за труд, обуздав колкость своего языка, бросил кощунство и переменил все наружные приемы.
Только теперь и, притом, в первый раз, он принялся за чтение Нового Завета, и «никто не мог тогда подумать, что через несколько лет в этом придворном ветрогоне произойдет такая резкая перемена»; что человек этот сделается чрезвычайно набожным и, с свойственным его характеру увлечением, вдастся в мистицизм и дойдет до хлыстовщины.
Под предлогом новых занятий, князь Голицын, уклоняясь от развлечений, стал знакомиться с лежащими на нем обязанностями и с учением православной церкви. Но, совершенно незнакомому с догматами религии, ему трудно было в начале своей деятельности и собственными силами разгадать «Сионский Вестник»; поневоле приходилось подчиниться постороннему влиянию и смотреть на журнал чужими глазами. Впоследствии князь сам сознался, что многие статьи журнала были написаны языком для него непонятным. Вместо того, чтобы обратиться к совету людей опытных, князь A.Н.Голицын, по собственным его словам, стал в положение людей, которые всегда думают, что все то, «что не понятно или не существует, принадлежит к мистике — слово, которое мир не любит и все, что ему противно, сим словом знаменует. В сих понятиях возмнил я, что оный журнал есть произведение какого-нибудь тайного общества, ищущего вредить религии, а может и правительству и, смотря с ложной точки, я, думая защищать церковь, сделался гонителем духа ее и вследствие сих заключений представил Вашему Величеству о запрещении «Сионского Вестника» [232].
Император Александр поручил тогдашнему министру просвещения, графу Завадовскому, и Новосильцову ближе познакомиться с этим изданием. Оба они отстаивали журнал настолько, насколько можно стоять за дело им совершенно чуждое и которым они мало интересовались; но с выходом июньской и июльской книжек «Сионского Вестника» и они лишились этой возможности.
В июньской книжке явилась статья «О предсказании Данииловом», в которой делалось сравнение между апокалипсическим Аполионом и императором Франции Наполеоном. Объясняя Навуходоносору сон, Даниил, будто бы, предсказывал о появлении Наполеона, который покорит все царства. Впрочем, прибавлял Лабзин от себя, основываясь на толковании этого пророчества, сделанном Юнгом Штиллингом, «северные земли и все царства, которые не принадлежали Римской империи, не должны быть полагаемы в числе тех, кои истребятся» Наполеоном [233].
Последний в то время находился во враждебных отношениях к России и апогее своей славы. Его прославляли во Франции до того, что в одной из проповедей было сказано, что сам Бог, создав Наполеона, так утомился, что после столь совершенного дела своего почувствовал нужду в отдыхе.
Французы много занимались разными предсказаниями и пророчествами о Наполеоне и выдумали даже особое слово для этой способности человека, назвав ее clairvoyance instinctive — ясновидение, врожденная прозорливость или прозорливость по инстинкту. В 1806 году Федор Буис, бывший профессор ниеврской центральной школы, издал книгу под заглавием «Nouvelles considérations, puisées dans la clairvoyance instinctive de l'homme sur les oracles, les sybilles et les prophètes, et particulièrement sur Nostradamus [234] sur ses prédictions» [235]. В этой книге, между прочим, были помещены предсказания о кончине Людовика ХVІ, королевы и дофина; о возвышении Наполеона до звания императора Франции, долготе его царствования, покорении им всей земли, об его могуществе и завоевании Англии.
Упоминая о выходе этой книги, Лабзин поместил в июльской книжке «Сионского Вестника» особое «Примечание», в котором сказано [236]:
«Штиллинг в XI книжке своего «Угроза», писанной еще в 1801 году, говорит о некоем властелине, который явится в Европе из низкого состояния и покорит себе все царства древней Римской империи; и сказывает притом, что главной его целью будет уничтожение всех исповеданий веры и восстановление на место оных нового, дабы овладеть всем человечеством, если можно, и со стороны религии также, как со стороны политики. Разум, нынешняя философия, нынешнее просвещение, говорит он, будут первыми его поспешниками. Наружные его поступки, ложные добродетели, необыкновенный ум прельстил так, что план его о введении натуральной религии, с исключением всякой другой, будет одобрен, принят и признан за величайшее благодеяние человечеству».