Я послал множество приглашений в рабочие организации города, в окрестные деревни, интеллигенции и пр. Вечером передо мной сидело десятка три сдержанных, недоверчивых, почти враждебных людей. Я сразу понял: они ожидали увидеть типичное собрание, большевистского «комиссара» с повадками диктатора, с револьвером на поясе, отдающего приказы и команды, которые следовало в точности исполнять.
На этот раз присутствующие увидели нечто совершенно иное.
Говоря с ними как друг, я сразу же объяснил, что в нашем деле необходима их собственная инициатива, подъем, воля и энергия. Я дал понять им, что у меня нет никакого намерения командовать, диктовать и навязывать им что бы то ни было. И пригласил их вести самим, по мере сил и ответственности, просветительскую и культурную деятельность в районе.
Воззвав таким образом к их доброй воле и способностям, я обрисовал одновременно свою роль: дружеская и эффективная помощь в разработке планов и программ; создание преподавательского корпуса; предложения и советы, основанные на личном опыте и знаниях, и т. д.
Я набросал приблизительную картину того, что мы могли бы сделать в районе, если будем сотрудничать и работать от души.
Затем последовал совершенно свободный обмен мнениями. И я констатировал, что пробудил у присутствующих некоторый интерес.
На следующее собрание пришло человек сто. Атмосфера была гораздо более доверительная и дружеская.
Понадобилось, однако, четыре или пять собраний, чтобы лед окончательно растаял и установилось полное взаимное доверие. Как только перестали возникать сомнения в моей искренности и задача показалась всем интересной и осуществимой, между нами возникла настоящая симпатия, а некоторые преисполнились подлинным энтузиазмом.
И тогда началась лихорадочная деятельность, масштабы и результаты которой вскоре превзошли все мои ожидания. Десятки людей, вышедших из народа, зачастую малообразованных, воодушевились и принялись за дело с таким пылом и умением, показали такое богатство идей и свершений, что мне оставалось только сопоставлять и координировать их усилия или принимать участие в подготовке наиболее важных дел.
Наши собрания, всегда публичные, где каждый мог вносить свои идеи, начали привлекать крестьян и даже крестьянок из отдаленных деревень. Во всем районе заговорили о наших делах. В базарные дни на собрания являлась целая толпа, весьма любопытная.
Вскоре возникла превосходная труппа передвижного народного театра, которая начала репетировать пьесы, отобранные тщательно и со вкусом.
Мы быстро нашли и оборудовали необходимые помещения.
Ремонт мебели; замена разбитых оконных стекол; изыскание за короткий срок школьных принадлежностей (тетрадей, карандашей, перьев, чернил и пр.), отсутствие которых ранее являлось серьезным препятствием в работе: таковы были наши первые шаги в сфере просвещения.
Была создана библиотека, куда люди охотно отдавали книги.
Начали функционировать вечерние курсы для взрослых.
Но местные власти послали отчет в Центр, в Москву. Там сразу поняли, что я действую по своему усмотрению, без «инструкций» и «предписаний» сверху; что все мы работаем свободно, не подчиняясь декретам и приказам из Москвы, которые в большинстве своем были в нашем районе неосуществимы или показывали свою полную нелепость.
Через местный Совет мне начали посылать «оттуда» большие пакеты декретов, предписаний, правил, формальных указаний, а также программ, проектов, планов, один фантастичнее и абсурднее другого. От меня требовалось строго следовать всем этим глупым бумажкам, неосуществимым распоряжениям.
Я пролистывал эту «литературу» и продолжал делать свое дело, не задумываясь о ней.
Это закончилось ультиматумом: подчиниться или уйти. Естественно, я выбрал второе, понимая, что исполнение инструкций из Москвы неизбежно погубит все дело. (Пусть читатель поверит мне, что дело это было мне интересно само по себе, я вполне лояльно выполнял свой профессиональный долг, никогда не высказывая свои анархические идеи. Речь никоим образом не шла о «разрушительной» пропаганде, в обращенных ко мне распоряжениях вопрос этот даже не ставился. Просто «Центр» не мог допустить, чтобы кто-то не следовал слепо его приказаниям.)
Все было кончено. После волнующего прощального собрания, когда все прекрасно поняли угрозу, нависшую над начатым делом, я подал в отставку.
Пришедший мне на смену верный слуга Москвы стал буквально применять инструкции «Центра». Через какое-то время люди разбежались. Организация, еще недавно полная жизни, быстро захирела и прекратила существование.
Следует добавить, что через несколько месяцев затея с «пролетарской культурой» потерпела жалкий провал во всей стране.
Еще один случай.
Как и рабочие Нобелевского завода в Петрограде, трудящиеся на различных предприятиях во многих городах и промышленных районах захотели самостоятельно наладить работу на заводах, которым угрожало закрытие, обеспечить и организовать обмен с деревней или преодолеть какие-либо другие трудности: улучшить деятельность различных служб, выправить положение, исправить ошибки, восполнить недостающее и пр. Повсюду большевистские власти систематически запрещали массам действовать независимо, будучи сами чаще всего неспособными работать с пользой.
Так, например, Совет города Елисаветграда (на юге страны) не смог бюрократическими методами разрешить ряд насущных экономических проблем местного значения, и рабочие нескольких заводов (в 1918–1919 годах такое еще было возможно) попросили у президиума Совета разрешения самим заняться этими вопросами, создать свои органы, объединить вокруг них всех рабочих города, действуя, разумеется, под контролем Совета.
Как и повсюду, им сделали строгий выговор и пригрозили санкциями за «дезорганизующее» поведение.
