Мы закончили. Мы подкатили к бортику. Нас Таня обнимала, Рыжкин, Кудрявцев, государственный тренер Васильев Сергей Павлович... До меня не доходило, что мы выиграли, я и не думала ни о каких местах, а только об одном: что мы справились -- одни, без тренера, а справились.
Кто-то влетел в раздевалку, стал кричать о каких-то медалях, но я ничего не понимала.
Нас повели на пресс-конференцию. Я никогда в жизни не знала больше такой пресс-конференции, не чувствовала такого интереса к нам. Никогда не было такого потока вопросов. Разве что в Ксльне, после чемпионата Европы 1973 года.
Мы уходили с ворохами цветов, роняли цветы, не могли удержать их, нам некуда было их девать. Мы были все в значках, с уймой каких-то сувениров.
Мы открыли дверь в нашу раздевалку и из шумного теплого мира попали в тихий и холодный. В раздевалке сидели несколько человек, подписавших те статьи, направленные против нашего тренера, и Олег Алексеевич Протопопов. Они сидели и молчали.
Еще только один раз в жизни я испытала подобную мгновенную и неожиданную тишину -- это когда в Братиславе на первенстве мира 1973 года оборвалась музыка.
Я пришла к себе в номер. Моя соседка Таня Войтюк спала, и надо было вести себя тихонечко.
На следующее утро нам сказали, что мы стали заслуженными мастерами спорта, и тогда уж нас поздравляли все. Много было поздравлений.
Мы прилетели из Гармиша, на аэродроме стояли мои добрые родители, Жук потребовал у меня дневник и сказал, что в восемь утра тренировка, а прилетели мы в двенадцать ночи.
Тренировки, правда, не было: нас принимало руководство Спорткомитета СССР, а потом -- в Моссовете.
В этот день нам прививки делали, потому что надо было сразу за океан лететь -- на чемпионат мира в Колорадо-Спрингс.
...Наверное, слава меняет каждого человека: не обязательно делает хуже, но обязательно меняет его жизнь, а значит, и его самого.
Когда это все впервые, это приятно: о тебе пишут, тебя узнают... А когда такое вокруг тебя постоянно, то очень хочется, чтобы тебя совсем никто не знал. Ужасная штука -- быть все время на виду, когда следят за каждым твоим словом, каждым жестом, подходят к тебе, трогают за рукав, словно бы так:
"Ой. настоящая!" Каждый человек имеет право что-то тебе сказать, замечание сделать: то, другое ему не понравилось в твоем выступлении или вообще в тебе самой -- улыбалась ты, с его точки зрения, мало или голову слишком резко повернула...
Слава не дает привилегий, наоборот, ты себе не принадлежишь.
Я понимаю, конечно, что привилегий одиночества и независимости нас лишают люди, которые нас любят. Что непосредственное проявление повышенного интереса к нам доброжелательно, оно от души. Меня же все зовут Ирочкой, разве что дети -- Ириной Константиновной.
Другое дело, что, как я уже говорила, публика видит нас не такими, какими мы бываем большую часть нашей жизни. Во время соревнований, на телеэкране, мы перед ней, так сказать, в наши звездные часы -- в праздники, а не в будни. У меня иногда спрашивают, почему я не улыбаюсь, но я улыбаюсь столько же, сколько все люди, то есть далеко не всегда, а на экране меня привыкли видеть улыбающейся и хотят такой видеть постоянно.
Получается какой-то типичный положительный бодрячок. А потом глянут на живую: "Ах, да почему она такая хмурая. неразговорчивая, да какая маленькая..."
Конечно, я еще меньше ростом, когда без коньков.
Наверное, все так, как и должно быть. Наверное, сегодня миру нужен спортивный герой как воплощение естественности чувств, естественности поведения в самом естественном из человеческих занятий.
Десять лет назад гимнастка Наташа Кучинская за несколько минут стала любимицей человечества и не потому, что показала на снарядах сложные элементы, выполнила их хорошо, получила высокие оценки и завоевала три золотые медали. Главным образом по другой причине. Мне кажется, люди влюбились в нее в тот миг, когда она, шагая по кругу почета, в восторге и упоении на полкруга убежала вперед от остальных, и зал смеялся добрым растроганным смехом, как бывает, когда что-то такое непосредственное и милое вытворяет ребенок.
