Виктор Кудинов
Неволя
Исторический роман
(Журнальный вариант)
Глава первая
В тихий вечерний час десятого июня 1357 года посол хана Джанибека Бабиджа достиг переправы на реке Оке, близ города Коломны.
Помимо сотни вооруженных нукеров с ним возвращались из Москвы три десятка татарских купцов со слугами и рабами. В виде почетной охраны посла провожали четыреста всадников княжеской стражи с воеводой Мещеряковым во главе.
Пять месяцев назад послал его хан Джанибек звать московского князя в поход. Но московский князь от похода уклонился, сославшись на грозящие рати с соседями, и Бабиджа вместо дружины повез с собой возы с откупом. Впрочем, как он, так и визирь наперед знали, что московские войска не придут на ханский зов, что князь Иван Красный, по примеру своего отца, князя Ивана Калиты, и брата, князя Симеона Гордого, выплатит откуп серебром и товаром, а для ханской казны это было гораздо прибыльней. Так что в этом Бабиджа мог считать свое посольство вполне удавшимся, но в другом он явно просчитался. Бабиджа надеялся, что московиты его богато одарят, что его поминки будут не хуже тех, которые привозил с Руси Нагатай, сын Ахмыла, а ему выдали только соболью шубу и два серебряных ковша. Стоило из-за этого пускаться в такой дальний путь!
Правда, шубу ему московский князь пожаловал дорогую и добротную. Но разве в этом дело? Не одарив его тем же, чем Нагатая, московский князь и бояре умалили его достоинство. А этого Бабиджа никому не прощал. Он не считал себя хуже других, наоборот, он так хорошо знал о своих добродетелях, так гордился ими, что, случалось, впадал в гнев, когда другие этого не замечали. Визирь недаром остановил на нем свой выбор, когда пришлось искать замену заболевшему ханскому послу на Русь Нагатаю.
Однако поездка на Русь не очень прельщала Бабиджу: он ведал о всех неудобствах, которые ему предстояло испытать в дороге, и боялся этого. Но его об этом просил сам Нагатай, да эмир Мамай, человек рассудительный и дальновидный, советовал ему не осложнять своих отношений с визирем, исполняющим волю самого хана. Уговоры этих людей, а главное, выгода, какую он надеялся извлечь из этой поездки, заставили его согласиться.
Оказалось же, выгоды он не приобрел, мало того, русские недооценили его, не придали значения тому, какой человек к ним прибыл. Их ввела в заблуждение его внешность. Бабиджа был маленького роста, сухой, подвижный человек с узкими черными глазами. Худо растущая бородка, жидкие волосы на затылке, редкие зубы и вытянутое дыней лицо, на котором как бы застыли неулыбчивые тонкие губы, не вызывали у встречного ни дружеских, ни враждебных чувств; напротив, вся его невзрачная внешность будто бы притупляла у посторонних чувство опасности. Он был неприметен, и это столь ценное качество давало ему возможность наблюдать и делать выводы. Глаз его был всевидящим, память долгой, а ум изощренным вдумчивой работой. Он знал цену каждому слову, поэтому больше молчал, чем говорил, с вниманием слушал и все запоминал.
Ему понравился молодой московский князь. Его обходительное, вполне уважительное обращение было лишено той оскорбительной гордости, какая была присуща знатным русским. Сразу было заметно: князь прост, хитрить не умеет, говорит, что думает, к хану и послу не испытывает неприязни и расположен к дружелюбию.
Зато бояре - все себялюбцы и хитрецы. Ни к одному из них Бабиджа не почувствовал доверия. Ласково говорят, охотно склоняются чуть ли не до земли, но по своей рабьей привычке никто не смотрит в глаза. Это настораживало Бабиджу: тот, кто таит в душе худое, прямо в лицо не поглядит, правдивого слова не скажет. От таких людей можно ждать чего угодно, тем более что они имеют большое влияние на князя. Просто удивительно, с каким доверием князь выслушивает и внимает их советам! По мнению Бабиджи, это непростительная ошибка. Худые советники могут повести по дурной дороге непокорства и смуты. Да пусть Аллах покарает тех, кто поступает так!