Другой случай.
С приближением зимы во многих городах стал ощущаться недостаток в топливе не только для предприятий, но и для отопления жилищ.
В России последние всегда отапливались дровами. В лесистых местностях добыть топливо в нужное время — как правило, в конце лета — не составляло проблем. До Революции владельцы крупных дровяных складов часто договаривались с крестьянами окрестных деревень, чтобы те рубили лес и привозили его на вокзал или на склад. Так происходило повсеместно в Сибири и других северных регионах, богатых лесом. После сбора урожая крестьяне охотно брались за это дело даже за небольшое вознаграждение.
После Революции городские Советы, превращенные волей правительства в административные органы, формально отвечали за снабжение города всем необходимым. Именно они должны были договариваться с крестьянами. Это было тем более важно, что владельцы складов исчезли, а железные дороги работали плохо.
Но из-за их бюрократической медлительности — болезни, свойственной всем официальным административным органам — Советам почти нигде не удавалось вовремя выполнить свою задачу.
Настал благоприятный момент для того, чтобы рабочие и жители городов сами договорились с крестьянами и обеспечили поставку дров. Естественно, Советы отказывали им, неизменно называя такие действия «произволом», «дезорганизацией» и утверждая, что снабжение должно быть делом официальных государственных органов, Советов, согласно общему плану, разработанному центральным правительством.
В результате города либо оставались без топлива, либо за него приходилось платить втридорога, подвоз его был крайне затруднен, так как после сентября из-за дождей и грязи дороги стали практически непроезжими.
Часто крестьяне решительно оказывались заготавливать дрова, даже за высокую плату (в сущности, большевистские бумажные рубли их мало привлекали), и их заставляли работать силой.
Я мог бы приводить подобные примеры на десятках страниц, так происходило повсюду. Читатель может приложить описанное мной ко всем сферам жизни и получит верную картину того времени.
Во всем: в производстве, на транспорте, в сфере обмена, торговли и т. д. — царил немыслимый хаос. И административные органы (Советы и пр.) неизменно оказывались бессильны.
В городах не хватало хлеба, мяса, молока, овощей. В деревне — соли, сахара, промышленных товаров.
Одежда гнила на складах больших городов. В провинции было нечего надеть.
Беспорядок, бесхозяйственность, бессилие господствовали повсюду и во всем. Но когда те, кто был заинтересован в разрешении проблем, хотели вмешаться, власти ничего не желали слышать. Правительство намеревалось «править» и не терпело никакой «конкуренции». Малейшее проявление духа независимости и инициативы расценивалось как «нарушение дисциплины», и за него полагались суровые санкции.
Исчезали величайшие завоевания, лучшие надежды Революции. Самое трагическое заключалось в том, что народ, в целом, этого не осознавал. Он пускал все на самотек, веря в свое «правительство» и в будущее. Правительство же создавало мощную, слепо повинующуюся ему силу принуждения. И когда народ понял, было уже слишком поздно.
После всего сказанного, я думаю, можно обойтись без комментариев. Достаточно отметить, что эти «случаи из жизни» фактически подтверждали нашу основную идею: подлинная Революция может быть лишь свободным делом рук миллионов людей, в ней заинтересованных, трудового народа. Как только вмешивается правительство и подменяет собой народ, жизнь оставляет Революцию: все приостанавливается, происходит откат назад; приходится начинать сначала.
И пусть нам не говорят, что народ «не хочет действовать», что «нужно заставлять его силой строить собственное счастье вопреки самому себе» и т. д. Все это чистый вымысел. Во время великой Революции народ как раз желает действовать. В чем он нуждается, так это в бескорыстной помощи убежденных революционеров, образованных людей, технических специалистов. Правда заключается в том, что касты, группы и люди, жадные до власти и привилегий, напичканные лживыми доктринами и презирающие народ, в который они не верят, мешают ему действовать вместо того, чтобы помогать, пытаются управлять им, вести его и, в конечном счете, по-своему эксплуатировать. А чтобы оправдать свои воззрения, приписывают ему «бессилие». Пока народы, то есть трудящиеся массы всех стран, не поймут этого и не воспротивятся реакционным устремлениям подобных элементов, революции ни к чему не приведут, и подлинное освобождение Труда останется утопической мечтой.
Мы сказали, что массы не осознавали смертельной опасности, нависшей над Революцией.
Но все-таки в новых условиях, созданных большевистским правлением, анархическая критика и идеи свободной инициативы и деятельности трудящихся масс совершенно естественно находили все больший отклик в народе.
И тогда либертарное движение начало быстро развиваться. А большевистское правительство, все более обеспокоенное его успехами, решило в ответ на «угрозу» анархизма прибегнуть к испытанному средству всех правительств: беспощадным репрессиям, помноженным на хитрость и насилие.
«Советской власти» удалось выполнить свою задачу: весной 1918 года организация его правительственных и государственных кадров — полицейских, военных и «советской» бюрократии — зашла уже довольно далеко. Таким образом, была создана достаточно прочная основа для диктатуры, полностью подчиненная тем, кто сформировал и поддерживал ее. На нее можно было положиться.
Используя эти дисциплинированные и слепо повинующиеся ему силы принуждения, правительство большевиков положило конец попыткам действовать независимо в разных концах страны.
С помощью этих быстро растущих сил оно в конечном итоге подчинило массы своей суровой диктатуре.
И эти силы, в безоговорочном подчинении которых правительство было уверенно так же, как и в пассивности большинства населения, оно бросило против анархистов.