Испытывая такие вот естественные эмоции, человек, по-моему, словно очищается. Рад он, или огорчен, или разочарован тем, что увидел, все равно очищается, потому что это -- настоящее, потому что в его чувствах нет ни капельки какой-то фальши, корысти, личной выгоды.
Что прибавится болельщику от победы его любимой команды? Вроде бы ничего, а он ликует, жизнь его становится светлее. горести забываются.
Спорт, мне кажется, затрагивает лучшие струны миллионов людских душ.
...Я сказала, что слава меняет каждого человека. Менялись на моих глазах тренеры, менялись и партнеры, менялась, наверное, и я, хотя Станислав Алексеевич, чуть я начинала нос поднимать, тотчас принимал свои меры борьбы с этим явлением и родителей моих о том же просил.
Я вообще не привыкла слышать от Жука похвал. Это Татьяна меня хвалит, а у Жука было суровое воспитание: я всегда знала, что катаюсь плохо, что-"крокодил на льду" и "камень на шее общества".
Наши отношения с Улановым после Гармиша изменились, ухудшились, как и его отношения со Станиславом Алексеевичем. Причин тому много, не все я знаю точно, о некоторых могу только догадываться.
Может быть, Леша от природы не был очень крепок физически. Когда нужно было искать новое, его на это хватало с избытком -- помогал творческий накал... А когда приходилось закреплять достигнутое повторами и повторами, тем более что Станислав Алексеевич привержен методу перехода количества в качество (лучше переработать, чем недоработать), Леша стал уставать, а липучая "болезнь чемпионства" не давала ему побуждать себя трудиться, как говорят, через "не могу".
Уланов вдобавок старше меня, его взгляды на фигурное катание сложились, и не во всем они совпадали со взглядами Жука. Кроме того, что Леша был поклонником классической музыки и ему импонировал стиль Протопопова, они вообще с разных точек зрения смотрели на постановку программы: Жук, как я говорила, шел от техники, Леша -- от музыкальной идеи.
Тут к тому же и я стала взрослеть, начала доказывать партнеру что-то свое. Его это уж совеем удивляло и даже выбивало из колеи. Между нами пошли беспрестанные ссоры. Он-то ведь мне всегда доказывал, что ведущий в паре он, партнер, а партнерша -- что? Одно слово -- женщина. Но я его слушала молча, когда умела меньше, чем он, а теперь мы сравнялись...
И пошли стычки, в которых ни он, ни я не хотели и не могли порой друг друга понять. Мне, например, казалось, что в этом месте программы должен быть прыжок, иначе тут пустота, а партнер утверждал, что никакого прыжка вставлять нельзя, потому что именно в этом месте ему позарез необходимо отдохнуть, три-четыре раза вдохнуть и выдохнуть поглубже...
Есть люди, которые и в горячке могут все логически доказать и обосновать. Леша Уланов -- человек нелогичный. Даже, так сказать, непредсказуемый -- ни в словах, ни в поступках... У меня тоже вылетает все без разбора, а потом и не помню, что наговорила,
Мне кажется вообще, что парное катание -- это прежде всего борьба характеров. Не сочетание, а именно борьба.
Если сочетание, то это уже танцы. Там работа тоньше, она более ювелирна -- ближе, может быть, к ежедневному балетному уроку у станка или гаммам на рояле.
Вероятно, я не очень разбираюсь в танцах и не то что их не люблю -просто для меня они другой вид спорта. Есть спортивная гимнастика и есть художественная гимнастика. Так, мне кажется, должны разделяться фигурное катание и спортивные танцы на льду. В моем понимании танцы -- это когда идешь через реку по мосту, а парное катание -- когда через ту же реку, но по перилам. Если пройдешь по перилам, то удовлетворения испытаешь больше, радости больше, хотя, пока шагаешь по жердочке, может, всю свою жизнь вспомнишь.
Танцы для меня -- это в первую очередь Пахомова. Выдающаяся спортсменка, которая создала себя, создала своего партнера и в союзе с выдающимся тренером Чайковской сделала танцы такими, какие они сегодня,-олимпийским видом спорта.