Все опасения Бабиджи подтвердились. Что они, наконец, удумали? Послали четырехсотенную стражу! С каких это пор ханского посла начали сопровождать московские вои? Кто отважится напасть на него и отобрать московский выход, когда от одного имени татар все живое разбегается на несколько верст в округе. Что бы ни говорили московиты, как бы ни оправдывались, их понять легко: эта стража понадобилась для того, чтобы уберечь своих от полона. Вот в чем секрет.
Бабиджа невольно покосился в сторону воеводы Петра Мещерякова, стоявшего чуть поодаль, в низине, и нахмурился. Этот человек в длинном, до пят, синем плаще раздражал его. С самого начала их пути, как только воевода присоединился к ним со своим отрядом, посол почувствовал к нему неприязнь. То был молодой, плотный, широкоплечий мужчина с открытым смелым взглядом, таившим насмешку и дерзость. О, Бабиджа слишком хорошо знал эту породу людей! Они бесстрашны, решительны, беспощадны к врагу. Такие воины - опора и гордость каждого владыки, и вполне разумно, если они служат хану. Но когда они находятся в подчинении зависимых князей, да ещё русских, в крови которых посеяны семена бунта, - жди неприятностей.
Глава вторая
Девять нукеров и шестеро слуг перебрались на другой берег. Вереницей, кто с ношей на спине, кто налегке, поднимались они на зеленый холм, поросший редкими кустами, шли по нему, а потом спускались куда-то вниз. Где они останавливались, посол не знал. Видимо, юртовичи разыскали для стоянки укромное местечко, которое не разглядеть отсюда. Бабидже давно хотелось посидеть на кошме в полумраке шатра, подремать в тишине. Человек он был немолодой, нервный, легко приходил в раздражение, и, хотя часто давал себе зарок не злиться понапрасну, ничего с собой не мог поделать: он возбуждался от всякого пустяка и сам же страдал от этого; к концу дня у него начиналась сильная головная боль.
Руководить переправой Бабиджа поручил сотнику Хасану. Иначе это хлопотливое дело совсем извело бы его. Он знал, что никто, кроме этого кряжистого, испытанного в походах нукера, не сможет умело разобраться во всем этом беспорядочном скоплении телег, арб, повозок; никто, кроме Хасана, не установит порядок, не утихомирит нетерпеливых и не определит очередность получения места на пароме без всякой обиды для иных слишком самолюбивых торговцев.
Согнанные из близлежащих слободок бородатые мужики в длинных домотканых рубахах с громкими криками подтаскивали к берегу груженые повозки и арбы. Грязь вокруг стояла по колено: частые дожди размыли землю, множество ног животных и людей размешали её в кашу.
По всему было видно, что переправа продлится до глубокой ночи. Только два парома было на реке. Небольшие, они едва ли могли захватить четыре телеги. Медленно, слегка покачиваясь на воде, понесли они первыми, как и полагалось, посольскую крытую повозку и три воза с тщательно упакованным добром.
Сам Бабиджа предпочел переехать реку в лодке; утлые, до половины залитые водой паромы вызывали у него опасение. Сотник давно послал нукеров разыскать для посла надежную лодку, но ни один из них ещё не возвратился.
Наконец показался вооруженный нукер, тащивший за шиворот худенького мужичонку в рваной и мокрой одежде. То был лодочник. Низенький, седенький, рядом с рослым воином он казался подростком. Подобострастно кланяясь и говоря что-то, лодочник показывал рукой в сторону слободки, на небо, на реку, бил в свою тощую грудь кулаком и всхлипывал. Бабиджа не стал его слушать. Отвернулся. Ему нужна была лодка, а не притворная печаль этого мужика.
Нукер ударил лодочника по затылку и закричал по-русски:
- Лодку давай!
- Сказывал уже. Дырявая она, - огрызнулся тот.
- Дырявую не давай. Недырявую давай!
- Господи! Да что ты за бестолковщина! Нет недырявой-то!
Нукер сердито задвигал бровями и взмахнул плеткой.
Их разговор услышал подошедший московский воевода.
