Михаил и Костка приблизились к толпе. Тем временем со двора на улицу по двое, по трое выезжали всадники: скромно одетые бояре, воины в кольчугах и шеломах.
Показалась крытая телега на больших колесах, влекомая высоким сильным рысаком. На рысаке сидел молодой монашек в черной рясе и высоком колпаке. На телеге под тентом - седой старец, митрополит Алексей, который медленно сухой рукой, высунувшейся по локоть из широкого рукава, осенял всех провожающих крестным знамением.
С правой стороны телеги верхами на гнедых ехали два отрока, а с левой - на сером в яблоках - отрок постарше, в маленькой темно-зеленой бархатной шапочке, отороченной куньим мехом, и в синем дорожном плаще, спадающем тяжелыми складками на круп коня и скрывающем все тело мальчика.
- Князь Митя! - указал рукой Михаил.
- Который?
- Тот, что на сером! Господи, вырос-то как!
При виде юного князя Михаил пришел в неожиданное волнение.
Костка стал дергать Михаила за рукав халата.
- А те-то... те-то кто?
- Самый меньшой-то, видимо, брат ево родной, Ваня. А тот, повыше, светленький - двоюродный. Князь Володимир.
- Гляди-ка, какие все строгие, - подивился Костка на княжат. Недовольные чем-то.
- А чему им довольными быти? Авось не у себя находятся, а в волчьем логове, - отозвался Михаил и дернул за уздечку. Конь пошел живее по краю дороги, вблизи московских людей.
Михаил не спускал своего взора с головы князя Дмитрия, шептал: "Господи, вот и довелось свидеться. Не ждал, не гадал. Княжич ты мой дорогой!"
Ознобишин приметил, что плотный кряжистый всадник с курчавой короткой бородой внимательно наблюдает за ним. Михаил, прищурившись от бившего в глаза солнца, тоже вгляделся в широкое лицо воина и признал его - то был храбрый воевода московского князя Петр Мещеряков. И Михаил, и Мещеряков одновременно улыбнулись и направили своих коней навстречу друг другу.
- Здоров будь, Михайла!
- И ты, Петро, будь здоров!
- А я слыхивал - ты пропал.
- Пропал, да нашелся.
- Дай Бог! А здеся что?
- Неволю мыкаю.
- На тя глянешь - не скажешь, что в неволе.
- Так это для кого как.
- Тоже верно, - отозвался воевода и спросил: - У кого же ты?
- У Нагатай-бека. Мож, слыхал? Векилем.
- Постой, постой. Уж не тот ли Нагатай, что на Москве бывал?
- Он самый.
- Ну, брат, тебе повезло.
- Повезло петуху, что в похлебку не попал, да коршун заклевал.
- А что - бек не пущает тя домой?
Этот вопрос Михаил пропустил мимо ушей, его интересовало совсем другое.
- Ты скажи мне, Петро, как там мои... жена, мальчонка. Видал ли?
- Жена твоя жива-здорова. Не беспокойся. Видел её как-то на торгу. Ладная у тебя бабонька. И мальчонка твой растет. Бойкий такой. Так что торопись! - И воевода, засмеявшись, шутя погрозил пальцем.
Услышав его смех, князь Дмитрий оборотился и, глянув в их сторону, нахмурил бровки, полные свежие губы его были упрямо сжаты, а глаза как-то быстро оглядели Ознобишина. Княжич увидел рядом с Мещеряковым смуглолицего худощавого мужчину, по облику вроде русского, но одетого в татарскую одежду, и, не приметив в нем ничего любопытного, отвернулся и заговорил с митрополитом. А Михаил подумал: "Не признал... где ему... махонький был... ничего не помнит".
А воевода, наклонясь к уху Михаила, заговорил приглушенным голосом:
- Что-то у вас тут, Михайла, нехорошо, неспокойно. Намедни мне один верный человек на базаре сказывал, что между мурзами большая вражда идет из-за ханов. Быть крови великой! Чуешь?
- Как не чуять! Чуем. Шатается Орда. Скудеет.
Воевода Мещеряков со строгим вниманием поглядел в лицо Михаила.
- Это хорошо, что ты такой глазастый. Ты, брат, примечай, смотри, слушай... Как что - весточку дал бы. На Москве, брат, теперича другой человек стал, не пужливый. И воеводы славные есть, и воины храбрые. Нам бы знать, что у них деется, чтобы врасплох не застали. Уразумел?
- Уразумел. Беречься надобно. Как не беречься. С ними, супостатами, ухо востро держи, не плошай!
- Вот и я о том. Давай, брат Михайла, землячкам своим помогай как можешь... А мы о женке твоей да о мальчонке попечемся, в обиду не дадим. А там, глядишь, и из неволи поможем выбраться. Московские бояре своих слуг и друзей в беде не оставляют.
- Что женке да мальчонке моему подмогнете, за то низкий поклон и моя верная служба, - Михаил прижал руку к сердцу, - а что ежели выкупа, то погодить надобно. Сам попытаюсь. Есть такая надежа. А ежели неудача, тогды буду бить челом князю Московскому и вам, славным боярам московским.
Мещеряков широко улыбнулся и, дружески шлепнув Михаила по плечу тяжелой своей десницей, сказал:
- Бывай здоров, Михайла. Крепись, брат!
- И вы тож крепитесь и мужайте, добрые московские люди! - сказал Михаил и поклонился низко, по-русски, не слезая с коня. - А о том, что проведаю, на Москву дам знать. Как договорились.
На том и расстались.
Возвратившись в усадьбу, Михаил закрылся с Косткой в своей каморке. Он все ещё находился под впечатлением встречи с московскими людьми, и страстное желание оказаться вновь на Руси, в Москве, пробудилось в нем со жгучей силой. Он постоянно слышал в своих ушах насмешливый голос Мещерякова: "Ладная у тебя бабонька... и мальчонка твой растет... бойкий такой". И думал: "Значит, все-таки мальчик, мальчик... Золото мое, Настасья!" Он расхаживал по своей маленькой келье в распахнутом халате, громко вздыхал и потирал голую грудь, а Костка сидел у самой двери, на ковре, на поджатых ногах, и молча следил за Михаилом блестящими влажными глазами.
Успокоившись, Михаил остановился перед своим товарищем, спросил:
- Видел теперя Митю?
- Добрый отрок! - похвалил тот, растянув в улыбке беззубый рот.