Чайковская, Пахомова и Горшков -- это, с моей точки зрения, было идеальное творческое содружество. Не случайно их программы становились с каждым годом все совершеннее.
Елена Анатольевна Чайковская -- натура неуемная, в ней бьется заряд неукротимого, какого-то юношеского озорства, необходимый большому художнику, который не только не думает о том, как принято или не принято писать, рисовать или ставить то или иное, а, наоборот, стремится разрушить каноны, пойти наперекор им. Она мне кажется человеком очень эмоциональным, очень музыкальным. Я не знаю, как они работали над программами, мое мнение может оказаться ошибочным, но, по-моему, сперва Чайковская и Пахомова создавали танец, а потом Пахомова и Горшков доводили его до блеска и до абсолютной надежности.
Именно блеск и именно надежность были свойственны их программам, и если в каком-то месте следовало притопнуть коньком именно так, а не иначе, то ты всегда знала, что в ста случаях из ста они топнут так, и только так. Отдельные детали их программ могли нравиться или не нравиться, но никто и никогда не мог обвинить их в том, что это недошлифовано.
Но, повторяю, в танцах характеры друг к другу пригнаны, и даже необходимо, чтобы один был всегда чуть сильнее, а другой чуть слабее. В парном катании характеры партнеров должны быть достойны друг друга, и они сталкиваются каждый раз, на каждой тренировке.
Парное катание -- это когда надо каждый раз заставлять друг друга начинать работу и заставлять ее заканчивать. Парное катание -- это оба вместе, каждый за себя и каждый за двоих. Я сказала, что характеры должны быть достойны друг друга и, значит, принадлежать сильным людям. Но оба сразу, оба постоянно не могут быть сильными-- это невозможно и даже противоестественно, и природа подобного не создает. Поэтому спортивная пара должна быть таким коллективом, такой командой, где каждый постоянно начеку, чтобы оказаться сильнее в тот момент, когда другой слабее. Один оступился, другой поддержал, один ошибся -- не в ту сторону поехал, другой -- тоже, но сознательно, чтобы сохранить синхронность. Один внутренне дрогнул, другой -- словом или взглядом-- пришел ему на помощь.
Вот это -- взаимная страховка во время соревнований и взаимная борьба на тренировках -- и есть психологическая особенность парного катания.
В спортивной паре, как и в танцевальной, непременно кто-то ведущий, а кто-то ведомый, но в парном катании эти понятия несколько, что ли, гибче. Вероятно, это связано с тем, что в танцах проявление физических и волевых усилий не столь выражено, там ярче проявление эмоциональности, и порой партнерша с особо броской и артистической манерой именно этим завоевывает успех дуэту, а у нас же, если ты прыжок сорвала, артистизм тебя не спасет.
Мы и танцоры настраиваемся на соревнования тоже по-разному. Они должны в себе вызвать художественный образ, который предстоит передать, мы же в первую очередь сосредоточиваем внимание на четкой работе: там -прыжок, там -- вращение, поддержка...
Потому и идет речь о принципиальной разнице между двумя видами спорта -- фигурным катанием (в данном случае парном) и спортивными танцами на льду.
С. ТОКАРЕВ: Переделывать труднее, чем делать наново, шлифовать скучнее, чем, скажем, вытесывать. У меня лично необходимость вновь и вновь утаптывать и укатывать однажды проложенную тропу энтузиазма не вызывает.
Но я видел вчера во время вечерней тренировки, как Роднина раз за разом стремительно скользила по кругу, вращаясь, прыгая и совершая выпады, и Тарасова останавливала ее, они придумывали какие-то маленькие изменения -- шажок, что ли, не вправо, а влево,-- и снова летала и прыгала по льду Роднина.
То, что постороннему глазу представлялось однообразным повторением, было для нее, очевидно, последним отрезком пути к цели, которая вот она, рядом: рывок, и дотянешься.
И потому ее лицо то окаменевало, словно в страхе пропустить некое мгновенное внутреннее осенение, то оживало и расцветало, то пылало веселой отвагой, как в детстве, может быть, на качелях.