- Не бреши! - сказал воевода Мещеряков, весело поглядывая серыми, глубоко сидящими глазами на посла и мужичка. - Лодку сей час привесть и посла доставить целым и невредимым на тот берег! Уразумел?
От его слов лодочник преобразился, выпрямился и совершенно утратил несчастный вид; он развел руками, пожал плечами, как бы говоря: "Твоя воля", - и, лукаво ухмыльнувшись, поглядел на воеводу.
Прошло немного времени. Длинный, узкий, целиком выдолбленный из ствола челн появился со стороны слободки и, шурша по песку днищем, пристал к берегу.
Поддерживаемый под руки двумя нукерами, посол спустился к челну и сел в него, поплотней запахнул полы халата, поправил съехавшую на брови чалму.
Наконец челн врезался своим острым носом в песчаный крутой берег, и Бабиджа позволил себе оборотиться.
Воевода стоял там, где они расстались. Бабиджа не сомневался, что тот смотрит на него, хотя и не мог на таком расстоянии разглядеть его лица, тем более этого неприятного для себя насмешливого выражения глаз и губ.
Бабиджа последний раз посмотрел на неприветливый московский берег. Воевода садился на своего гнедого жеребца, больше половины его отряда было уже верхом, остальные, ведя в поводу своих коней, отходили в сторону; мрачной синевой отливала сталь их шлемов и острых копий, ветер раздувал на воинах синие плащи.
Большой табун татарских лошадей переплывал реку. Вдали, над лесом, клубились темные, местами черные, тяжелые от дождя тучи. Слегка гремел гром.
Боясь оказаться застигнутым сильным ливнем, Бабиджа устремился с холма вниз, к рощице. Там, под березами, был поднят белый круглый шатер. Легко и быстро зашагал к нему Бабиджа впереди двух нукеров, следовавших за ним по пятам.
Глава третья
Рано поутру Бабиджа был разбужен свистом птиц.
Отогнув полог шатра, он высунулся наружу. И не поверил своим глазам: высокое небо чисто, бледно, без единого облака. Скоро должно показаться солнце. Восток слегка розовел. Низко над полями бродил густой туман. Он скрывал ближайшие холмы и речку, иногда сквозь его молочные клочья проступало что-то черное, шевелилось и двигалось, но посол ничего не мог разглядеть, сколько ни щурился.
Бабиджа стал всматриваться в туман. Он увидел, как из белой мглы бесшумно выплывает всадник. По контуру его шапки, по одежде он определил, что это был свой, ордынец. Бабиджа узнал сотника. Хасан не спеша слез с седла, расслабил подпругу и, шлепнув лошадь по крутому заду, пустил пастись.
Заметив стоявшего посла, Хасан подошел к нему. После обычного приветствия, сопровождавшегося поклонами и прижатием руки к груди, сотник сообщил, что поблизости, за лесом, находится русское село, изб десять, не больше. Бабиджа без дальнейших слов понял его. Совершить во имя Аллаха набег на неверных считалось подвигом. На это и пророк дал бы свое согласие. А Бабиджа всего лишь человек, к тому же таивший обиду на московитов. И он проговорил:
- Все мы во власти Творца!
Сотник молча кивнул головой. Он знал, что ему следовало делать.
После утренней молитвы Бабиджа облачился в легкий крепкий доспех, который вполне мог уберечь его от стрел, и подпоясался кожаным поясом с серебряной насечкой. Слуга прицепил широкую иранскую саблю в ножнах.
Двадцать нукеров с Хасаном ждали его у лесной тропы. Он подъехал к ним, и тотчас же лошади, подчиняясь хозяйской руке, повернули головы к лесу. Хасан поехал впереди, как и подобает сотнику, Бабиджа следом, на небольшом расстоянии от него, а за ним - двадцать нукеров, вытянувшись цепочкой.
Они въехали в густую прохладную тень. Кусты и деревья, их ветви задевали головы всадников, били по плечам и по ногам.
Наконец тропинка посветлела, высокие деревья с пышными раскидистыми кронами отступили за молодой кудрявый подлесок. Образовался прямой зеленый проход. В конце его показалась ровная поляна, вся освещенная теплым солнечным светом.